Крестовые походы. Идея и реальность - Лучицкая Светлана Игоревна - Страница 12

Чудеса, видения, обретение реликвий, победы в сражениях, в которых им помогали Бог и святые, укрепляли убеждение крестоносцев в том, что они участвуют в божественном мероприятии. Подобно скитавшимся в поисках Земли Обетованной древним израильтянам или защищавшим свою веру Маккавеям — богоизбранному народу, — участники экспедиции выполняли великую религиозную миссию, причем, как они считали, более важную, чем та, которой были облечены ветхозаветные евреи. Крестовый поход отныне интерпретировался как «деяния Бога через франков» — так, собственно, назывался труд Гвиберта Ножанского — одного из самых известных хронистов, создававших версию событий по горячим следам. По мнению рыцарей, они участвовали в священной войне, где за них сражался Господь, а их поражения и несчастья были посланными небом испытаниями. В этой военно-религиозной экспедиции они искали спасения через мученичество и покаяние. Во время похода они вели монашеский образ жизни и в то же время сражались за Христа. Собственно, именно такую роль искали клюнийские реформаторы для мирян. Судя по первому опыту крестоносного движения, можно считать, что Церкви удалось навязать мирянам монашеские ценности и что предложенные папой Урбаном II идеи были восприняты крестоносцами. На Клермонском соборе папа проповедовал рыцарям о любви к Богу и к ближним. Сначала все эти идеи отождествлялись ими с семейными и сеньориальными отношениями — крестовый поход мыслился как некий род вендетты против неверных, отобравших у Христа его владения и угнетающих его детей. Но по мере того, как крестоносцы осознавали грандиозность мероприятия, в котором участвовали, они постепенно преисполнились уверенностью в том, что крестовый поход — дело Бога и что они осуществляют его интенции. В какой-то степени народное благочестие даже опережало официальную. Церковь. Позднейшие историки — Гвиберт Ножанский, Роберт Реймсский, Бодри Дольский — в своих трудах рассказали о чудесном проявлении божественной власти в войне, которую вели за христианских братьев и возвращение Иерусалима крестоносцы — народ Бога. Необычные события были вписаны в контекст истории Спасения, а крестовый поход стал актом Провидения. Церковные писатели создали весьма тонкую интерпретацию тех форм народного благочестия, которые породил Первый крестовый поход, и свели в единую систему различные элементы, которые присутствовали уже в проповеди Урбана II — идеи священной войны и паломничества, соединенные с монашескими ценностями рыцарские идеалы, идеи мученичества и покаяния. Так постепенно кристаллизовалась идеология крестовых походов. Согласно этой системе взглядов, крестоносцы являются воинами Христовыми, которые реализуют интенции Бога и освобождают Иерусалим, крестовый поход есть правое дело, в защите которого проявляется любовь к Богу, и участие в нем рассматривается как заслуга, а образ жизни крестоносца сродни монашеской жизни.

Так или иначе военно-религиозная экспедиция 1096–1099 гг. станет для средневекового общества тем образцом, в сравнении с которым будут интерпретироваться последующие крестоносные экспедиции. О Первом крестовом походе будут слагать песни, прославлять подвиги его участников, и память об этих уникальных в глазах средневековых мирян событиях будет яркой и долговечной. С судьбой Иерусалимского королевства и вассальных государств (графства Триполитанского, княжества Антиохии и графства Эдессы), созданных в результате Первого крестового похода, связано дальнейшее крестоносное движение.

