Грозовое Облако (ЛП) - Шустерман Нил - Страница 33

— Грозовое Облако

18 Обретение Чистоты

В то время как Грейсон Толливер был честен до неприличия, Рубец быстро стал изощренным лжецом. И начал он с истории своей жизни. Он придумал себе весьма неприглядную семью, хотя на самом деле у него ее вообще не было; приписал себе дикие выходки, которых никогда не совершал; рассказывал о себе небылицы, которые вызывали у людей смех, ненависть или восхищение.

Родители Рубца были профессорами физики и ожидали, что сын последует по их стопам, потому как отпрыск таких родителей совершенно очевидно должен быть гением. Вместо этого он взбунтовался и пустился во все тяжкие. Как-то раз он спрыгнул с Ниагарского водопада в надувной автомобильной камере — потому что это куда круче, чем ставить кляксы, прыгая с крыши. Чтобы вернуть его к жизни и поставить на ноги, потребовалось целых три дня!

А что он творил в старшей школе — так это вообще ни в сказке сказать. Он соблазнил одновременно и королеву, и короля выпускного бала, но лишь затем, чтобы поссорить их друг с другом, потому что они были самой надменной и заносчивой парочкой в школе.

— Великолепно! — искренне восхитился Тракслер на их следующей встрече. — Вот уж не думал, что у тебя такое богатое воображение.

И если Грейсон Толливер обиделся бы на эти слова, то Рубец принял их как комплимент. Рубец оказался настолько интересной личностью, что Грейсон подумывал, не оставить ли себе это имя, когда его тайная операция закончится.

Тракслер ухитрился занести все выдумки Рубца в его официальное личное дело. Теперь если бы кто-то попытался выяснить, правду он сказал или соврал, то вот вам пожалуйста доказательства, и сколько ни копай, ничего другого не накопаешь.

— Когда они выпололи мою мать, я решил было окончательно податься в негодные, — заливал он слушателям, — но Грозоблако не хотело давать мне «Н» и все тут. Посылало на терапию, подкручивало наниты… Оно думало, что знает меня лучше меня самого, и продолжало твердить, что я, мол, вовсе не хочу быть негодником, я просто сам не знаю, чего хочу. В конце концов мне пришлось отколоть капитальный номер, чтобы до него дошло. Ну и вот, я угнал старомодную тачку и протаранил ею автобус, да так, что тот слетел с моста. Двадцать девять квазитрупов! Само собой, мне теперь придется платить за их оживление чертову уйму лет, но дело того стоило, потому что я получил, что хотел! Теперь буду ходить в негодных, пока не выплачу долг.

Это вдохновенное вранье всегда производило на публику огромное впечатление, а опровергнуть его никто не мог, потому что агент Тракслер, не теряя времени, заносил все эти «факты» в личное дело Грейсона. Тракслер зашел так далеко, что сфабриковал в базе данных целую историю про сбитый с моста автобус и его несуществующих квазимертвых пассажиров и даже наделил Рубца фамилией, донельзя ироничной. Теперь его звали Рубец Мостиг. В мире, где никто, даже негодники, намеренно не делал людей квазимертвыми, история Рубца Мостига стала местной легендой.

Рубец сутками крутился в самых разных негоднических тусовках, распространяя свои сказки и запуская щупальца в поисках работы, да не какой-нибудь там заурядной, а такой, чтобы хорошенько испачкать руки.

В широком мире, за пределами круга негодных, он уже начал привыкать к косым взглядам прохожих. К тому, как продавцы не спускали с него глаз, думая, что он собирается что-то своровать. К тому, что некоторые граждане переходили на другую сторону дороги, не желая идти по одному с ним тротуару. Грейсон находил странным, что мир, лишенный предубеждений и предрассудков, делал исключение в отношении негодных, большинство которых хотели, чтобы остальное человечество было их коллективным врагом.

«Млечная жуть» была не единственным ЛАЖА-клубом в городе — их тут водилось множество, каждый посвященный какому-нибудь культовому времени. «Твист» представлял диккенсовскую Британию, «Бенедикт» был выполнен в стиле колониальной Мерики, а «Мёрг» завлекал викинговскими прибамбасами. Грейсон ходил в разные клубы и весьма поднаторел в искусстве откалывать номера, стяжавшие ему славу и уважение среди негодных.

