Очень хотелось жить
(Повесть) - Шатуновский Илья Миронович - Страница 70

Никак не ожидал, что мне сразу будут устраивать экзамен. Да кто? Сам командир полка! Но что делать?

— Если бы я стрелял с земли, то брал бы упреждение в два корпуса истребителя. Но при воздушной стрельбе необходимо еще учитывать скорость собственного самолета. Мне трудно сейчас сказать, но я обещаю быстро выучить таблицы. Стреляю я хорошо.

Майор одобрительно кивнул.

— Позвольте еще вопросик. Какая разница между «Хейнкелем-111Н» и «харрикейном»?

Проверяет на сообразительность или хочет сбить с толку?

— Разница большая, — ответил я, ожидая подвоха. — «Хейнкель-111Н» немецкий бомбардировщик с экипажем в четыре человека. А «харрикейн» — одноместный английский истребитель. Слышал, что «харрикейны» воюют где-то на севере. На нашем фронте их не встречал.

Майор откинулся на спинку стула, сказал капитану:

— А что, Кучумов, смотрите, конечно, но парень мне определенно нравится. Окончил летную школу. Фронтовик. Зенитчик с большим опытом. В вашей эскадрилье ведь не хватает стрелков. Возьмете?

— Пожалуй, возьму, — согласился командир эскадрильи. — Только вам, сержант, сначала нужно зайти в строевой отдел к лейтенанту Фролову. Завтра с утра. Сегодня уже поздно.

— А со здоровьем как? Надеюсь, у вас все в порядке? — спросил майор и тут же меня немало озадачил: — Прямо из строевого отдела загляните ко мне. Я вас лично осмотрю. Вопросы есть?

— Зайти к вам? — Я замялся. — А как быть с моим БАО?

— Понятно, — улыбнулся капитан Кучумов. — Командировочного предписания у вас, как я понимаю, нет. Ну, ничего, завтра на аэродроме я поговорю с командиром вашего БАО. Не думаю, чтоб у него были возражения.

В общежитии стрелков меня заждался Календа.

— Ну как? — нетерпеливо спросил он. — Берут?

— Вроде бы да. Но знаешь…

Больше я не успел ничего сказать. Пришел тот самый парень, который стоял в штабе у Знамени. Календа решил представить нас друг другу.

— Вот Костя Вдовушкин — наш флагманский стрелок, летает с комэском. А это…

— Уже знаком, — усмехнулся Костя. — Присутствовал, так сказать, при явлении Христа всему штабному народу. Обхохотался до колик в животе. Терпежу нет, надо выскакивать на улицу, да как оставишь пост у Знамени! Да и потом разыгрывается такая забавная комедия, пропустить жалко.

— Что-нибудь делал не так? — насторожился я, чувствуя, что и у меня самого осталось какое-то странное впечатление от разговора в штабе.

На Вдовушкина опять напал приступ смеха. Он лег на стол, схватившись за края.

— Да ответь ты, Костя, человеческим языком! — крикнул Календа. — Что он там отмочил? Я ведь привел его в полк и за него отвечаю.

— Представляешь, Николай, — начал Вдовушкин, все еще давясь от смеха, — влетает он в штаб, там сидят два комэска — наш Кучумов и Зарубин. А с ними доктор Штейн, объясняющий им всякие сложности воздушного боя. В своих майорских погонах. Так вот он и начинает проситься, чтобы доктор принял его воздушным стрелком. Ну а Штейну что делать? Не признаваться же неизвестному сержанту, что он вовсе не командир полка, а полковой доктор. Вот Штейн и стал чудить. На полном серьезе подбрасывает вопросики о воздушной стрельбе, а тот отвечает. Просто умрешь от смеха…

— Так это был доктор! — дошло до меня наконец. — Чего же ваш доктор носит летную форму?

— Вот носит, — сказал Календа, приходя в веселое расположение духа. — Как-то перелетал с аэродрома на аэродром в самолете, за ними погнался «мессершмитт». Правда, больше летать он не просится, но асом себя возомнил. Получает определенное удовольствие, когда такие простаки, как ты, принимают его за летчика…

Костя и Николай стали наперебой рассказывать мне были и небыли про бравого полкового врача. Но мне было не до анекдотов.

— Что загорюнился? — спросил Календа.

