этой… с министром, в общем. То ли у меня неадекватное восприятие, то ли она, действительно, умопомрачительна… Да уж, сейчас для полного счастья мне не хватает только помрачения

ума… Всё, спать…». За этим внутренним монологом Кира не заметила, как добралась до своего

уютного огромного матраса, накрылась мягким пледом и сползла в тревожную дремоту.

***

Когда Кира открыла глаза, часы равнодушно показывали два часа пополудни. В голове была

неожиданная лёгкость, а за окном – столь же неожиданное солнце. «Сейчас самое время

сварить кофе. И непременно – с кардамоном и корицей. А потом – гулять и дышать. Просто –

дышать. Когда ещё в Питере будет солнце, неизвестно, а так хочется его тёплой ладони на

лице…» - с такими мыслями Кира босиком прошлёпала на кухню. Тёплый мозаичный пол, кремовые обои с графическим рисунком, кухонный гарнитур сливочного цвета – всё это сейчас

было залито весенним солнцем. Кира с детства жила ощущениями: ей казалось, что она кожей

чувствует струящийся свет, она обожала мягкие ткани, шероховатости и неровности мебели, испытывала истинное удовольствие от прикосновений. Девушка ещё не привыкла к дому, и

внутри опять плеснулось удовольствие: удалось воплотить то, что казалось недостижимым

много лет.

Запустив программу на кофеварке, Кира вышла в ванную привести себя в порядок. Через

несколько минут она стояла у эркера, держа в руках высокую керамическую кружку и

наслаждаясь кофе. Проспект был совершенно сухим, от утренней мороси не осталось ни следа.

Стайка ребятишек нырнула во двор, по проспекту целеустремлённо шли молодые люди, хохоча, размахивая руками, что-то друг другу доказывая… Вдруг мартовская круговерть показалась

Кире притягательной: «В булочную. Прямо сейчас. И просто погулять…».

Кира натянула любимые потёртые джинсы, байковую клетчатую рубашку, перебросила

банковскую карту и телефон в удобную полуспортивную сумку и вышла в прихожую. Её взгляд

остановился было на полупальто, но, оглянувшись на залитую солнцем кухню, Кира выбрала

более легкомысленную куртку, обулась в удобнейшие рыжие кожаные ботинки, в которых

ступням было очень легко, вышла на лестничную площадку и замкнула дверь. Всё казалось

абсолютно логичным и правильным, и даже не промелькнула мысль остаться дома.

Кира вышла из парадного и непроизвольно зажмурилась. Нашарила в сумочке тёмные очки и

только тогда смогла открыть глаза. Она окинула улицу быстрым взглядом и двинулась в

сторону булочной. Как всегда после приступов, чувствуя себя полупрозрачной и хрупкой, она

скользящим шагом обходила людей, не воспринимая их. Будто учась заново дышать, девушка с

удовольствием втянула запах горячего пряного хлеба, смешанного с корицей, тмином и

другими незнакомыми будоражащими приправами. Перекинувшись парой фраз с молодой

приветливой продавщицей, расплатившись за чиабатту и багет, Кира с лёгким сожалением

покинула магазин и беспечно двинулась в сторону набережной. Ей не хотелось ни о чём

думать, не хотелось идти домой, где пришлось бы вернуться к работе. На улице было

невероятно тихо. Тёплые лучи гладили щёки, щекотали кисти, аромат пробуждающейся зелени

был таким нежным и, казалось, давно забытым, что в голове Киры не осталось ни следа от

морозного утреннего беспокойства. Ей хотелось замереть, довериться волшебству весны, осмелиться помечтать, что когда-нибудь ранней весной она будет держать за руку любимого

человека… Кира криво усмехнулась, - и очарование момента исчезло. Как и желание идти на

набережную. «И что со мной такое сегодня! Как на горках – то вверх, то вниз, то хочу, то не

хочу, то гулять, то прятаться… - выругалась про себя Кира и решительно добавила: – Соберись

уже! Когда ещё выпадет минута блаженного ничегонеделания? Когда в последний раз ты

бесцельно бродила по городу? Всё! Гулять!».

