Княжна (СИ) - Шатохина Тамара - Страница 18

Я и хотела и боялась вызова. Он будет означать, что что-то плохое случилось с ним. Я тряслась от страха и одновременно готовилась к уходу. В сейфе, на коробке с голубым гарнитуром, оставила записку, в которой говорилось, что я дарю его невесте брата на свадьбу. На платье была приколота такая же записка. Я забрала корсет из химчистки, выбелила до снежной белизны всего один раз одетые панталончики. Все должно соответствовать. Мне не было жаль всего этого. Я понимала, что если бы не брат, валяться мне в глубокой депрессии или в психушке. Не имело значения, в чем я попаду в тот мир. Если все закончится хорошо, то одежду мне найдут, а скорее всего она уже будет меня ждать. Если же мне не повезет — похоронят в пижаме. Этот вариант мне категорически не нравился, но отказываться от перехода я не стану.

На десятый день после нашего разговора с Мишей ночью меня скрутило от боли. Я хватала воздух ртом и, согнувшись, ковыляла в гостиную, где спал брат. Распахнула дверь, она грохнула о стену. Я, прислонившись к лутке и тяжело дыша, смотрела на Мишу, а он на меня. Меня скрутило опять и он бросился ко мне. Я остановила его взмахом руки — перед глазами проступал силуэт высокого, абсолютно седого мужчины. Граф Грэгор смотрел на меня с мукой: — Виктория….

— Я согласна, — простонала я.

— Это будет…

— Я согласна. Быстрее. Больно.

Не отрывая глаз от Миши, хватая воздух ртом, я пыталась улыбнуться ему непослушными губами: — Я люблю тебя, маме… — Силуэт тела брата плыл. Сознание мутилось.

Вдогонку прошелестело: — Будь счастлива.

Очнулась тоже от боли. Тело скручивало судорогой. Руки, ноги были сплошной болью. Я кричала, билась в чьих-то руках, вытягивалась, теряла сознание и снова плыла в океане боли. Глаза закатывались под лоб, я не видела ничего. Это закончится, закончится, не может же это продолжаться вечно. Ведь переход уже был, был… Мне что-то лили в рот, оно попадало в дыхательное горло, я захлебывалась и кашляла. Судороги выворачивали меня наизнанку. Меня опять заливали, приподняв и зафиксировав голову. Я глотала и теряла сознание в очередной раз.

Все закончилось разом. Вот еще мгновение назад я корчилась от боли, а сейчас она прекратилась. Только отголоски спазмов в выкрученных мышцах гуляли по телу. Меня напоили сладкой ароматной водой, осторожно поддерживая голову. Умыли и вытерли лицо. Подняли выше подушку, и я с облегчением откинулась на нее, переводя дыхание. Глаза видели. Я выжила.

Возле моей постели в кресле сидел Грэгор. Ему массировал виски человек в белой одежде. Второй стоял рядом со стаканчиком в руке. Стаканчик перекочевал в руки графа, и он одним глотком опорожнил его. Выражение его лица… Краше в гроб кладут. И волосы — белые, как снег. С головы до ног по моему телу прошла волна страха. Я простонала, глядя на него:

— Что с ним? — Граф тихо плакал, ничего не говоря.

Это взбесило меня.

— Я. Спросила. Что. С ним? Какого черта? — Бешенство накатывало неконтролируемо. Меня затрясло. Да пропади вы пропадом с вашей чувствительностью и сентиментальностью. Я тут чуть коньки не отбросила, а он в загадки играет.

— Умирает, — тихо прошелестел граф.

— От чего? — Мой вопрос прозвучал деловито.

Он выпрямился в кресле и отвечал уже внятно:

— Ранение. Можно было вытянуть, но он не хочет жить.

— Он в сознании?

— Не всегда.

— Где он?

— Здесь, рядом. Тут — в соседней комнате.

Я попыталась встать, но ноги лежали ватными тюками, а рука, которой я пыталась опереться на постель, подламывалась.

— Помогите.

Мне осторожно попытались помочь сесть. Я психанула: — Несите, неужели не понятно? Вы что, не видите что я, как мешок с… опилками?

Один из служащих без раздумий подхватил меня и понес к двери. Второй открывал дверь и придерживал ее. Графа я не видела. Моя пижама со слониками на груди и обоих коленях, видимо, впечатлила носильщика. Он постоянно косился на левого слона. Мы вошли в соседнюю дверь. Мужчина держал меня на руках, став так, чтобы мне было видно кровать, а на ней — Ромэра, лежащего с закрытыми глазами.

— Кладите.

Меня немедленно стали опускать на пол. Твою ж дивизию!

