К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 57

Стоя возле люка, новгородцы со снисходительными усмешками наблюдали за тем, как Булан бей и его люди шарят впотьмах, постоянно на что-то натыкаясь, и налетая друг на друга. Хазары набили себе немало шишек и раз десять помянули козни степных шайтанов и беззаконие неверных с их глупой привычкой доверять свое добро и жизни воде, прежде чем Булан бей осознал тщету своих усилий. Растрепанный и злой он вылез наверх, и Вышата Сытенич уже было возблагодарил Господа за избавление от поганых, когда на палубе, позевывая и потягиваясь, вдруг появился Белен.

 — Дяденька Вышата! — Протянул он слащаво. — А почему же ты не покажешь, что у тебя на носу.

Вот паскуда! Кабы не он, хазары бы ни за что не догадались про носовой лаз. Впрочем, Вышата Сытенич остался спокоен.

— Пустите дорогих гостей в носовую часть, — распорядился он.

На лице Булан бея снова появилась надежда. Он долго и без особого интереса перебирал тюки с дорогими тканями, бережно уложенную медную и серебряную утварь, затем обратил внимание на большой рогожный мешок, из тех, в которых обычно привозят муку и зерно.

 — Что здесь? — спросил он отрывисто.

 — Дорожные припасы, — односложно ответил боярин.

 — Припасы, говоришь? Сейчас посмотрим, что это за припасы!

Булан бей выхватил саблю и быстрее, чем кто-либо что-либо сообразил, ткнул ею несчастный мешок. Неизвестно, что ожидал увидеть хазарин, но из меха посыпался только рис.

 — Ты что ж, бей, — сверкнул на посла глазами Лютобор, — Божий суд проиграл, так теперь решил добро моего вождя портить?

Хазарин смахнул с клинка приставшие крупинки, потрогал его, даже понюхал. Клинок был чист. Булан-бей и его люди выглядели разочарованными, но сдаваться не собирались.

 — Поклянись, что не укрываешь беглеца. — Потребовал хазарин от Вышаты Сытенича. — Поклянись жизнью своей дочери.

Боярин замешкался.

— Позволь, батюшка, мне вместо тебя поклясться! — прильнула к плечу отца Мурава.

Осенив себя крестным знамением, боярышня звонким голосом произнесла:

 — Клянусь, что мой отец ни прежде, ни нынче не укрывал беглых рабов и, коли я лгу, пусть Господь покарает меня!

Уже когда ладья оставила Булгар позади, и ветер, весело надувая парус, унес далеко последние хазарские проклятья, Вышата Сытенич велел вновь открыть носовой лаз. Заглянувший туда первым, Твердята в ужасе отпрянул прочь: из злополучного мешка в том месте, где его проткнул Булан-бей, вытекала кровь. Лютобор, не мешкая, спрыгнул в трюм и рванул завязки. Зерно рассыпалось повсюду, но на это никто не обратил внимания. Смертельно бледный, белее рисовых зерен, из последних сил пытаясь зажать глубокую рану на плече и закусив губу, чтобы не застонать от боли, в мешке съежился ромей Анастасий.

Новгородцы бросили весла и повскакивали со своих мест. Юношу вытащили из трюма, и бережно перенесли на палубный настил.

— Ты что, совсем в уме повредился?! — заорал на Лютобора Белен. — Мы идем в хазарский град, а ты вздумал на борт хазарских пленников притаскивать?!

 — Я-то притаскиваю, — строго глянул на него русс. — А вот ты, боярский сын, говорят, пособничал, чтобы хазары кое-кого утащили.

Белен задохнулся, желая что-то возразить, да возражать, видно, было нечего.

 — Этот человек мой гость, — объявил дружине Вышата Сытенич. — И на ладью он доставлен по моей воле. Великая Правда людская, — добавил он, обращаясь к Белену, — велит нам помогать соплеменникам и единоверцам, попавшим на чужбине в беду.

Мурава, меж тем, не мешкая, перевязывала рану. Вот ведь как получается: думал ли Анастасий, что чудодейственным средством, которое он добыл с таким трудом и таким риском, будут пользовать его самого. Хотя от боли и потери крови он почти терял сознание, у него доставало сил, давать боярышне советы.

 — Ну ты парень и везучий! — пробасил дядька Нежиловец, нацеживая в чашку медовое питье и с улыбкой глядя на молодого ромея. — Еще бы полпальца в сторону и заказывали бы мы по тебе панихиду! И ты, девочка, вовремя на выручку батюшке подоспела! — продолжил старый воин, с отеческой нежностью, глядя на хозяйскую дочку. — Только как же ты, радость моя, на такое решилась, ведь ответ придется держать не на этом Свете, так на Том.

