Партизанские отряды занимали города - Жигалин Яков Павлович - Страница 16

Шофер круто повернул машину вправо, а на прямой, куда должна была пойти машина, разорвался снаряд, и осколки с визгом пронеслись над нами.

— Неплохо стреляют, — спокойно отметил Лазо.

Его спокойствие передалось шоферу, и он умело вел машину, объезжая тарбаганьи норы, благо по здешним местам можно было ехать без всякой дороги.

Белогвардейцы выпустили еще с десяток снарядов, но безрезультатно. Вскоре мы выехали из зоны обстрела и еще засветло приехали в штаб фронта.

О многом переговорили мы с Лазо дорогой: и о штурме Тавын-Тологоя, и о том, какая хорошая будет жизнь, когда мы победим белогвардейцев и займемся строительством новой жизни. Я поражался широкой эрудиции С. Лазо и его простоте выражения мыслей. Он интересовался моими походами на Кавказском фронте и настроениями солдат и казаков.

Вызвав к себе начальника штаба фронта Русскиса и своего заместителя Ф. Е. Балябина, и помощника Г. Н. Аксенова, Лазо принялся за разработку плана штурма Тавын-Тологоя. На другой день я вернулся в Копзоргаз с приказом, который сводился к следующему:

Рабочая Красная гвардия наступает вдоль линии железной дороги на разъезд 86-й, левее 1-й Советский полк Журавлева и отряды Титова и Тетери- на непосредственно атакуют высоту Тавын-Тологой, слева их активно поддерживает и заходит в тыл врагу Копзоргаз, с правого фланга в охват противника идет 1-й Аргунский казачий полк.

Задача заключалась в том, чтобы захватить семеновцев в клещи и уничтожить, не дав им уйти за границу.

Весь день перед наступлением наши батареи пристреливались к опутанным колючей проволокой окопам противника, а батареи семеновцев «шарили» снарядами за каждой горкой в поисках наших батарей.

Лежа на горе, меж камней, я наблюдал, как на левом фланге противника из-за далеких синеющих гор появлялись наши конные разъезды и как возле них вздымались столбы черного дыма от неприятельских снарядов или рождались и медленно таяли в воздухе облачка белого дыма от японских шрапнелей.

Я перешел на другую горку с круглой и гладкой вершиной, чтобы узнать обстановку на нашем левом фланге. В поисках нашей батареи белые хорошо пристрелялись к этой горке и следили за ней: не прошло и пяти минут, как я услышал выстрел с ближайшей неприятельской батареи. «Опять наши ребята дразнят белых», — подумал я. Секунды шли, и по резко нараставшему сверлящему звуку я определил, что снаряд должен разорваться где-то близко от меня. Но я почему-то не верил в это и только в последние мгновения понял, что снаряд предназначался точно для меня.

Всякий находившийся под артиллерийским огнем знает то неприятное ощущение не страха, а жуткой сковывающей беспомощности. Отвратительный сверлящий воздух звук быстро нарастает, как бы предупреждая об опасности: берегись, мол, сейчас разорвусь. Мозг лихорадочно работает: что делать? Бежать? Но куда? Вправо? Влево? А может быть, как раз там-то и разорвется. «Лежи, все равно не убежишь», — с усилием говорю я себе и плотно прижимаюсь к земле, ища у нее защиты.

Где-то рядом раздалось «б-бух!» Меня обдало газами и землей. Я неподвижно лежал, ожидая еще чего-то. Постепенно придя в себя, установил, что цел и невредим. Только тупо болела голова и звенело в ушах. В четырех шагах от меня была разворочена земля и еще дымились горячие осколки снаряда. Белые больше не стреляли, полагая, что уничтожили меня.

Я осторожно подполз к яме и только тут понял, почему остался жив и даже не контужен: из-за неправильно поставленной дистанционной трубки получился «клевок», т. е. шрапнельный снаряд вместо того, чтобы разорваться в воздухе, зарылся в землю. Земля поглотила всю силу запоздалого взрыва. Земля спасла меня.

Копзоргаз отдельными сотнями расположился в крутых падях между гор. Заседланные кони мирно щипали траву. Люди, нагруженные патронами, сидели и лежали на траве, не обращая внимания на редкую орудийную стрельбу белых. Снаряды пролетали над головами и рвались в тылу, в соседней пади.