— К нему. Туда. На кровать.

Без пререканий меня уложили возле больного.

— Выйдите. Все. Немедленно.

Меня потряхивало. Ну нельзя же быть такими тупыми!

Дверь тихо закрылась. Мы остались одни. Вся моя смелость и решительность куда-то девалась. Я тихонько, едва дыша, провела еще тяжелой дрожащей ладонью по его исхудавшему лицу. По колючим щекам, по лбу. Обвела пальцем контур жесткого рта, тронула ресницы, брови. Придвинулась и, наклонившись, стала легонько целовать — висок, скулу, подбородок. Прикоснулась губами к уголку рта, закрыв глаза и замирая от нахлынувших эмоций. Слегка отстранившись, открыла глаза и встретилась с его взглядом. Улыбнулась и тихо сказала: — Это я. Прекращай это. Ты будешь жить. Я что, зря мучилась?

В ответ он так же тихо выдохнул: — Ты.

Я проверила, как действуют мои конечности и с трудом села удобнее, чтобы мне хорошо было видно его, а ему — меня. Он смотрел мне в лицо, шаря по нему взглядом, как я губами недавно. Опустил взгляд на пижаму. Я посмотрела туда же.

— Я нынче не голышом. Ты можешь говорить, или тебе трудно? Как тебя угораздило? И почему не хочешь лечиться? Ты еще хочешь жениться на мне? Или я погорячилась?

— Хочу.

— Тогда я зову врача, тьфу — лекаря. Они тут — за дверью.

— Не уходи.

— Нет, я тут посижу — проконтролирую, что с тобой будут делать. А то они какие-то странные — собирались меня класть на пол, а не к тебе. Надо же додуматься. Я сама только вычухалась, то есть — пришла в себя… Нужно следить за своей речью. Ты меня поправляй, если что — для адаптации нужно время. Ты почему все время молчишь? Тебе плохо? Срочно позвать? Лекарь!

— Не надо. Мне хорошо.

— Поздно. Раньше нужно было говорить. Делай, что скажут. Я в этом ничего не понимаю. Нет, я не уйду, не дергайся. То есть — не переживай.

— Спой мне.

— Без проблем. Но не сейчас же — после лечения. Ты еще слабый, все равно спать будешь. Я потом тебе колыбельную тихонько… Вы что делаете? Как бревно его… Я придержу. Твою ж дивизию! Кто тебя так, Ром? Куда ты влез? Господи, я отвернусь, подождите. Мама моя! Это лечится? Я не могу…Мне хрено-о…о-очень плохо. — Я тихонько плакала, прижав кулаки ко рту.

— Не переживайте, княжна, теперь у него есть шанс. Вылечим.

— Шанс? Один? Из скольких? Он опять без сознания. Коновалы хреновы! Вы его, как бревно, с такой дыркой! Что у него там? Что повреждено? Чем я могу помочь? Кровь нужна? Какая у него группа? Я — первая, могу дать. Если только резус у него положительный.

Гадство, рот не закрывался даже усилием воли. Выпила что-то сладкое опять. Сидеть стало сложно. Стала клониться набок. Меня подхватили и тихонько уложили, укрыв до шеи.

Просыпалась, постепенно осознавая, где я. Под головой жестковато, по лицу чем-то возят. Хочется пить. Скосила глаза и закрыла опять, нежась от поглаживания твердых, слегка шершавых пальцев. Ром лежал, повернувшись на бок, и гладил мое лицо, с нежностью глядя на меня.

— Ты чего повернулся? Тебе разрешили? Повязка же собьется. — Сама собой включилась забота о своем.

— Тихо, — шепнул он, склоняясь к моему лицу и приближаясь к губам. Я закрыла глаза и замерла. Теплое дыхание щекотало кожу, он чуть тронул мои губы своими и выдохнул: — Люблю. Как же я тебя люблю. Это немыслимо, невозможно. Так не бывает.

— Целуй уже, — шепнула я в свою очередь, замирая от нежности и предвкушения, — я тоже тебя люблю. Только больше.

— Больше невозможно. — Он зачем-то терся носом об мой нос.

Я разочаровано отодвинулась. Он растягивает удовольствие, что ли? Мы смотрели друг на друга. Я с подозрением, а он — с умилением глядя на меня. Если он меня так любит, то почему не целует? Ум пытался проснуться и работать, наконец. Я чувствовала себя любимой игрушкой, а не любимой женщиной. Вся растрепанная, в мультяшной пижаме, бормочущая полную чушь. А еще у меня зубы не чищены. Мама! Я шарахнулась с кровати. Он не успел перехватить меня рукой.