Охота на охотника (СИ) - Демина Карина - Страница 37

- Бестолочь, - вздохнула Одовецкая. - Я хорошо пробую... думаешь, не было у меня искушения убить их? Взять и всех... это не так сложно... достаточно простенького заклятья на письме. Возьмешь такое в руки, оно распрямится, ужалит и собьет ритм сердечный. Человеку здоровому ничего-то не будет, так, кольнет в груди слегка и все, а вот если с сердцем не лады, там... или без заклятий можно. Сколько всяких трав в лесах растет, и не рассказать. Взять хотя бы золотарницу, травка простенькая, сорная даже. Крестьяне, правда, ее скотине запаривают, чтоб ела лучше, на свиней хорошо действует, а на людей и того лучше. От этой травы сердце вскачь летит... даже пить не надо, высушить, растереть, смешать с другою травкой да посыпать, скажем, одежу... или вот бумагу какую. Через пот впитается и...

- Вы меня пугаете, - Стрежницкому как-то вот не по себе стало.

Целителям, между прочим, положено быть добрыми.

Всепрощающими.

И беззащитными. Однако чего, чего, а беззащитности в Одовецкой не было. И она усмехнулась этак, с пониманием, отступила. Повернула голову Стрежницкого к окну и поморщилась.

- Безобразие... его мыли еще, видать, при Николае....Сиди смирно. Закрой глаз... и второй тоже.

Стрежницкий попытался, но если здоровый глаз закрывался и открывался нормально, то с больным вышло иначе. Восстановленное веко лишь подергивалось, но Одовецкую это не смутило.

- Ничего, со временем чувствительность восстановится. Я все говорю, чтобы ты, бестолочь белобрысая, понял, что с прошлым управиться нелегко, однако жить с ним еще тяжелей. Я ушла не столько потому, что боялась за себя, да и Аглаю было у кого спрятать, небось, императрица не отказалась бы за сиротой присмотреть. Нет, я ушла, чтобы искушения не было... когда находишься рядом, день изо дня, то... тяжело устоять. А целителю от человека избавиться проще простого... никто и не поймет, что случилось.

Вот теперь Стрежницкому не то, чтобы по-настоящему страшно сделалось. Скорее руки похолодели. И...

- Это не он, - сказал он зачем-то, хотя его уж точно не просили совать нос в дела чужие. - Дубыня вашу дочь не тронул бы... я знаю... мы с ним... он человек резкий, но без подлости. Это я скотина, ни совести, ни сердца, а он... он женщин всегда отпускал. И детей не трогал. И людей своих крепко держал, чтобы не творили безобразий...

- А ты, стало быть, не держал.

Стрежницкий высвободился из мягких этих рук, отстранился и почесал переносицу.

- Не шевелись, если не хочешь, чтобы стало хуже.

- Куда уж хуже, - дыра в голове не радовала, да и, как подозревал Стрежницкий, изрядно сократила ему жизни.

- Поверь, всегда есть куда хуже... видишь ли, я не слепа. И не столь уж глупа, как это видится многим. Я знаю, что из себя представляет Дубыня. И отец его... мы много лет прожили бок о бок... росли вместе. Он пытался за мной ухаживать, но родители подыскали мне другого мужа. Я не стала спорить. Я понимала, что такое долг и исполнила его, хотя счастливой меня это не сделало.

Было щекотно.

И немного больно, но боль эта, слабая, дергающая, не мешала.

- Поэтому я не убила их сразу. Я пыталась понять, что случилось, но... мой покойный ныне бывший супруг частенько называл меня крайне ограниченной особой, которой не достает характера. Возможно, он был прав. В противном случае я бы... нашла способ ответить. А вместо этого... завтра можешь выходить.

- Куда? - поинтересовался Стрежницкий.

А княгиня лишь плечами пожала:

- Куда хочешь... хоть до ветру, хоть на бал. Во втором случае я все же настоятельно рекомендовала бы озаботиться сопровождением и по возможности поберечь себя. Однако кто и когда прислушивался к старухе?

Чем больше Лизавета присматривалась к Вольтеровскому, тем сильнее он ее раздражал. Нет, Лизавета изначально не без оснований полагала, что симпатией не проникнется, однако вот... его манеры, его жесты, даже то, как говорил он, растягивая слова, то и дело задерживаясь взглядом на Лизавете, и само выражение лица, брезгливо-рассеянное, выводило из себя несказанно.

