К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 87

 — Ты же собирался идти в Итиль, — напомнил ему хан Камчибек.

Вышата Сытенич только плечами пожал:

 — Зачем идти в хазарский град, коли хазары сами в гости пожаловать решили.

Он немного помолчал, а потом добавил серьезно и веско:

 — Ты, помнится, хан, назвал меня другом. Так вот, да будет тебе известно, что люди русского князя, даже оставившие на время службу, друзей в беде не бросают!

 — Это не твоя война, — сухо заметил старший Органа.

 — Ошибаешься, сын Ветра! Думаешь, ты один ненавидишь хазар?

***

 — Эль Арсии! Скажите пожалуйста, какие несокрушимые богатыри! Видал я их под Самкерцом. Люди как люди из плоти и крови и умирают не хуже других! К тому же, всем известно, их оружие — сабля, она заострена лишь с одной стороны, а у нас мечи — оружие обоюдоострое. Так за кем, спрашивается, сила?!

Дядька Нежиловец стоял у правила своей ладьи, рассказывая молодым, знавшим о легендарной гвардии хазарского царя только со слов отцов, о сильных и слабых сторонах эль Арсиев, щедро расцвечивая повествование примерами из собственной, богатой событиями, жизни. Временами он прерывался, чтобы отдать указания или приструнить нерадивых:

 — Эй вы, лодыри несчастные! Так и будем болтаться посередине реки, точно ромашка в проруби?! Шевелите веслами! Якоря приготовить! Вот уж не думал, Вышата Сытенич, что нам с тобой на старости лет придется снова работать перевозчиками! Уж в этом мире точно! Впрочем, это не та река, через которую я не хотел бы переводить людей!

Вчера вечером к ханам Органа пришел пастух Сонат, а вместе с ним еще один человек в мокром до нитки халате с обрезанными полами и укороченными рукавами, прижимающий к груди наполненный воздухом кожаный мех, который степняки обычно использовали для переправы. Незнакомец, оказавшийся двоюродным братом Соната, обратился к ханам Органа с просьбой принять его близких, а также еще около десятка семей их рассеянного огузами рода под свое покровительство.

 — Ханы Органа никогда не отказывали нуждающимся, — величаво кивнул головой хан Камчибек. — Однако, нам самим сейчас нужна помощь.

 — Мы знаем об этом, — сказал родич пастуха Соната. — Поэтому и пришли.

 — И сколько же у вас воинов?

— Да, пожалуй, четыре десятка наберем!

 — Лучше бы это были четыре сотни, — устало потер виски великий хан и обратился с просьбой к приемному брату и новгородскому боярину переправить беженцев.

 — Может, стоит отправить на тот берег часть скота и женщин с детьми, — предложил Лютобор. — Что скажешь? — обратился он к пришельцу.

Тот только замахал руками:

 — И думать нечего! Не увидите их больше никогда! Огузы так и рыщут! Стали бы мои родичи покидать землю предков, кабы чаяли оборонить семьи и скот.

 — Веселая у вас здесь жизнь, — повернулся к брату русс.

 — Да уж! Веселее некуда! — хан Камчибек махнул рукой. — С одной стороны хазары лезут, с другой огузы подпирают, а впереди только тьма!

Переправляться решили недалеко от того места, где произошла битва с датчанами. Берег там был достаточно полог и устойчив, чтобы спокойно принять на борт животных и нехитрый скарб переселенцев. К тому же, с макушки кряжа левый берег просматривался до самого горизонта, и выставленные там дозорные могли загодя предупредить о любой опасности.

 — Куда идут, бедолаги, — сокрушался дядька Нежиловец, глядя, как неуверенно поднимаются по сходням старики, женщины, худенькие смуглые ребятишки. — Не ждет их в этом краю мир!

 — Лучше разделить беду со своим народом, — отозвался пастух Сонат, — чем всю жизнь пресмыкаться под чужеземною пятой!

Новгородцы подняли якоря, гребцы налегли на весла, и ладьи медленно заскользили поперек течения, неся беглецов навстречу их новой судьбе.

Бедовый Твердята, отменно разленившийся на привольном ханском житье, в работу вновь входил с трудом, и тяжкое весло ворочал с явной неохотой. Особенно сильно его раздражало то обстоятельство, что, преодолевая реку, им раз за разом приходится огибать потрескавшийся от времени коготь каменного исполина.