— Как не загорюнишься! Опростоволосился, осрамился. Теперь не возьмут…

— Да что ты! — воскликнул Вдовушкин. — Акции твои растут и дадут немалый дивиденд. Шутку у нас в полку любят. Удачный розыгрыш почитается за высшую доблесть. Вот увидишь, вся эта перепутаница только пойдет тебе на пользу.

И действительно, наутро безо всяких проволочек я был зачислен воздушным стрелком во 2-ю эскадрилью. Более того, еще не сделав ни одного вылета, я стал весьма популярной личностью в полку. Даже много месяцев спустя, когда в какой-либо связи называлась моя фамилия, кто-нибудь обязательно добавлял: «А, это тот самый, у которого доктор Штейн принимал экзамены по воздушной стрельбе!»

Ну а сам доктор ходил чуть ли не в героях! Еще бы! Такой классический розыгрыш! Правда, передо мною он испытывал некоторую неловкость. Поэтому и осматривал меня всего три минуты. Я очень боялся, что он заметит на моей ноге незакрывающуюся рану, я не мог стоять на носках, приседать. Но Штейн велел раздеться лишь по пояс, послушал сердце, пощупал пульс. Попросил высунуть язык и сказать «а». Все это я исполнил с огромным усердием, Штейн остался доволен. Напомнив, что он ходатайствовал за меня перед комэском Кучумовым, майор медицинской службы хлопнул по спине своей пухлой ладошкой и сказал:

— Хочешь летать, иди и летай!

И я начал летать.

На первых порах приходилось трудно, в отличие от всех своих новых товарищей в школе воздушных стрелков я не обучался, а летать в задней кабине штурмовика — это ведь тоже целая наука. Учился в бою, присматривался к другим. Особенно помогал мне Коля Календа, он считал меня своим крестником. После того первого вылета подошел ко мне.

— Поглядывал я на тебя в воздухе. Вертишь ты головой, как кукольный Петрушка на ярмарочном представлении. Неужели голова не заболела? Не надо бояться, что фашист сразу к тебе подлетит. Ведь истребитель не муха, которая может внезапно сесть тебе на нос. Не торопясь посмотри в одну сторону, в другую, пошарь глазом вверху, внизу. А будешь вертеться — в глазах одно мельтешенье, ничего не увидишь, не разберешь.

Или вот встретил меня на самолетной стоянке, спросил:

— Не забыл прихватить в полет отвертку, тросик?

— Это зачем?

— Может и пригодиться. Бывает, оборвется в патроннике кусок гильзы, как стрелять? А ты подденешь отверткой шляпку гильзы — и порядок! Иногда случается опережение, из магазина подается не один патрон, а сразу два. Затвор не закрывается. Что делать? Только не паниковать. Взял тросик, накинул петелькой на второй патрон, дернул — и стреляй дальше.

Календа — самый опытный стрелок в эскадрилье, летает уже полтора года. Да и по возрасту старше остальных — ему двадцать пять. В армии — с тридцать девятого. Начинал воевать в пехоте. Под Одессой, тяжело раненный, попал в плен к румынам. Когда чуть поджили раны, бежал из лагеря в партизанский отряд. От партизан перемахнул через фронт и угодил в штрафную роту. Там отличился, получил свой первый орден. Словом, много лиха повидал Календа на войне. Изо всех переделок он вынес массу всяких историй, но, что удивительно, только веселых. А рассказывать он большой мастер. Слушая его, ребята смеются, но понимают, где он говорит правду, а где привирает. И только один Исмаил Насретдинов, маленький рябой татарчонок из-под Белебея, принимает все за чистую монету. Уж очень он привязан к Календе и, надо сказать, влюблен в него, как красная девица.

Впрочем, Николая нельзя не любить, для всех он безусловный авторитет, а вот старшим среди стрелков комэск Александр Кучумов назначил Костю Вдовушкина. Почему комэск выделил тихоню Костю, а не бравого Календу, сказать, в общем-то, можно. Костя обратил на себя внимание командира эскадрильи своей старательностью, дисциплинированностью, исполнительностью.

Ростом Вдовушкин меньше всех в эскадрилье. Он бреется раз в три недели, борода его состоит пока из пяти волосинок. Константин носит тридцать восьмой размер сапог — самый маленький в полку. Весь он какой-то мягкий, домашний, женственный, не зря я его тогда в штабе принял за девчонку. И вообще он мало похож на военного человека. В его разговоре, как полагает Календа, проскальзывают буржуазные обороты речи: «Я бы хотел просить тебя о любезности», «Если тебя не обременит, то…».