Командарм (СИ) - Мах Макс - Страница 33

— Чай пить будешь? — спросил хозяин салон-вагона, раскуривая трубку.

Трубку он раскуривал, не торопясь, "растягивая удовольствие", явно наслаждаясь теми простыми действиями, что почти машинально выполняли его руки. Руки же эти были руками рабочего человека, какого-нибудь слесаря с завода или крестьянина "от сохи", и широкое скуластое лицо им под стать. "Простое" лицо. Но вот глаза… Глаза у человека, одетого, несмотря на глухую ночь, по всей форме — то есть, в сапоги, летние шаровары, и френч, перетянутый ремнями — глаза у него были отнюдь не простые. Умные, внимательные, "проницающие"… Хоть и "улыбнуться" могли. Сейчас улыбались:

— Ну?

— Буду. Спасибо, — собеседник был моложе, интеллигентней, и как бы не из евреев, но вот какое дело, ощущалось в этих людях нечто, что сближало их, превращая едва ли не в родственников, в членов одной семьи. Но, разумеется, родственниками они не были.

— Слышал? — не оборачиваясь, спросил старший застывшего в дверях ординарца.

Слышал, конечно. Как не услышать, даже если нарком говорит тихим голосом? Ординарец ведь не первый день на службе. Еще с Гражданской остался, попав в "ближний круг" в Туркестане, да так и прижился. Не стучал и глупостей до чужих ушей не допускал. А служил исправно, так зачем же другого искать?

Однако всегда есть слова, что не только при посторонних не скажешь, но и при своих — подумаешь: "а стоит ли?" И промелькнуло что-то во взгляде молодого собеседника, что не укрылось от внимательных глаз хозяина салон-вагона, насторожило, заставило, собравшегося было расслабиться в компании с младшим товарищем, собраться вновь.

"Что?" — спросили глаза старшего, когда собеседники остались одни.

— Скажи, Михаил Васильевич, я похож на сумасшедшего? — медленно, словно бы взвешивая слова, спросил человек, которому предстояло вскоре стать "военным министром" Украины.

— Говори, Иона, — предложил Фрунзе, выдохнув табачный дым, — здесь можно. Минут пять… можно.

Якир бросил короткий, но не оставшийся незамеченным взгляд на закрытую дверь, потянул было из кармана галифе портсигар, но остановил движение, и посмотрел наркому прямо в глаза.

— Через несколько месяцев, Михаил Васильевич… — произнёс он ровным голосом. — Когда точно, не скажу. Не знаю. В феврале или марте… Зимой… Еще снег лежал. Обострение язвы… Политбюро приняло решение — оперировать…

— Политбюро? — самое странное, что Фрунзе не удивился. Он только побледнел немного и сильнее прищурился.

— Сталин, — коротко ответил Якир. Он тоже побледнел сейчас. Пожалуй, даже больше, чем Фрунзе. — Рыков, Рудзутак… Вы не встанете с операционного стола, — сказал он, переходя на "Вы". — Сердце не выдержит или еще что… Точно не помню.

— Не помните… — переход на "Вы" оказался заразительным, но и то сказать, занимало сейчас Фрунзе совсем другое. Взгляда он не отвел, хотя глаза вдруг стали какие-то рассеянные, о трубке забыл, но при этом казался спокойным. — Что еще расскажешь?

— Конспективно… — как бы через силу произнес Якир. — За недостатком времени… — взгляд стал тяжелым. — Льва Давыдовича вышлют в двадцать девятом или тридцатом. Уедет в Турцию, потом в Мексику. Каменева расстреляют в тридцать пятом. А меня, — бледные губы растягиваются в подобие улыбки, — в тридцать восьмом вместе с Тухачевским, Кравцовым и Эйхе… Рыкова еще, и Бухарина, но их по другому процессу и, кажется, в тридцать седьмом.

— А с ума, значит, не сошел?

— Нет.

— Тогда, что?

— Не знаю, — покачал головой Якир. — Девять дней уже… с этим живу. Проснулся утром, а оно тут, — коснулся указательным пальцем своего лба. — А стреляли в затылок, как и сейчас…

— Он? — Фрунзе не уточнил, кого имеет в виду, но собеседник понял.

— Он, — кивнул. — А еще Молотов, Рудзутак, Каганович, Ворошилов…

— А Серго? — странно, но Фрунзе не спешил закончить этот бредовый во всех смыслах разговор.

