Золотой топор
(Фантастика. Ужасы. Мистика. Том II) - Жалу Эдмон - Страница 24

И вот ему почудилось, будто это искаженное смертью лицо дрогнуло, искривилось в гримасу. Под вздрагивающими отсветами, которые бросали на лицо горевшие свечи, мертвые губы зашевелились и прошептали: «Убийца, убийца!..» И это слово все время звенело в его ушах, как гроза, как заклинание…

Зубы его стучали, как кастаньеты. О, пусть придет полиция, жандармы, кто угодно, — только бы освободили его… Что такое человеческое правосудие в сравнении с этой адской мукой? Целый ад призраков, демонов окружил его и тащит к себе, а глаза убитой сковывают его волю, и он не в состоянии противиться им…

Вот разжались руки убитой, благоговейно сложенные на груди ее сыном, и властно зовут его: «Иди сюда!..» И он рвется из своих уз, повинуясь этому беспощадному зову… Но веревки впиваются в его шею и он, полузадушенный, откидывается назад, чтобы свободно вздохнуть. Но мертвые глаза опять зовут, и он скова и снова тянется, всем своим существом спеша на зов, на этот страшный призыв мертвеца.

А старуха ухмыляется, скалит зубы и своими руками, жирными и сильными, как у сына, хватает его за горло и душит, душит, то отпуская, чтобы он не задохся, то снова впиваясь ему в шею холодными пальцами. И так — час за часом…

И от этого нечеловеческого, сверхъестественного ужаса убийца глухо воет, как пес, чувствующий приближение смерти, как животное, которое медленно убивают…

Это длилось целую ночь и целый день. Когда на другой день, вечером, мэр, предупрежденный письмом контрабандиста, вместе с жандармами и понятыми вышибли дверь, они все похолодели от нечеловеческих воплей, наполнявших дом. Потом они рассказывали, что подобного ужаса им никогда еще не доводилось видеть: посиневшая, мертвая старуха с окровавленным и раздробленным черепом и повисший над ней и полузадушенный человек с выкатившимися глазами, воющий все время страшным, жалобным, неумолкающим воем.

Этот вой умолк только на другой день, когда убийца умер в припадке буйного помешательства в лечебнице для умалишенных.

Поль Монферран

КРОВАВЫЙ ПОЕЗД

— Посторонитесь! Посторонитесь!

Начальник станции, служащие и носильщики суетливо бегут вдоль дебаркадера.

Пронзительный свисток прорезает воздух, и локомотив, зажженные фонари которого вдруг показываются в глубине крытого стеклом вокзала, с шумом и грохотом подкатывает.

Скрипят оси вагонов под действием тормозов. Поезд останавливается. Он только что составлен в депо и, забрав пассажиров, сейчас же отправиться из По в Биарриц.

— Подушки, одеяла! — выкрикивает мальчик с тележкой.

Пассажиры штурмуют вагоны, занимают места и, успокоившись, возвращаются к дверцам, чтобы проститься с провожающими, родными и друзьями.

Приподнявшись на цыпочки и задрав носик, подле вагона первого класса стоит молодая женщина и дает уезжающему мужу последние наставление:

— Не забудь написать мне или лучше пошли телеграмму… Да, да, телеграмму… Так я буду спокойнее… Не смейся, пожалуйста!.. Я кажусь тебе смешной? Что ж делать? Но я не могу отделаться от мысли об этом безумце, о котором пишут в газетах и который уж больше двух недель слоняется по всем железным дорогам!.. Что с того, что его никто не видел? Он соскакивает с поезда на полном ходу!.. Ты думаешь, что это басни?.. А изорванные в вагонах подушки, а изрешеченные пулями стены?.. Да, я отлично вижу, что ты один в купе… Но ведь он может вскочить на ходу…

— По вагонам! По вагонам! Сейчас отход!..

— До свидания, дорогой мой! Сейчас же по приезде телеграфируй! Слышишь? Я буду ждать!..

Поезд уже трогается, когда, запыхавшись, прибегает какой-то господин, расталкивает служащих, которые хотели удержать его, и молодая женщина видит, как незнакомец, вскочив на подножку вагона первого класса, исчезает в купе, где находится ее муж…

Проходит около получаса после отъезда из По. Оба пассажира, сидя в разных углах купе и укачиваемые мерным ходом, дремлют, готовясь уснуть, когда внезапный толчок пробуждает их.