 — Не в чем мне ответ держать, — безмятежно отозвалась Мурава. Она взяла из рук старого воина чашку и поднесла ее к губам юноши. — Никаких беглых рабов батюшка сроду не укрывал. Булан-бей за Анастасия денег не платил — стало быть, он ему и не раб!

Подергивая редкую рыжую бороденку, и недоуменно разглядывая окровавленное плечо Анастасия, к ним подошел Путша.

 — Я вот в толк не возьму, — сказал он. — Как же это получается: Булан бей проткнул человека едва ли не насквозь, а сабля у него осталась чистой?

 — Я успел вытереть клинок, — еле шевеля бескровными губами, устало отозвался ромей.

Комментарий к Божий суд Коллаж к главе. В центре Эйнар Волк https://vk.com/album-148568519_254305590?z=photo-148568519_456239909%2Falbum-148568519_254305590

====== Сыны ветра ======

Высоко в небе, там, где воздушные струи прозрачны, а незамутненный земными испарениями лазоревый купол особенно чист и глубок, парил коршун. Неподвижно раскинутые крылья неуловимыми взмахами безошибочно находили восходящие потоки. Взгляд обозревал простирающуюся до самого края небес перерезанную оврагами, вздыбленную холмами, разделенную на две неравные половины рекой, выжженную, пропыленную равнину.

Всего каких-то пару месяцев назад эта равнина выглядела совсем иначе. Она пленяла взор красой расцветших на тучной земле цветов, дразнила обоняние пряным запахом трав, ласкала слух песнями птиц, возвращавшихся с зимовок к родным гнездовьям. С высоты, на которой привык свершать свой полет крылатый хищник, она напоминала то ли драгоценный ковер, сотканный степной красавицей в ожидании жениха-багатура, то ли россыпь самоцветов, которые пылающий страстью герой поднес своей возлюбленной на малахитовом блюде.

Нынче все выглядело иначе. Ковер повернулся изнанкой, невзрачной, как вытертая подстилка нищей старухи, самоцветы подальше от глаза дурных людей убрали в мешок, в котором прежде хранили ржаную муку. Травы пожухли, объеденные жадными челюстями бесчисленных животных и вытоптанные их копытами, аромат цветов истаял, все, что летало и пело, попряталось в ожидании вечерней прохлады.

Единственной движущейся точкой, которую различал на равнине пернатый летун, была одинокая ладья, вместе с рекой упорно продвигающаяся к полудню. Коршун мерил степь взмахами своих крыл уже полсотни лет и эту ладью неоднократно видел. Знакома была ему ее гордая, хищная стать, известен парус, украшенный изображением его далекого родственника и злейшего врага белого сокола. Знал коршун и хозяина ладьи, новгородского боярина Вышату Сытенича, и его людей. Нередко летел он следом, чтобы попировать на остатках их ужина. Но ближе не подбирался — ведал, что его время еще не пришло.

И если бы пернатый старожил хоть немного интересовался людьми до того, как они превращались в его сыть, он несомненно удивился бы тому, что кормщик, все эти годы неизменно стоявший у правила, нынче словно бы вновь сделался таким, каким пришел на эту реку в первый раз, молодым, статным, красивым. Да еще зачем-то надел на себя совершенно не свойственный его племени наряд — накинутый на одно плечо плащ и широкие, впору вчетвером залезать, штаны.

А если бы хозяин ладьи не питал граничащего с брезгливостью презрения к вонючему пожирателю падали, он непременно объяснил бы, что над извечным ходом времени властен один лишь Господь Бог, и что на правиле нынче лежит совсем иная рука. Затем бы он непременно показал своего верного кормщика, уныло сидящего под пологом с целебными пиявками на затылке, лицом схожего цветом с парадной мантией ромейского императора.

Хворь напала на дядьку Нежиловца вскоре после выхода из Булгара. Сказывались жара с духотой, волнения последних дней, да и возраст, как это ни печально, о себе напоминал. Попервам старик крепился. Глотал какие-то известные только ему снадобья и, невзирая на дурноту и одышку, по целым дням стоял, не выпуская из рук тяжелого правила, полагая, что работа — самый лучший лекарь. Однако, хворь оказалась сильнее. И настал такой день, когда старый воин не то, что весла, головы от палубного настила поднять не смог.