Кира нашла на набережной свободную скамейку, достала из пакета хлеб и, не стесняясь того, что её осудят как бездомную и голодную, запустила длинные пальцы в горячую сердцевину и

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

вытащила мякиш. С детства она обожала откусить корочку свежего хлеба непременно на

улице. Ароматный хлеб таял на языке, от пряных трав дышалось легко, и Кира прикрыла глаза

и будто растворилась в тягучем воздухе.

Через некоторое время Кира сложила остатки хлеба обратно в пакет и стала смотреть на

бурную весеннюю Неву. Острые блики вечернего солнца, резвые кораблики, везущие

укутанных в пледы туристов, стремительные чайки, горящие золотом купола на другом берегу

вдруг растревожили её. Кире всегда хорошо думалось у воды, и именно у реки ей приходили

великолепные образы как для её журналистских материалов, так и для медальонов (так, немного

стесняясь перед собой, Кира называла свои последние стихотворения. В этих медальонах она

предпочитала писать об ушедшей и невозвратимой эпохе, о чести и благородстве, о кратких

намёках взглядами и жестами. Ей не хотелось натурализма – его в полной мере хватало в

реальной жизни). И сейчас она уловила знакомый необоримый зуд в пальцах – начать писать. О

вымышленном, о желанном, о таком нужном и необходимом, но таком невозможном… Кира

резко поднялась, подхватила пакет и сумку и заторопилась домой.

Кира шла по пустому двору, погружённая в свои мысли, пытаясь воплотить в слова силу и

красоту пока ещё неясных образов. Ей очень хотелось как можно чётче отразить бушующие

чувства на бумаге: написанное часто казалось ей бледным подобием пережитого. А ещё ей

становилось грустно от того, что она не художник и не композитор. Музыка и краски выразили

бы её состояние гораздо точнее.

Резкий удар сзади обрушился на голову Киры. Испытав мгновение изумления, она потеряла

сознание и рухнула. Вымуштрованное годами приступов головной боли и обмороков тело

мягко сложилось, и мир исчез.

***

Кира услышала тёплый, низкий, хрипловатый голос: «Держись, пожалуйста. Ты в

безопасности. Ничего не бойся!» - и с усилием приоткрыла веки. Огромные зеленовато-серые

глаза в скальном окаймлении бесконечно длинных чёрных ресниц смотрели прямо в сердце.

«Бог мой, они прекрасны… и голос – это просто мёд с перцем…» - то ли выдохнула, то ли

подумала Кира перед тем, как её многострадальная голова взорвалась невыносимой, невозможной болью, вновь отключая сознание.

Кира не знала, сколько времени она находилась в забытьи. Когда очнулась, вокруг были

стандартные белые стены. Неистребимый запах больницы однозначно говорил о том, что

случившееся потребовало вмешательства врачей. «Похоже, я опять умудрилась вляпаться в

историю. Интересно, каковы потери…» - иронично подумала Кира. Всё тело выкручивало от

боли, череп ломило. «Надо открыть глаза. Кажется, в последний раз я видела нечто

несовместимое с реальностью. Хочется, конечно, видение повторить, но это уже вряд ли.

Видимо, я всё-таки ещё жива, так что придётся приходить в себя как можно скорее». Кира

приоткрыла одно веко. Второе открываться отказалось. Девушка попыталась поднять бровь, чтобы приоткрыть его принудительно, но лоб стягивала тугая повязка: «Ох ты ж, ё-моё!

Неплохо меня припечатали. Кто ж, интересно, так меня полюбил и за что? Так, теперь руки.

Аккуратно начинаем с пальцев и проверяем, что же я приобрела…».

Кира пошевелила пальцами правой руки. Всё было в норме. По левой руке, наоборот, проскочили жгучие огоньки боли. Левую же руку объял огонь боли. Скосив глаз, Кира

рассмотрела что-то белое: «Гипс? или просто бинты? Нет, гипс – это уж слишком! Кто ж меня

будет одевать-раздевать, кормить-поить? Я не соглашусь на гипс, нет у меня перелома!». Её

состояние было близко к детской истерике. Девушка попыталась взять себя в руки. Она глубоко

вздохнула: в тисках бинтов были не только рука и лоб. На рёбрах было неприятно холодно: то