Укрощение огня (СИ) - Абзалова Виктория Николаевна - Страница 12

— По-твоему воин это только тот, кто носит на поясе меч? — мужчина подошел и стал рядом так близко, что при желании Амани мог коснуться его плеча своим.

— Отчего же, — медленно проговорил юноша, тщательно взвешивая каждое слово, — любой может взяться за нить, но это не сделает его ткачом, тем более мастером…

Это было сказано, чтобы что-то сказать. Аман уже успел понять, что господин его оценит скорее искренность и откровенность в разговоре, либо же нечто, что хотя бы выглядит таковым. Пожалуй, если бы он не был настолько выбит из колеи, и с первых же дней ударился бы в привычные игры с искушением и провокационной дерзостью — вот тогда бы он проиграл наверняка и сразу! Не говоря о том, чтобы теперь ставить себе цель прямо противоположную господскому ложу.

А господин его не обманул ожиданий.

— Мы говорим об одном и том же, — спокойно заметил мужчина, оправдав расчеты и надежды его необычного невольника.

Аман промолчал: чем-то этот диалог до боли напоминал их шахматные партии, но было одно отличие. Беседа — даже между хозяином и рабом, — не имела таких жестких правил, чтобы их нельзя было изменить… Некоторое время царила тишина, а немыслимая в своей несокрушимой чистоте синь — золотом света сияла над миром.

— Что ты чувствуешь, когда смотришь?…

Вопрос был неожиданным и неоконченным, но не неясным.

— Восторг, — отозвался юноша прежде, чем вообще задумался над его смыслом, а тем более — возможными подтекстами.

— И ты говоришь, что не воин! — Амир от души рассмеялся, а в следующий момент Амани с изумлением увидел протянутую ему руку. — Идем! Я знаю, что еще тебе понравится!

Аман застыл, словно ноги его вросли в скалу под ними от неодолимого заклятия. Сайль в своем неистовстве не мог бы потрясти его больше, чем ладонь свободно и уверенно принявшая в себя его руку. Пальцы чуть сжало и тут же отпустило:

— Если хочешь посмотреть Аль Мансуру — я покажу тебе ее…

Властный взгляд затягивал глубже, в густую взвесь пережженных горьких кофейных зерен.

— …так, как не видел никто!

Юноша с усилием оторвался от взгляда, устремленного в него стрелой на вылет, снова оборачиваясь к наиболее безопасному предмету разговора:

— Кто я такой, чтобы отказаться от предложения насладиться сокровищем, которому нет равных, — поклон.

12

«Если какому сокровищу и нет равных, то это тебе, звезда моя!»

Пустота холодила ладонь, требуя немедленно заполнить ее, ввернуть ощущение тонких прохладных пальцев, а еще лучше — окунуться в смоляной водопад волос, нежиться о шелковистую мягкость юношеской кожи, заставляя тепло жизни под ней переплавляться в жар страсти… И все же мужчина сдержал неистовый порыв. Так будет! Тогда, когда красавец-бунтарь сможет принять его ласку не как случайную прихоть нового хозяина.

Хотя случай порой оказывается мудрее самых хитроумных планов. Кто мог подумать, что первыми ступенями к сердцу гаремного мальчишки, которому вовсе не положено знать что-то дальше хозяйского ложа и комнат сераля, — окажутся исторические книги, шахматы и беседы о фортификации! Наверное, и впрямь звезды вели его, когда Амир вдруг согласился на невыгодный союз, чтобы в конце не столько разделить славу очередных победителей очередных неверных в бесконечном противостоянии, сколько обрести собственную уникальную награду, внезапно канув с головой в шторм танца юного раба и пожелать того, о чем не мыслил никогда прежде…

Чтоб жалил и язвил зной черных глаз, а изогнувшиеся в дерзком призыве губы касались отнюдь не кубка и не из чужой руки!

Да так, что сам себя счел одержимым, ведь уже готовился выкрасть черный бриллиант из сокровищницы недруга-союзника! Не успел просто. Звезды решили сами, и самая желанная его звезда упала на ладонь…

Звезда горяча и жжется, так в том и прелесть, ибо в чем радость от обладания мертвым куском породы! Амир нахмурился, представив себе реакцию того Амана, которого немного узнал за эти пару месяцев, на похищение от господина, которого он любил, или по крайней мере думал, что любил… Случай уберег от ошибки его, а юноша тверд душой и рассудком. Пусть разочарование больно ранило его, Амани не сможет не понять разницы между прошлым и настоящим.