Приказ Лазо внес необычное оживление. Все готовились к ночному бою, хотя и готовиться-то было нечего: кони заседланы, винтовки в руках.

Спускалась теплая июльская ночь. В темнеющем безоблачном небе зажигались звезды. В воздухе — спокойная и мирная тишина. Тихо отдавались последние распоряжения. Сквозь приглушенный шорох приготовлений слышалось фырканье лошадей, звяканье стремян.

Наконец все готово. Винтовки заряжены всеми пятью патронами. Проверены патронташи у людей и крепко подтянуты подпруги у лошадей.

— Сади-и-сь! — протяжно раздалась команда.

— Справа по три ма-а-арш! — И в ночную темноту поползли живые цепи.

Время тянулось убийственно медленно, расстояние, отделявшее нас от противника, казалось бесконечно большим. Люди нервничали. Хотелось закурить, руки привычно тянулись к кисету.

— Не курить! — раздался сердитый, заглушенный окрик командира сотни.

— Эх, и закурить-то нельзя, — ворчал молодой партизан Деревнин, — ведь курева-то не услышат.

— Зато увидят и пошлют тебе огонька прикурить. Эх, ты, зелень! — ответил ему опытный казак-фронтовик Бочкарев.

Ехали молча. Но молчание невыносимо, Деревнину хочется отвести душу в разговоре.

— Однако, паря, седни жара будет. Как к ним подползешь! Вишь, как высоко. Гладко-то, ни кустика, ни камня.

— А ты не прячься. В тебя стреляют, а ты иди вперед. Пуля редко в лоб попадает, она все больше в зад любит, в мягкое место. Вот если побежишь назад, — обязательно влепят.

Вдруг ночную тишину разбудил гулкий звук орудийного выстрела, и через несколько секунд правее нас в воздухе на миг вспыхнул огонь разорвавшейся шрапнели. За первым выстрелом раздался второй, пятый, десятый, и от ночной тишины осталось одно воспоминание.

Заговорили наши батареи, и над окопами противника по гребню горы вспыхивали разрывы снарядов.

Жуткая, но незабываемо красивая картина. Десятки одновременно рвущихся снарядов и вспышки выстрелов десятков батарей создавали волшебное, фантастическое зрелище. Глаз не мог оторваться от этого фейерверка. Но любоваться им было некогда.

Красногвардейцы спешили вперед, ближе к подножию горы. Здесь, защищенные от неприятельского огня округлыми склонами горы, быстро спешились, бегом бросились в гору.

Правее, на участке 1-го Советского пехотного полка, уже жутко хохотали пулеметы и беспорядочно стучали винтовочные выстрелы.

Вскоре послышалось громкое «ура!» атакующих, крики раненых…

Расстояние между противниками стало незначительным, и батареи замолчали. Красногвардейцы падали, чтобы передохнуть несколько секунд от быстрого бега и криков «ура!», и снова устремлялись вперед. Боевой порыв наших войск был очень силен. Несмотря на ураганный ружейный и пулеметный огонь и проволочные заграждения, они ворвались в окопы противника. Завязалась упорная рукопашная схватка. Через 3–4 часа семеновцы, не выдержали натиска, бросились бежать, сдавались в плен.

Рано утром 27 июля Тавын-Тологой был взят.

Что в это время происходило на флангах?

1-й Аргунский полк ночью напал на разъезд 86-й, где стоял вагон Семенова, офицерские палатки и было много разного имущества. Неожиданное нападение вызвало среди семеновцев панику, беспорядочную стрельбу и бегство. Сам Семенов один из первых бежал в Маньчжурию. Но эта операция задержала аргунцев, и они опоздали с выполнением своей основной задачи — отрезать путь отступления семеновцам за границу.

Копзоргаз примыкал к левому флангу главных сил. Первыми от центров шли зоргольцы, левее их — копунцы и на крайнем левом фланге — газимурцы. Одновременно с главными силами они должны были к рассвету выйти на исходный рубеж для атаки. Когда началась атака главных сил, копунцы пытались установить связь с аргунцами, но это им не удалось, так как аргунцы задержались на 86-м разъезде. Избегая окружения, китайские хунхузы и харчены из семеновского отряда бросились к границе и напали на копунцев, которые не выдержали бешеного натиска этих орд и стали отходить назад, увлекая за собой газимурцев. Поэтому большей части семеновцев удалось бежать в Маньчжурию.