- Меня не устраивают эти покои, - он оглядел комнаты, куда более роскошные, чем те, что отвели Лизавете и прочим конкурсанткам. - Здесь дует из окна... и зеленый цвет мне не к лицу. Будьте так любезны, подыскать иные, более подобающие моему положению.

Если сперва Вольтеровский был недоволен сопровождением, которое полагал излишним, то как-то быстро он с присутствием Лизаветы пообвыкся.

Он прошелся по комнате, которая была вполне себе просторна.

- Дорогой, - тихо произнесла жена, женщина бледная и болезненного вида, - А мне кажется, здесь мило...

- Тебе всегда лишь кажется, - отмахнулся он. - Как была купчихой, так и осталась... Боже, за что мне это?

Его супруга слегка порозовела.

Вздохнула.

Потупилась. И опустилась на самый краешек кресла, будто не была до конца уверена, позволена ли ей этакая вольность. Ридикюльчик она прижала к груди, а на щеках вспыхнули алые пятна.

- А вы еще здесь? - Вольтеровский обратил внимание на Лизавету. - Вам что было сказано? Я недоволен... если вы не желаете провалить этот свой конкурс...

...Лизавета провалила бы его с преогромным удовольствием, но она вымучила из себя улыбку и произнесла:

- Конечно... я посмотрю, что можно будет сделать...

- И багаж! - крикнул вслед Вольтеровский. - Не позабудьте о багаже! Его должны были доставить, но лакеи идиоты...

...дальше она слушать не стала.

Сбежала.

Пусть позорно, недостойно и... она прижалась к стене, переводя дыхание. Сердце колотилось, что безумное, а еще хотелось взять что-нибудь этакое, преувесистое и швырнуть в стену.

Да что он себе...

И не только себе... и вообще...

Она перевела дыхание. Надобно успокоиться, взять себя в руки и... и присмотреться еще пристальней. Жаль, конечно, что прислугу во дворец не пустят. Прислуга как правило многое знает о хозяйских привычках.

- Прячешься? - тихо спросили, и Лизавета подпрыгнула, обернулась. - От кого сбежала?

Димитрий оправил дрянной пиджачишко, который и сам, скроенный криво, всю его фигуру делал какою-то скособоченной.

- А ты? - Лизавета разом вдруг успокоилась.

- От совести, пожалуй.

- И как успехи?

Он пожал плечами, мол, не слишком-то хороши.

- Тебе бы отдохнуть, - произнесла она с упреком. - Вчера вон умирал, а сегодня...

- Я живучий.

- Ага...

Димитрий предложил руку, а она не стала отказываться. Со стороны пара их, должно быть, гляделась презабавною... и слухи пойдут... и скажут, что Лизавета нашла себе жениха под стать, никчемного оборванца, который...

Глупости.

Пусть говорят.

Уже недолго осталось. Закончится конкурс и не только он, и Господь не попустит беде случится, а значит, закончится все хорошо. И будет празднество... после побед всегда празднества устраивают торжественные. Навойскому дадут медаль или даже орден, или еще что-нибудь, а Лизавета вернется домой, в тихую тетушкину квартирку. Она уберет в шкаф наряд от Ламановой, чтобы не мозолили глаза и сердце, не мучили ненужными воспоминаниями. Или не уберет, но сестрам отдаст. В Университете по одежке встречают, а стало быть, приличный гардероб будет нужен.

Сама же Лизавета обойдется.

Заживет прежнею жизнью, разве что сделается та поспокойнее... может, издаст статейку или две... про того же Вольтеровского если найдет, о чем писать. А она найдет, всегда же находила.

- О чем вздыхаешь? - поинтересовался Навойский, увлекая Лизавету вглубь зеленого лабиринта. Припекало солнышко, а шляпка осталась где-то в комнатах, и вид без шляпки как есть неприличный, впрочем, компания ее тоже далека от идеальной, а стало быть слухов не избежать. Лизавета была далека от мысли, что прогулка эта останется незамеченной, пусть парк и казался пустым, но кто-то что-то да увидит...

- Просто... о жизни.

- Гость? - Димитрий шагал неспешно, и гравий похрустывал под его ногами.