Ты станешь моей княгиней? (СИ) - Шатохина Тамара - Страница 32

Сел, устало опустив крупные кисти рук на колени… тоже не выспался? Потом резко повернулся, подхватил меня и усадил к себе… прижал, наклонился к шее, вдыхая мой запах. Я так же устало спросила:

— Ты пришел опять? Почему ты не хочешь услышать меня?

И сама услышала в ответ:

— Это нужно сделать, Дашенька. Через это тебе придется пройти… единственный и последний раз в твоей и моей жизни. Сделай это для меня, прошу тебя, я очень прошу тебя…

— Не могу… Это страшное унижение для меня. На глазах у всех, на глазах твоих прежних… у Лиины…

Моя ревность никуда не делась, я просто глушила ее в себе, давила, но всегда помнила, что у моего князя недавно родился сын… Сын от женщины, к которой он не был равнодушен, которого он будет любить, как и всех своих сыновей, которые жили во дворце, которых я уже видела — четверых мальчиков возрастом от семи до двенадцати лет.

— Давай ты сам, пожалуйста, Старх… Прими его сам, не заставляй меня…

— Это тот самый случай, когда наши обычаи, наши понятия о допустимости или недопустимости чего-то не совпадают. И различаются полярно… По нашим понятиям, унижением для тебя станет как раз то, что я без твоего согласия приму в наш род своего сына. Это будет значить, что я не считаюсь с тобой, с твоим мнением, что…

— Для жены… принять в руки твоего ребенка от другой… Которого она будет вручать мне на глазах у всего города… народа. Это слишком, Старх. Я не готова к этому, я даже просто увидеть ее еще не готова. Я не справлюсь, я отказываюсь категорически.

Он тяжело вздохнул, усадил меня обратно на кровать, прошелся по коврам… Он всегда так медленно прохаживался, когда что-то обдумывал. Наконец, повернулся ко мне и спросил:

— Знаешь, какая судьба ожидает этого мальчика, если мы откажемся принять его в род?

— Так ты и не отказывайся, не…

— Я откажусь, если откажешься ты, Даша. Потому что это будет означать, что мы с тобой не едины, что у нас разногласия, что в наших отношениях появилась маленькая трещина, позволяющая вбить в нее клин. И они вобьют его, как только узнают твою слабость — ревность.

Я понимаю, что тут речь идет не о твоем доверии мне — нет. Тебе больно вспоминать, что я был с ней, что думал, что люблю… я понимаю тебя… хорошо понимаю. Но об этой твоей слабости не должен знать никто. А этот обряд — не унижение по нашим понятиям и законам, это просто…

— Просто ткнуть жене в лицо плод твоей любви с другой! Это не унижение, конечно, это честь такая великая! А вот мне просто интересно — хоть одна когда-нибудь отказалась от такой чести, посмела хоть одна?

— Да… такое было. Давно, но было.

— И что? Казнили, облили презрением?

— Она ушла сама… ненависть к сопернице перевесила любовь к мужу и детям.

— Ну, в этом я ее отлично понимаю, он же имел их одновременно. Что такого, если у женщины лопнуло терпение?

— Ничего, это ее решение, его не оспаривали. Ничего… если бы не судьба того ребенка, сына… Ты не хочешь узнать — что с ним сталось?

— Что? — выдавила я из себя.

— Сын, от которого отказывается родной отец, становится изгоем. Считается, что для такого решения должна быть очень веская причина и если такое произошло, то она однозначно — есть! Значит, этот мальчик в чем-то ущербен, бракован, негоден и недостоин того, чтобы его просто назвали сыном. Он растет с сознанием этого… сначала не понимая по малолетству, потом постепенно осознавая отношение к себе окружающих — пренебрежительное, презрительное, неуважительное. Его стыдится не только родня, мать со временем… нет, не стыдится, но начинает жалеть, что родила его… на эту муку, на такую жизнь.

Даша… ты хочешь такой судьбы моему ребенку? Чтобы он вырос озлобленным, завистливым, справедливо ненавидящим и нас с тобой и наших будущих детей? Чтобы он, когда вырастет, лелеял в себе эту заслуженную ненависть и жажду мести? Хорошо, если мне, а если нашим детям?

Он порывисто подошел ко мне, положил руку на слегка выпирающий уже живот, обнял.

