К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 10

Мурава, и так зардевшаяся от подобных разговоров, покраснела до корней волос:

 — Да ладно, батюшка, шутки шутить! — шаловливо отмахнулась она. — Ты, чай, мне на свою ладью даже подняться не позволяешь. Куда уж тут управлять! К тому же, коли я буду на корабле по морям-рекам ходить, кто же в Нове городе о страждущих позаботится? Каждый должен заниматься своим ремеслом. У меня дело есть и ни на какое другое я его не променяю.

С этими словами она приблизилась к лавке, на которой лежал Тороп. Маленькой, как подснежник, ладонью потрогала лоб мерянина, осмотрела его болезную спину, затем обернулась и звонко кликнула кого-то.

На зов боярышни тотчас явилась скромно, но аккуратно убранная девка, верно, чернавка. Рыжеволосая и востроглазая, она напоминала чертами лица Торопову мать. Позже мерянин узнал, что зовут девчонку Воавр, как жену могучего богатыря Ляйне, и что она родом из корел. Девчонка держала в руках большой берестяной короб, чистое полотно и плошку с водой. Бойко сверкая по сторонам глазами, она весело перемигивалась с сидящими по лавкам ладными, пригожими парнями, поминутно казала им ровные белые зубы.

Приняв из рук служанки короб, Мурава раскрыла его и начала готовить какое-то пахучее снадобье. Лицо девушки сделалось сосредоточенным и серьезным, губы беззвучно шевелились в такт мерным движениям рук. Во взгляде появилась вдохновенная отстраненность человека, заглядывающего за грань миров. Так смотрела на Торопа мать, когда он, пройдя во время обряда посвящения тропу страха, выдержав все испытания и вместе с правом считаться полноправным членом рода, воином и охотником, обретя новое взрослое имя, возвратился в родное селище.

Тем временем чернавка Воавр, нимало не смущаясь присутствием хозяйки, вела с черноусым Тальцом любезную беседу. Новгородец показывал девчонке только что выигранную гривну и о чем-то оживленно рассказывал, да так, что та едва успевала подставлять маленький кулачок, чтобы сбросить туда подступившую смешинку. Ох, не след бы Тальцу веселиться, стоило бы осмотреться по сторонам да приметить, каким лютым зверем глядит на него из дальнего угла недавно воротившийся Белен.

Когда снадобье было готово, боярышня вновь позвала служанку, затем привычной рукой откинула с Торопа овчину и приступила к лечьбе.

Ох! Лучше бы Фрилейф прибил его, лучше бы Белен размазал по бревенчатой стене боярского дома! Будь у Торопа побольше сил, разве дал бы он над собой своевольничать девке-одногодке, пусть даже дочери хозяйской! Куда это годится: казать нагое, нечистое тело и сгорать от стыда на потеху досужим парням. На его беду многие оказались остры на язык.

 — Дядька Нежиловец! — гаркнул с набитым ртом тощий Твердята.

Он уже где-то разжился огромным куском пареной репы и краюхой хлеба.

 — Отходил бы ты меня плеткой! Хочу, чтобы Мурава Вышатьевна и меня полечила.

 — Плеткой отходить тебя, бесстыжего, я всегда рад, — невозмутимо отозвался старик. — Только вот, боюсь, как бы не промахнуться! Уж больно ты худой, хоть и жрешь в три глотки!

 — Да что там плетка! — воскликнул, оторвавшись от своей работы, белоголовый Путша. — Ради знакомства с такой льчицей, как Мурава наша свет Вышатьевна, я бы и от каленой стрелы уворачиваться не стал!

Верно, в другой раз Тороп подумал бы, что только безумец, никогда не видевший вблизи ничего страшнее гудочного лычка, стал бы кликать на свою голову эдакую напасть. Нынче же мерянин сам желал бы иметь побольше стрел, чтобы заткнуть кое-чьи болтливые рты.

В досаде он воткнул взгляд в дубовые бревна стены. Дерево, оно ведь тоже нагое. Обрубили ветви, отсекли корни, содрали кору-одежду. Стыдится ли дерево своей наготы или, оторванное от корней, теряет душу и память? Беззлобная душа дана дереву! После всех мук, что от человека претерпевает, делится с ним последним, что имеет — своим теплом. Кабы и человеку такую душу иметь, кабы научиться все прощать! Только как человеку жить без корней, без вервия-рода, без священных рощ, без могил предков? Что ему делать? Ждать, когда зарастут раны на душе и на теле, искать старое родство или пытаться укорениться на новом месте?

