Взятие сто четвертого
(Повесть) - Аграновский Валерий Абрамович - Страница 10

Флеров понимал, что история с америцием выглядит сейчас типичным охотничьим рассказом. Впрочем, таким же рассказом кажется нам каждая история в отдельности, изложенная Агрестом и касающаяся происхождения жизни на нашей планете. Потому что каждая история в отдельности не поддается сколько-нибудь разумному и убедительному объяснению. Но сумма всех историй породила хоть и спорную, но уже концепцию, претендующую на звание научной гипотезы.

Нет, не стоит горячиться. Надо найти умеренную позицию. И, главное, думать, думать, думать. Думать и искать новые факты, проводить новые исследования и лишь после того, как будет накоплен материал, претендовать на выделение случая с америцием в самостоятельную теорию.

Так или иначе, но все это казалось им безумно интересным. «Это не мы такие умные, — подумал Флеров, — а природа». Впрочем, было удивительным то, что странное явление с америцием, вечно существующее в природе, удалось заметить только теперь, а не, положим, двадцать пять лет назад, когда Флеров с Петржаком открывали спонтанное деление.

Группа Поликанова вела напряженный поиск ответа. В этой группе работал Анатолий Плеве, который с первого взгляда, сразу, гипнотически влюбился в фокус америция, до бреда по ночам. Говорят, в те дни ему пришлось с кем- то знакомиться, и, протянув руку, он сказал: «Америций, тьфу, простите, Анатолий!»

Ритм наладился. Настрой стал деловым. Работа вошла в колею. На «104-й высоте» наступило временное затишье. Решили в лоб больше не идти. На очередном совещании была разработана новая тактика наступления: заход с тыла — прежде всего доскональное изучение 102-го элемента. Это давало возможность через какое-то время начать новый приступ на главном направлении.

К тому периоду со 102-м элементом в научном мире сложилась довольно редкая и странная ситуация. Правда, забегая вперед, скажу, что полная драматизма история поисков 102-го элемента имела в лаборатории Флерова весьма неожиданный и веселый финал. Когда я узнал об этом, я отчетливо представил себе, как передний край наступления в науке, оглушенный разрывами открытий и сенсационных сообщений, вдруг незаметно превращается в глубокий тыл, погруженный в тишину будничной привычности, и как в связи с этим меняется точка зрения ученых на предмет их забот.

Постараюсь кратко изложить суть дела.

Самое первое сообщение о 102-м элементе поступило из Швеции от группы ученых, работающих в Нобелевском институте в Стокгольме. Они получили двенадцать атомов нового элемента с массой 251 или 253 и временем жизни в десять минут. Это было в ноябре 1957 года.

Двенадцать атомов? Всего-то? И сразу — сообщение?

Позже Флеров как-то сказал — эта мысль его была опубликована, а потому я процитирую ее дословно, — что в науке «создалось парадоксальное положение, при котором чуть ли не высшим искусством экспериментатора считалось определение нового изотопа, а количество полученных ядер — хоть минимальное — не играло роли».

Флеров был прав. Казалось, ученые разных стран, занимаясь поиском новых элементов, решили уподобиться гончим, не так заботящимся о поимке зайца, сколько о демонстрации скорости своего бега.

Во всяком случае, шведы явно поторопились с опубликованием сенсационного сообщения, тем более что они, как скоро выяснилось, неправильно определили и время жизни нового элемента.

Дальнейшие события развивались так. В конце зимы 1958 года, в феврале, группа Евгения Донца из лаборатории Флерова получила изотоп 102-го элемента с массой 253 и временем жизни не более сорока секунд.

Десять минут шведов вошли в непримиримое противоречие с сорока секундами русских.

Вероятно, американцы решили взять на себя обязанность третейского суда. В апреле 1958 года знаменитый Глен Сиборг повторил в лаборатории имени Лоуренса в Беркли опыт шведов и получил несколько десятков атомов 102-го со временем жизни три секунды. Впоследствии это время тоже оказалось ошибочным, хотя и было наиболее близким к истинному.