Запоздавший господин вскрикивает. Он нервничает. На лице выражение тревоги… Его руки дрожат…

— Вы испугались? — улыбаясь, спрашивает его спутник, которому он объясняет причину своего нервного состояния:

— Я не могу провести в вагоне ни одного часа без того, чтобы не думать о всевозможных катастрофах, — о порче линии, столкновениях, пожарах, о провале мостов и т. д. Когда у меня имеются спутники, еще куда ни шло, но когда я нахожусь в купе один, у меня бывают настоящие галлюцинации… Я ужасно страдаю…

— Да что вы? Неужели?

— Уверяю вас! Я говорю вполне серьезно. Самую страшную галлюцинацию я испытал несколько месяцев тому назад. Я ночью отправлялся в Нанси и был совершенно один в купе без бокового кулуара, как вот сейчас. И вдруг мне пришла в голову мысль, что если бы сейчас передо мной вырос спрятавшийся где-либо разбойник, я был бы совершенно беспомощен и ниоткуда не мог бы ждать защиты… Постепенно моя тревога становилась все более сильной и наконец перешла в уверенность… Я убедился, что какой-то человек спрятался под диван… И это был один из тех железнодорожных мазуриков, которые усыпляют свои жертвы хлороформом, оглушают их с помощью мешка, наполненного песком, обирают их и выбрасывают на рельсы, где встречный поезд превращает их в клочья…

Незнакомца начинает лихорадить. Его глаза горят; рот перекашивается.

Мужу молодой женщины становится не по себе; он не может вынести пристального взгляда своего собеседника, который ни на секунду не сводит с него глаз.

Поезд продолжает мчаться. Стекла дребезжат от толчков и падающего дождя… Локомотив издает долгий, протяжный свист, на который откуда-то издалека доносится в ответ другой, такой же пронзительный и протяжный…

Незнакомец наклоняется и, подняв палец, рычит:

— И таких злоумышленников больше, чем думают, — особенно близ крупных курортов… Но их никогда не удается арестовать, так как они не оставляют по себе никаких следов, вскакивают в поезда на ходу и точно так же, подобно теням, исчезают…

— Будем надеяться, что эти господа не помешают нам спать в эту ночь. Что касается меня, то я устал и, если вы позволите…

— Разумеется… Впрочем, я также сильно устал.

— И чтобы нам было удобнее, я спущу абажур.

Собеседники растягиваются на своих диванах. Вагон погружен почти в полнейший мрак, только слегка рассеиваемый узкой полоской прорезывающегося сквозь щелку света и мимолетными бликами от попадающихся по дороге сигнальных фонарей.

Незнакомец беспрестанно волнуется.

Его спутник не может уснуть и в такт стуку колес упорно повторяет про себя:

— Это безумец! Это безумец!..

Наконец, усталый и разбитый, он забывается… Из этого минутного забытья его выводит какой-то странный шорох. Он открывает глаза и различает в полумраке своего спутника, который, подперши голову рукой, с выражением ужаса на лице смотрит на пол, под диван.

С тысячей предосторожностей незнакомец соскальзывает с дивана, нагибается, проводит пальцем по падающей на пол полоске света…

— Помогите! На помощь!..

— Там… под диваном… Его потайной фонарь плохо закрыт… Этот луч света вырывается из него… А вот флакон с хлороформом… вот мешок с песком… Вот, вот… А!..

Тогда его спутник наклоняется к нему и, кладя руку на его плечо, шепчет:

— Тише… Замолчите… Не надо будить его…

Тут безумец вскакивает, набрасывается на несчастного, опрокидывает его на диван и, рыча от страха и бешенства, пытается задушить его, впивается зубами в его лицо…

Борющиеся сваливаются на пол… Раздается выстрел. И, когда безумец чувствует под собой неподвижное тело, он выпрямляется и смотрит на свои влажные, липкие руки, покрытые кровью…

Свисток. Поезд замедляет ход, останавливается… Купе открывается и туда входит молодая девушка… Поезд снова мчится… Вот он с грохотом пронесся по мосту…