— Я приму любое твое решение. Но я люблю тебя потому, в том числе, что ты не сможешь так поступить с невинным ребенком. Лиина смогла бы… она ненавидит меня, ее учит ненависти няня. Это тоже ревность — другая, но ревность… страшное чувство… Что ты скажешь мне, Дашенька?

— Когда… это будет?

— Сейчас, Даша, уже пора выходить.

— А где? Может…

— На парадном крыльце… при стечении народа. Там будут все, вся столица. Решайся.

— Пошли…

Мы шли по знакомым уже переходам, мелькали лица прислуги, лица членов совета… Они дождались нас и шли за нами следом. Среди них я заметила Сандра, он вел за руку свою молодую жену — Тину. Мы с ней еще не были близкими подругами, но к этому все шло. Выражение лиц обоих было спокойным, даже безмятежным и я подумала, что, наверное, все для них и правда — привично и обыденно. Нормально.

Я постаралась собраться, взять себя в руки, перестать так страшно нервничать. Он держал меня за руку, его ладонь была привычно крепкой и надежной, он объяснил мне все так понятно, так доходчиво… как всегда. Мы вышли на высокое крыльцо, стали на виду у всех. Я только сейчас подумала о том, правильно ли сейчас одета и сразу же успокоилась — если Старх ничего не сказал об этом, то все в порядке. Вздрогнула… сзади на плечи мне кто-то положил меховую накидку.

— Замерзнешь, княгинюшка, зима на улице, беречься нужно, — бормотала моя постельничая Дотья, та же няня, в принципе. Очень хорошая женщина, очень добрая. Кроме нее, во дворце жило еще семь женщин в возрасте. Остальных, молодых и привлекательных, Старх убрал, когда готовился идти за мной. Он не хотел, чтобы я ревновала, слишком свежо еще было все в моей памяти. Это было лишним, на мой взгляд, хотя-а…

ГЛАВА 14

По толпе, собравшейся внизу, прошел шумок. Я, занятая тем, что куталась в подобие огромного мехового палантина, обернулась на этот шум — к возвышению, на котором мы находились, подходила молодая женщина со спеленатым младенцем на руках.

Она была красива… очень красива. Светловолосая, светлоглазая, с нежным лицом и легкой материнской полнотой, высокая, почти на голову выше меня. Прижимая ребенка к большой груди, очевидно — полной молока, она ступила на короткую лестницу, поднялась к нам. Мы сейчас были на виду у всех. Лиина поклонилась Старху и открыла рот… Холодный, властный, как будто даже чужой голос прозвучал рядом со мной:

— Поклон княгине…

Женщина повернулась ко мне и, не глядя, низко поклонилась.

— Говори.

— Господин мой, — тихо промолвила она…

Так же тихо прозвучали слова Старха:

— Мое терпение на исходе, Лиина. Сейчас я уйду отсюда. Такой судьбы ты хочешь своему ребенку?

Женщина рухнула на колени передо мной, протянула мне мальчика, и громко и решительно заговорила:

— Госпожа моя, прошу тебя, прими в род плод любви моей и князя, нашего сына. Его имя…

— Встань… Убирайся…

Дрожащий от ярости голос Старха мог заморозить, на площади постепенно стихали любые звуки… А я смотрела на маленькое личико, выглядывающее из белой кипени пеленок. Он сморщил носик во сне. А на лбу уже сейчас резко выделялись темные бровки, ресницы почти ложились на щеки… Старх потянул меня за руку — уходить.

— Нет, — очнулась я и перевела взгляд на женщину. В глазах той плескалась дикая паника и страх. Научили… готовили…

— Говори сейчас же то, что должна, и КАК должна. Я даю тебе еще одну возможность… последнюю, — сказала я ей.

Она опять протянула мне ребенка и заголосила:

— Госпожа моя! Прошу тебя, молю — прими в свой род моего сына, будь матерью ему, наставницей и хранительницей. Его имя…

— Имя ему даст отец, — перебила я ее, — принимаю… Я принимаю твоего сына и жду его у себя, когда, Старх?

— Семь лет.

— Через семь лет. Но с условием! — мой голос звенел над площадью, в почти полной тишине, — ты не воспитаешь его в ненависти к отцу и его братьям и сестрам, ты не посмеешь внушать ему недовольство ими, и не будешь склонять к мести за то, что тобой незаслуженно пренебрегли. Ты больше не пойдешь на поводу у тех, кто пытается внести разлад в нашу семью и наш род. Тогда я обещаю тебе все то, о чем ты сейчас просила.