Цена молчания (СИ) - Еленина Юлия - Страница 24

- Мама, что ты несешь?

- А что я несу? Ты же вся в папашу, безответственная, легкомысленная. Но я же все равно тебя люблю и говорю так, потому что желаю тебе лучшего.

- Спасибо, мам, – не желая комментировать последнюю фразу, ответила Ольга, уже едва сдерживая слезы. – Извини, я занята.

- Ладно, – обиженно протянула Галина Леонидовна. – Если тебе даже с матерью некогда поговорить... – и бросила трубку.

Дрожащие руки пытались справиться с зажигалкой. Последние лучи заходящего солнца красным светом озарили кухню, и Ольга увидела свое едва заметное отражение в окне.

«Только не плакать».

Но предательские слезы покатились по щекам, как бы она не старалась их сдерживать. Такое бывало часто после разговора с матерью – Ольга снова чувствовала себя маленькой беззащитной девочкой, униженной и ничтожной. И плакала она сейчас не от обиды, а от собственного бессилия, от невозможности избавиться от этой детской неуверенности.

Услышав шаги за спиной, Ольга смахнула слезы. На обнаженные плечи легли теплые руки, и она услышала тихое, в самое ухо:

- Доброе утро.

- Сейчас вечер, – усмехнулась Ольга.

- Тогда идем спать дальше, – интимно шепнул Роман, переместив руки с плеч на грудь.

- Сейчас. Покурю еще.

Островский развернул Ольгу к себе лицом и внимательно посмотрел на нее, а потом спросил:

- Что случилось?

- Ничего, – поспешно ответила она.

- Ты плакала, – даже не спросил, а просто констатировал он факт.

- Не твое дело! – не выдержала Ольга, не понимая, почему это вообще его интересует и какого черта он лезет куда не просят, а через секунду осознала, что просто сорвалась на нем, и сказала: – Извини.

Роман молча поставил на плиту чайник, а она быстро оделась и не знала, куда себя деть. Островский был непроницаем, и Ольга не понимала, задели ли его ее слова, все ли равно ему или нет.

- Знаешь, – начал он, – когда-то я был похож на тебя. Взрывной, импульсивный, эмоционально нестабильный...

- Ты? Быть такого не может!

- Может, все может. Драки, ссоры, отделения полиции... я проходил через это едва ли не через день. Тонул в пучине алкоголя, легких наркотиков и одноразового секса, а Анна меня вытаскивала из «обезьянников», пыталась научить уму-разуму, но потом все повторялось вновь. Где-то два года назад она уехала с очередной подружкой отдыхать, а я опять загремел в каталажку. Родителей уже давно не было в живых, Анна на отдыхе, а дружкам, с которыми я куролесил дни и ночи, оказалось не до меня. И за то время, что я там провел, понял: пора что-то менять. Вышел я оттуда другим человеком – от моей несдержанности не осталось и следа, я научился управлять эмоциями. Спокойствие – залог контроля над ситуацией. Ты этого делать не умеешь, поэтому эмоции управляют тобой, а не ты ими.

Пока Роман рассказывал, успел сделать кофе и бутерброды и сел напротив слегка шокированной Ольги. Она не верила, что он сейчас рассказывал о себе.

- И потом ты начал писать?

- Я делал это всегда. Закончил журфак, писал небольшие новостные статьи в интернет-журнал, но, видимо, из-за неполной самореализации и пошел по наклонной. Когда Анна вернулась, даже перекрестилась, хотя особой набожности за ней никогда не водилось, и сказала, чтобы я чем-нибудь себя занял, пока не вернулся к старым привычкам или не впал в депрессию. И я начал делать то, что умел. Так и родилась эта книга.

- Искусство рождается только от горя. И никогда – от радости, – процитировала Ольга.

- Чак Паланик, – быстро определил Роман. – Хороший автор со своеобразным мировоззрением. Так ты расскажешь, что случилось?

- На фоне твоей истории, достойной пера классика, моя покажется рассказом непризнанного гения, скучно и избито.

- Не бывает скучных историй. Все дело в подаче материала.

С подачей у Ольги вышло плохо, местами она выплескивала одни эмоции, отходя от фактов, местами просто замолкала, думая о своем, но рассказала все: про отца, которого не видела двадцать лет, про странное проявление материнской «любви», про побои в детстве, про многочисленных маминых любовников и реки алкоголя в квартире...

- Сейчас она живет на другом конце города, я иногда заезжаю, но стараюсь это делать как можно реже. Спасибо бабушке, которая оставила мне квартиру, в которой я сейчас живу. Но при каждом мамином слове я чувствую себя...никем, – закончила Ольга.

Роман ни разу не перебил ее, она даже не была уверена, слушает ли он, но выговорившись, почувствовала, что стало легче. Наконец Островский подал голос:

- Ты до сих пор живешь той ситуацией, при общении с матерью в тебе поднимают голову те же эмоции, и ты их проживаешь вновь, как много лет назад. Но ты уже не та маленькая девочка, ты взрослая красивая самостоятельная женщина, и только тебе решать, как жить и что делать. И лучше это понять раньше, пока ты сама себя не съела изнутри. Но ведь ты не все рассказала? В одном месте ты запнулась, как будто проглотив фразу, а потом перескочила на другое событие.

Ольга молчала, об этом она никому не рассказывала. Это было отвратительно, унизительно и осталось ее далекой детской травмой. Но Роман сам начал:

- Кто-то из собутыльников матери тебя?.. – он, кажется, сам не хотел произносить это вслух.

- Нет, – резко ответила Ольга, потом сделала шумный вдох-выдох, будто собираясь с силами, и сказала: – Почти. Мне было тринадцать. Мама пришла с уже вроде постоянным хахалем, они до вечера пили, потом полночи стонали и наконец затихли. У меня была отдельная комната, жаль, что без замка, но стены в панельном доме не отличаются звукоизоляцией, поэтому я всегда все слышала. Едва я уснула, как почувствовала, что сверху на меня навалилось что-то тяжелое, хотела закричать, но он мне зажал рот и зашептал: «Тихо, детка, тихо. Я же знаю, что ты этого тоже хочешь, видел, как ты на меня смотришь. Правильно, лучше я, чем какой-то сопливый пацан из подворотни». Не знаю, что там навыдумывал его пропитанный алкоголем мозг, но он твердо вознамерился меня поиметь. Без понятия, откуда у подростка взялись силы, но кое-как я высвободила одну руку и дотянулась до тяжелого ночника, слава советским изделиям. Огрела его сильно и испугалась, когда он отключился. Всю ночь я просидела под раковиной в ванной, вздрагивая от каждого звука и зная, что при большом желании хлипкая дверь не станет препятствием. Меня потом долго преследовали запах перегара и немытого тела, воспоминания о прикосновениях его грязных лап и возбужденного члена к моему бедру.

Ольгу даже сейчас передернуло от отвращения и брезгливости.

- Ты поэтому такая колючая? – спросил Роман.

- Не знаю, – пожала она плечами.