Ситуация…

Все три сообщения противоречили друг другу, и ни одно из них не обладало той степенью авторитетности, чтобы претендовать на авторский приоритет. Положение, конечно, пикантное. Как оно решится, зависело от будущих экспериментов, а не от конференций и совещаний. Слово предоставлялось лабораториям. Единственное, что сообща решили, так это не признавать имени элемента — «нобелий», — которое шведы поторопились присвоить 102-му.

Потом Флеров в одном из интервью представителям печати заявил, что его лаборатория, приступая к новым опытам со 102-м элементом, исходила из стремления исправить парадоксальное положение в науке и получить достаточное количество атомов нового элемента, чтобы увеличить надежность определения его химических свойств. «Мы хотели, — сказал Флеров, — на основе точных и выверенных экспериментальных данных определить свое отношение к странной ситуации, возникшей вокруг 102-го элемента. Выполненная нами в итоге работа — результат нашей неудовлетворенности всей постановкой дела с получением тяжелых элементов».

Флеров не добавил в том интервью, что главным прицелом лаборатория имела 104-й, меж тем как работа со 102-м элементом помогала надежно выверить и уточнить аппаратуру и методологию.

Обратите, читатель, внимание на то, что почти все ученые почти на всех конференциях, в официальных беседах между собой и в беседах с представителями печати держат себя как истинные мушкетеры, ведущие тяжелый бой, но ни единым мускулом лица или выражением глаз не выдающие своего действительного состояния. Взаимное уважение, отсутствие залихватских обещаний и нескромного хвастовства, умная дипломатия и витиеватость стиля — за всем этим можно только угадывать душевные бури и физические траты сил, сопровождающие каждую работу ученых.

Между тем успех со 102-м элементом действительно дался Евгению Донцу и его группе с величайшими трудностями и с невероятным напряжением.

Но мы подходим к финалу истории. В марте 1963 года Донец закончил эксперименты. Он получил более семисот актов полураспада 102-го элемента, определив время его жизни в восемь секунд. Точка над «и» была поставлена. Впоследствии по предложению советских ученых 102-й элемент будет назван «жолио» — в честь великого Фредерика Жолио-Кюри, и ни у кого в мире не останется сомнения в том, что именно советские физики являются авторами этого открытия. «Пожалуй, это первая дубненская работа, в которой невозможно указать на какую-нибудь погрешность», — сказал Блохинцев, бывший тогда директором Объединенного института.

И вот что случилось дальше. Закончив работу над 102-м, Женя Донец со свойственной молодости горячностью немедленно переключился на поиск 104-го элемента. И дело не пошло. Тратились дни, недели, месяцы… Однажды Донец, окончательно разъяренный неудачами, ворвался в кабинет Флерова и еще с порога закричал:

— Ничего не выходит! Мешает фон, черт бы его побрал!

— Какой идет фон? — поинтересовался Флеров.

— Да все лезет этот дурацкий 102-й!

Донец вдруг умолк, о чем-то подумал, потом посмотрел на Флерова, и оба они от души рассмеялись.

Бои шли теперь вокруг 104-го.

Много раз за последующие три года у них были срывы и ошибки, и горькие разочарования, и проблески надежд. Наверное, до конца дней своих они будут помнить эпопею с «бородавкой». Представьте, однажды вдруг появились следы! Они появились на стеклах за тем пределом, где кончались следы всех известных и ранее найденных элементов, — там, где за невидимой «линией» распада должен быть ноль — пустота, ничего. И вдруг — след. И еще один. И еще! Еще! Пять следов! Все вместе они образовали своеобразный «бугорок дырок» — их и назвали потом «бородавкой». Долгожданный 104-й? Предстояло либо сбрить «бородавку», либо ее увеличить. Но надежда только мелькнула. За ней пришло разочарование. Нет, это был не 104-й элемент. И наступили долгие месяцы новых мучительных поисков. И снова мелькала надежда, и снова приходило разочарование, и опять, перегруппировавшись, они шли на приступ.