Самое тревожное было то, что Грейсону это начало нравиться. Никогда раньше не получал он карт-бланш на пакости, — однако сейчас «пакость» стала сутью его жизни. Это не давало ему спокойно спать по ночам. Он тосковал по беседам с Грозовым Облаком, но понимал, что оно не ответит. Однако оно наблюдало за ним — это Грейсон знал точно. Его камеры торчали во всех клубах. Раньше постоянное, неизменное присутствие Грозового Облака служило утешением для Грейсона. Даже в мгновения самого отчаянного одиночества юноша знал, что он на самом деле не один. Но сейчас молчаливое присутствие великого Облака выводило его из равновесия.

Может, оно стыдится его?

Грейсон постоянно вел в уме воображаемые беседы с ним, чтобы искоренить подобные страхи. Он представлял себе, как Грозовое Облако говорит ему:

«Исследуй эту новую грань своей личности. Все в порядке до тех пор, пока ты помнишь, кто ты, и не теряешь себя».

«Но что если это и есть мое истинное лицо?» — спрашивал Грейсон. Даже воображаемое Грозовое Облако не давало ему ответа на этот вопрос.

Ее звали Пурити Виверос, и она была закоренелой негодницей. Грейсону стразу стало ясно, что большое красное «Н» появилось на ее удостоверении не в результате неудачного стечения обстоятельств. Девица была сплошная экзотика. Волосы она не просто отбелила — она сделала их прозрачными, а в кожу головы ввела инъекции фосфоресцирующих пигментов всех цветов радуги, отчего каждый волосок на конце горел, словно «соломинка» в оптико-волоконном светильнике.

Инстинкты подсказывали Грейсону, что девица опасна. А еще она казалась ему настоящей красавицей, и его очень к ней влекло. Интересно, если бы он встретил ее в своей старой жизни, она бы ему понравилась? Скорее всего, вряд ли. Но недели погружения в жизнь негодных, как он подозревал, изменили его понятия о красоте.

Они познакомились в одном ЛАЖА-клубе, находящемся в той части города, где Грейсон раньше не бывал. Клуб назывался «КатаЛАЖка» и воспроизводил антураж старинного места заключения. При входе охранники надевали на каждого посетителя наручники, тащили его сквозь ряд дверей и бросали в камеру к другому «заключенному», не разбирая, какого он пола.

Концепция лишения свободы была для Грейсона столь чужда и абсурдна, что когда дверь камеры захлопнулась с грохотом, от которого завибрировали бетонные стены, он невольно расхохотался. Такое обращение с людьми не могло быть реальным, даже в смертные времена! Явный перебор.

— Наконец-то, — прозвучало с верхних нар. — А то я уже думала, что так и буду сидеть в одиночке.

Сокамерница представилась, и объяснила, что «Пурити» — это не кличка, а ее настоящее имя, и означает оно «чистота».

— Если бы предки были умнее, они назвали бы меня как-нибудь иначе, — сказала она. — Я секу иронию. Вот назвали бы «Грязь» — и, глядишь, я бы выросла хорошей девочкой.

Пурити была хрупка на вид, но на дюймовочку отнюдь не походила. В настоящий момент ей было двадцать два, хотя Грейсон подозревал, что она уже завернула за угол пару раз. Вскоре ему предстояло узнать, что его сокамерница сильна, гибка и хорошо приспособлена к жизни на улице.

Грейсон оглядел клетку. Обстановка простая и незатейливая. Он подергал дверь — раз, другой… Дверь погремела, но не открылась.

— Первый раз в «КатаЛАЖке»? — поинтересовалась Пурити. И поскольку это было видно невооруженным глазом, Грейсон решил не врать.

— Ага. И что нам теперь положено делать?

— О, для начала можем познакомиться поближе, — промурлыкала она с лукавой усмешкой, — или позвать охранника и потребовать «последнюю трапезу». Они обязаны принести нам все, что только пожелаем.

— Да ну?

— Ну да. Они заартачатся, но деваться им некуда, все принесут. Как-никак, это клуб-ресторан, несмотря на антураж.