Глава 4

Папство и священная война

Итак, мы изучили идеи, которыми вдохновлялись участники первой военно-религиозной экспедиции. Для того чтобы идти дальше, нам необходимо более пристально рассмотреть институт крестового похода и попытаться проследить процесс его возникновения. Как мы видели, этот институт был создан прежде всего папством и представлял собой своеобразное сочетание идеи священной войны, выпестованной западной Церковью, — с одной стороны, и практики паломничества, которая была давно хорошо известна средневековому обществу, — с другой. Хотя апологеты крестоносного движения нередко видели в нем инструмент мира, а походы в Палестину, как и многие другие экспедиции, происходившие на Западе, рассматривали как паломничество, крестовый поход был по существу войной, и сама его идея подразумевала возможность применения насилия. Как известно, христианское общество характеризуется дуализмом светской и церковной власти, и это разделение властей в средневековом обществе было явлено весьма отчетливо. Война относилась к сфере мирской власти, и она входила в обязанность светских государей — королей и императоров. Тогда как же папе удалось возглавить военную экспедицию и встать во главе крестового похода? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется в более широком историческом контексте, с точки зрения взаимодействия мирской и духовной власти рассмотреть, как выкристаллизовалась идея священной войны и как в этой связи развивалась идеология папской власти.

Как известно, отношение христианства к войне и насилию было чрезвычайно сложным и неоднозначным. Иисус проповедовал религию любви для всех, и его последователи равнодушны к земным раздорам, которые учитель христиан осудил словом и делом. В Нагорной проповеди Христос совершенствовал закон Моисея, расширяя идею любви к ближнему на все человечество и защищая моральные представления, в соответствии с которыми не только убийство является недопустимым, но даже враждебность и гнев следует искоренять. В последующие века христиане следовали этому учению и практиковали отказ от насилия: они не уклонялись от преследования властей и отказывались от военной службы, дабы не убивать себе подобных. Как писал Ориген (ум. 254), их молитвы более полезны империи, чем их оружие. При этом христиане должны были оставаться лояльными подданными Римской империи, к чему призывал еще св. Павел, в частности, в «Послании к римлянам» (13:1): «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога… ибо начальник есть Божий слуга… он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель и наказание делающему зло». Когда империя была языческой, христиане могли внешне проявлять благожелательность по отношению к государственной власти, но не служить ей с оружием в руках. С обращением Константина в христианство (312) ситуация стала принципиально иной. Отныне власть покровительствовала Церкви, христиане призывались уважать государство, а значит, должны были принять официальное насилие. С этого времени от них ожидали, что они будут проливать свою кровь за империю. Церковь даже отлучала мирян, отказывающихся брать в руки оружие, как об этом свидетельствует, например, постановление на соборе в Арле (314). И она должна была найти теологические основания для такого радикального изменения взгляда на войну. Это было сделано Блаженным Августином (ум. 430), который возродил теорию справедливой войны (bellum justum) как некий моральный принцип.

С точки зрения знаменитого богослова, «справедливыми называются войны, участники которых мстят за несправедливость — например, когда народ или государство, с которым предстоит воевать, не стали карать своих людей за совершенное ими зло или возвращать то. что было неправедным образом захвачено».[49] Августин не разрабатывал полной теории справедливой войны (это будет сделано в XII–XIII вв., прежде всего в «Декрете Грациана» — важнейшем своде канонического права), но общие ее контуры были определены именно им, а его идеи на этот счет дошли до нас через посредников — прежде всего Исидора Севильского (560–636)[50] и других учителей Церкви. Критерии, по которым справедливую войну отличали от несправедливой, были следующие: ее должна объявлять законная власть (auctoritas principis) — т. е. война поручается правителю, который печется о благе народа или государства, а не защищает собственные права как частное лицо; во-вторых, должна существовать «справедливая причина» (causa justa) для ее ведения — т. е. эта война преследует цель защиты от насилия и возмещения принесенного ущерба; и, в-третьих, ее участники должны руководствоваться «правильными намерениями» (recta intentio) — иными словами, воины не должны иметь никаких личных мотивов для ведения войны, которая должна быть единственно возможным способом устранения несправедливости и исключать любые другие мотивы.[51] Итак, с того момента как христианство было признано официальной религией, христиане тоже должны были участвовать в войнах империи, которые она вела тогда против варваров. Эта война считалась справедливой, так как велась по приказу законной власти, с целью защиты безоружных и слабых и не из личной мести или ради выгоды — т. е. удовлетворяла всем критериям справедливой войны.