Кто-то тронул мерянина за плечо. Он обернулся, ожидая увидеть прекрасное лицо боярышни, но вместо того его взору предстала обширная лысина и бородавчатый нос дядьки Нежиловца. Вокруг добрых глаз старика солнечными лучиками разбегались морщинки. В руках он держал миску, над которой реял добрый парок. Ложка стояла в гуще, и по краям растекался золотой елей.

 — На, Лягушонок, поешь! Небось, у Фрилейфа ничего, кроме рыбьей чешуи да сосновых иголок не видел, отощал-то как!

Хотя при виде вкусного варева Торопова утроба докучливо и нудно заныла, мерянин в первый миг отпрянул от плошки, словно увидел в ней болотную водицу с личинками комаров. Отведать еды значит приобщиться к дому. Причинить после того хозяевам какой вред — проступок страшный, за который боги карают сурово. А как же мысли о бегстве, о свободе, о матушке, наконец? Впрочем, в душе он уже знал, от кого другого сбежал бы, не задумавшись, из этого дома бежать почему-то не хотелось.

Когда плошка была наполовину пуста, дядька Нежиловец достал из-за пазухи какой-то небольшой предмет, завернутый в ветхую тряпицу.

 — Тут на днях мерянка одна приходила, о тебе справлялась. Сказала, что хозяева ее торопятся с отъездом, пока не растаял санный путь. Просила передать тебе вместе с материнским благословлением.

У Торопа застрял в горле кусок. Дядька Нежиловец неспешно развернул тряпицу, и мерянин увидел маленькую бронзовую утицу — материн любимый оберег, который она всю дорогу прятала от хазар, чтобы не отняли. Все, что осталось от дома, от семьи. Хищным, воровским движением выхватив у старого воина оберег, Тороп снова отвернулся к стене. Не след новгородцам видеть его слез. Он знал, что это будут его последние слезы.

Прижав утицу к губам, незаметно для себя Тороп заснул.

Сон, приснившийся ему, был странен и не похож на виденные ранее. Поросший серебряными ивами берег реки звенел комарьем. Колченогие люди в широких штанах с черными волосами, заплетенными в косы, сгрудившись в круг, со смехом и шутками пинали окровавленного человека, связанного по рукам и ногам. Легко глумиться над пленным! Много ли прошло времени с тех пор, как те, кто нынче смеялись громче всех, бежали прочь от его меча, и остыли ли тела этим мечом настигнутых! Велика честь одолеть вдесятером одного. Кто-то взял факел и с ненавистью ткнул им в лицо поверженного. Среди мучителей Тороп узнал Булан Бея. Веселился Булан Бей и не ведал, что Морана-смерть приближается к нему. Тороп услышал пение тетивы у своего уха. Увидел, как стрела пронзила горло хазарина.

Сладок был сон. Только Тороп не знал — то ли это пустая дрема — последнее дыхание лихоманок-трясовиц, то ли Берегиня-Русалка открывает завесу, скрывающую будущее.

Комментарий к Серебряная гривна Коллаж к главе https://vk.com/album-148568519_254305590?z=photo-148568519_456239315%2Falbum-148568519_254305590

====== Велесов слуга ======

Пока Тороп хворал, наступила весна. Потеплело. Воздух нежно ласкал кожу, как малое дитя, теребящее несмышлеными ручонками щеки и нос родителя. Снег убрался с дорог и тропинок, зачернели влажные склоны холмов, покрытые свалявшейся щетиной прошлогодней травы. Ольха и верба нарядно изоделись мягкими пушистыми сережками. От этого озерные берега и окрестности Мутной, где ольховые заросли были столь густы, что саму реку все чаще называли Волхов, казались обрамленными драгоценно-расшитой каймой. По озеру, похожие на отражения облаков, гуляли льдины, расколотые лучами солнца.

Светозарный Даждьбог Сварожич, воцарившись на небе в полную силу, вновь дарил возрожденному миру свое тепло. Целовал свою возлюбленную — Ладу-Весну. Благодарил родимую. Ведь кабы не она — век бы правили миром тьма и холод, век бы держала зловещая кознодейка-Морана светлого Даждьбога в своих ледяных подвалах. Только чистая, горячая слеза Лады-красы сумела расколоть лед, который, сказывают, был так прочен, что даже палица Перуна не сумела его разбить, только любовь воротила Даждьбога к жизни.