Если уже не понял, и поэтому явно воспрянул духом. А еще было какое-то искрящееся, совершенно безумное чувство оттого, что мальчику понравился его новый дом. Именно такой, как есть, в своей грозной сути, в которой юноша сумел увидеть присущую цитадели красоту суровой мощи…

Забывшись, мужчина вел его по стенам, рассказывая кто и когда возвел их, указывая сверху, что следует отремонтировать, а что достроить. По узким лесенкам всходил на башни, открывая следовавшему за ним Амани все новые виды и новые планы, делясь о том, как можно еще больше усилить оборону крепости, превратив ее в орлиное гнездо, абсолютное в своей неприступности. Показывая, где и как живут здесь люди, где принимают пищу, где она храниться, где веселятся, отдыхая, вел дальше — под сводами, переплетеньем коридоров, извилистыми улочками, оборачивающимися то площадкой, где тренируются обычно воины, то выходом к конюшням, то просто незанятым пространством… И спускался вниз, до самой сердцевины под толщей скал — к журчащим источникам родников, тихо собирающим свои струи в мерцающее озеро.

— Ей более чем триста лет, — говорил Амир, облокотившись о проем бойницы. — Мансура — ключ к долине, где от века живет мой род, и те, кто ему присягнули. Конечно, ущелье не единственный путь туда, но остальные куда хуже и войско там повел бы лишь безумец…

— И все равно вы держите дозоры и на тропах, — вырвалось у юноши, застывшего на ветру меж зубцов.

— Само собой, — усмехнулся мужчина, откровенно любуясь им.

Аман же, забывшись, смотрел и слушал, изумляясь даже не гению и усердию строителей, сколько другому: подумать только, у прежнего его хозяина было каменное сердце, сердцем же нового господина был камень. Твердыня от черепичных крыш и исполинских врат до самого последнего кирпичика под узорчатыми сапожками его невольника.

Закат окутал плечи юноши пурпуром в золоте, постелил под ноги пышный ковер теней, увенчал короной тающих лучей четкий профиль на фоне густеющего мраком купола неба, заплетая в волосы прохладу коротких сумерек. Миг расколотой вечности пронзительно звенел тишиной, скрепившей своей печатью пересечение двух судеб. Мягко всплеснули антрацитовые крылья ресниц, когда Амани поднял взгляд на приблизившегося мужчину…

— Ты очень красив сейчас, — тихо произнес Амир, пропуская меж пальцев своевольно змеившуюся по плечу юноши прядь. — У тебя в глазах дышит ночь…

На какое-то мгновение показалось, что вот-вот дразнящие губы приоткроются в приглашении к поцелую, что узкая грациозная ладонь легко накроет другую, касающуюся сейчас его плеча, и юноша откликнется на сорвавшееся с уст признание… но вместо того, Аман резко выдохнул и отвернулся. Собранные в хвост пряди хлестнули по спине, выручая свою товарку из плена чужих пальцев.

— Ну вот, — продолжил мужчина совсем другим тоном, как будто ничего только что не произошло, — теперь ты видел Мансуру целиком и можешь строить более верные планы по захвату!

Юноша нахмурился, прикусив губу: совсем не смешно! За сотую часть того, что ему показали, — традиционно лишались языков и глаз. Помнить об этом было неприятно, хотя сама прогулка, как и взятый князем тон не могли не льстить: с наложниками обычно не ведут изысканных бесед, а тем паче не обсуждают водоснабжение крепостей, например. И что с того, что ему это понравилось!

Хорошо, очень понравилось! Он испытал огромное удовольствие от прогулки, а самолюбие сыто урчало и жмурилось, безразличное к призывам здравого смысла подумать о причине подобного широкого жеста и щепетильного обращения. Как и о том, что в принципе князь ничем не рискует, открывая ему секреты своей твердыни… Хотя делать что-либо подобное тот все же был не обязан, как не обязан развлекать своего невольника. Однако раздражение и злость обернулись почему-то азартом.