— Ишь, разлегся себе посеред земли, ни перепрыгнуть, ни подвинуть, — сердито ворчал гридень. — Ему то что, ни хлопот, ни забот, а тут пупы надрывай, круги на кишки наматывай!

 — Были бы кишки менее наполнены, круги бы наматывались легче, — отозвался с соседней скамьи Тороп.

Сидящий с Твердятой у одного весла Путша тоже посмотрел на горы, но подумал, как обычно, совсем о другом:

— Интересно, — протянул он мечтательно. — Если подняться на подобную кручу, можно увидать райские кущи?

 — Скорее узришь Велесов подводный терем, — сердито отозвался его товарищ, — ежели, гуляя по краю обрыва, будешь вместо того, чтобы под ноги, на небо глядеть. Дядька Нежиловец! — повернул он длинную шею в сторону кормы, — как ты думаешь, коли сигануть оттудова сверху, можно в живых остаться?

Старик шевельнул правилом, измерил взглядом высоту, почему-то посмотрел на невозмутимо стоящего на корме драккара Лютобора и повернулся к Твердяте:

 — Господь, как известно, храбрых любит и в бедах их хранит, — неторопливо отозвался он. — Однако тебе не советую! Уж больно дури в твоей голове много. Сразу на дно потянет.

Не обращая внимания ни на Твердяту, ни на поднявших веселый гогот гридней, дядька Нежиловец повернулся к боярину.

— Помнишь, Вышата Сытенич, — сказал он негромко. — А ведь подобрали мы его именно здесь! Голову заложу, что прыгнул он с этой скалы.

 — Вряд ли. Быть не может! Господь, конечно, как ты только что заметил, храбрых хранит. Но тут бы и архангел себе крылья переломал!

 — Переломал, не переломал, а произошло это именно здесь. Я хорошо помню, что как раз огибал банку, на которую он давеча Гудмунда посадил, и потому шел не шибко. Да ты на него посмотри, — махнул он рукой. — Тоже в ту сторону смотрит! Небось, сам в свою удачу не верит!

…Тяжкий удушливый зной простирался над степью. Горячий воздух, перемешанный с пылью и мошкарой, острыми кинжалами впивался в пересохшее горло, вызывая мучительные приступы кашля, наждаком проезжался по разбитым, потрескавшимся губам. Солнечные лучи, точно языки пламени, жадно облизывали исполосованную плетью спину.

Хельги бежал бесконечно долго и невыносимо устал. Ноги заплетались одна за другую, глаза закрывались. Но он знал, что ему во что бы то ни стало надо добраться до реки…

Разбитая спина ощущала близость погони, приближение колючих арканов и свистящих камчей. Хазары, хоть и не сразу его хватились, но ехали верхом и видели его следы. Преследовать беглеца им было не впервой…

Только бы не упасть, только бы добежать, добрести, доползти. Река-матушка не бросит. Примет в свое щедрое лоно, утолит боль, раны остудит. Чай, не зря он тешил ее гусельным звоном, чай, не просто так пел на ее берегу звонкие песни!

Воде он доверял сызмальства. Кажется, даже плавать научился раньше, чем ходить. Так повелось у них в роду с незапамятных времен, а все его предки, происходившие из древнего рода вендов или, как их чаще называли, руссов были прославленными мореходами. Хельги тоже надеялся сыскать славу на этом поприще. Но судьба распорядилась иначе. После преждевременной смерти отца, славного воеводы, отобравшего у хазар Самкерц, а через пару лет после этого павшего в неравном бою на арабском берегу моря Хвалисского, он остался совсем один. Мать, не выдержав горя-кручины, отправилась вслед за мужем.

Понятно, сына родовитого воеводы, начавшего службу еще во времена Олеговы, одного не оставили. В княжьем тереме в Вышгороде нашлось место для маленького сироты, который, к тому же, был равен годами юному наследнику Игореву, сыну премудрой Ольги Святославу.

В дружину сверстников стремились попасть отпрыски самых знатных и богатых семей. Там старый Асмунд, кормилец княжий, объяснял неразумным отрокам, что такое наука ратная, честь воинская. Хельги все схватывал быстро, и в мальчишеских сшибках мало кому удавалось одержать над ним верх. Особенно по нраву ему пришлось ходить со сверстниками на ладье по реке, стоять у тяжелого правила. В этом искусстве, а также в умении складывать песни он далеко превосходил даже своего юного вождя, за что Асмунд называл его не иначе как внуком — прозвище, которого удостаивались немногие.