— Застрелился в тридцать шестом.

— Серебряков?

— Его застрелил какой-то сумасшедший в тридцать четвертом… Вы не понимаете, я… я года до пятидесятого все помню. Иногда с подробностями… Форму свою помню. У нас в тридцать пятом персональные звания ввели, так мы с Уборевичем командармов первого ранга получили… Кажется, еще Кравцов и Шапошников, но про них я не точно помню… Нехорошо… Вы мне не верите?

— Верю, — в голосе Фрунзе прозвучала вдруг тяжелая нечеловеческая усталость. И еще что-то.

"Тоска?"

Но в этот момент, с легким стуком в дверь, в салон вернулся ординарец Фрунзе.

"Ну, и что мы будем с этим делать?" — молча, одними глазами спросил Якир.

"Будем… жить", — твердо ответил нарком.

Глава 6. Разговор по существу

Возвращение оказалось неожиданным, но, тем более, приятным. Вроде сюрприза, или "не ждали", который устраивает тебе любимая женщина. Ты и не надеешься даже, и ночь на дворе, а в дверь стучат. Но не грозно или опасно. Не тревожно, а как-то так, что сердце сразу ударяется в бег. Ты идешь к двери, отпираешь, а на пороге — она. Вступает оркестр, летят фейерверки и брызги шампанского, цветы, белье…

Впрочем, сюрприз получился приятным вдвойне: Рашель уже три месяца работала в Москве. Замужняя или нет, но если "дан приказ ему на запад…". Одним словом, куда партия пошлет. А партия в лице Орготдела ЦК захотела вдруг увидеть товарища Кравцову в своих "тесных рядах" на Старой площади. Товарищ Коротков, едва не слетевший с должности заведующего Орготделом тревожной зимой двадцать четвертого, вдруг вспомнил о Кайдановской — и откуда бы ему ее знать? — и вызвал Рашель в столицу. Возможно все-таки, случайно, но, оглядываясь из сегодня во вчера, пожалуй, что и со смыслом.

"ЦК — это ведь…"

Однако смыслы, как уже бывало в жизни Кравцова в прошлом, множились впустую. Цельной картины событий пока не выстраивалось, а жаль. Макс предпочел бы — чего уж там — жестокий свет определенности блужданиям в тумане, но…

"Человек предполагает, а Партия и ее Ленинский Центральный Комитет располагают. Где-то так".

За прошедшие полтора года его кабинет практически не изменился, да и с чего бы? Люди еще не научились менять "мебель и картины", едва успев занять начальственное кресло. Во всяком случае, не все. Впрочем, и времени, чтобы пообвыкнуть и начать "думать о глупостях", у них не оказалось. Туровский провел в этом кабинете пять месяцев, будучи всего лишь врид начальника Управления[16], Лонгва — девять. Но и он, по существу, всего лишь около полугода являлся полноценным начальником. И все это время, практически почти полтора года, кое-кто — не называя имен "бессмертных" всуе — очень тихо, но крайне последовательно гнобил Военконтроль, пытаясь низвести его на уровень рядового подразделения, наподобие одного из управлений Штаба РККА. Но не срослось у товарищей, кто-то другой — но тоже "под сурдинку" и как бы невзначай — не давал Феликсу Эдмундовичу и Валериану Владимировичу дожать военную контрразведку "до полу". Подковерная борьба продолжалась долго, но месяц назад Лонгву перевели в наркомат, а на его место назначили Эйхе, и это был хороший знак, поскольку Куйбышев и Сталин бывшего военного министра ДВР на дух не переносили. Но и Генрих Христофорович недолго "исполнял обязанности". Три дня назад Кравцова вызвали в Москву, "облобызали" — Фрунзе вполне дружественно, Троцкий — несколько сухо, но как будто даже с теплотой — и вновь назначили начальником Управления, оставив Эйхе в должности первого зама. Теперь уже Макс должен был чесать в затылке: после его весьма занимательной эпопеи — и с Генрихом в качестве заместителя — прежняя должность не казалась уже вполне знакомой и понятной. Впрочем, то, что представляется значительным в пятимиллионной армии, вероятно, является чем-то большим в армии пятисоттысячной. Тем более что Кравцов уже семь месяцев имел категорию К-12[17], и отменять ее "в связи с вступлением в новую должность" никто, как будто, не собирался.