Дорога к Зверю (СИ) - Дарман Марина - Страница 16

– И откуда вы берете эти глупости! – бабка опустилась на ближайшую лавку и вытянула уставшие ноги. – Хороший дом. Главное пустой!

– Зверь один раз забрал – заберет и другой, – глухо ответила молодая женщина. Примета давняя и всегда сбывалась.

– А когда бежала ты, стало быть, о Звере не думала? – бабка странно на нее смотрела, постукивая клюкой. – Столько тебя ищет, представить страшно. А ты избы боишься?!

– Найдут? Найдут, бабушка? – Веста плюхнулась на колени. Старая шаманка – первая, кто объясняет хоть что-то. Нельзя не воспользоваться.

– Найдут, – не стала отпираться та. – А вот исход от тебя зависеть будет. Коли с выбором не ошибешься, то лучше прежнего заживешь.

Медоедка догадалась на какой выбор намекает бабка, но неприятную мысль быстренько отмела. Она сделала выбор. Менять не будет.

– Вот все вы, молодые да глупые, не слушаете старую Фросю. А Фрося дело говорит. Только понимаете вы слишком поздно, – шаманка уперлась ладонями в лавку, кряхтя поднялась и устремилась к двери. Стоя на пороге, обернулась и посоветовала: – Зверя моли о прощении. Коли отмолить грехи успеешь, поменяется-то дорога.

Глава 9

Первые клоки после побега Веста нервно вздрагивала при каждом стуке в ворота. Ей повезло дважды: когда назначили большую охоту, и когда вскоре после ее прихода в Горенки пошел дождь. Ливень хлестал в окна, размывая дорогу и пряча следы беглянки. Сбитая с веток листва запорошила путь, а лютые бегали в лес часто, и давно перебили ее запах. Женщина молилась Зверю и не переставала благодарить за заботу.

Одно ее тревожило: дважды – это очень много. Особенно, если в подряд. В третий-то раз Зверь может и осерчать на надоеду, беспрестанно требующую помощи и защиты. Потому любую хуторскую работу она сносила без ропота, как бы тяжела та не была. А то истратишь все просьбы попусту, после и помочь некому будет.

К сильным морозам освоилась и обвыклась. Подружилась с горластой бабой Фросей и вездесущей Лукеричной. Вычистила избу, выполола траву и выкорчевали пни на будущем огороде, сменила плеть вокруг хаты и наконец ощутила, что та и правда ее. Пусть мелкая, как она сама, без челяди и с простыми лавками, а ее. В заботах и хлопотах прошли холода. Женщина успокоилась. Она крепко спала ночами, и уверенно шла к калитке впускать вернувшихся охотников. Даже поклонником обзавелась. Так незаметно и подкрался излом зимы.

Боль Веста ощутила рано утром, но значения не придала. Чем больше срок, тем чаще каменело чрево, вынуждая останавливаться и пережидать. Вот и сегодня она хлопотала по хозяйству, привычно пережидая приступы.

К обеду они участились, но не настолько, чтобы бросить дела. Когда живешь один, волен делать что захочешь и когда захочешь, но и рассчитывать можешь только на себя. Но от дома все же постаралась не отходить. Да и не уйти далеко, когда приходится то и дело останавливаться и ждать, когда боль не исчезнет, но станет терпимой.

Вечер медоедка встретила стоя. Ладонями она уперлась в стену, ноги расставила, дышала часто и не замечала, что волосы слиплись от пота. Ей все чудилось, еще немного, еще чуть-чуть и станет легче, но облегчения не наступало, а боль усиливалась.

– Ты чего это?

Веста с трудом обернулась, удивляясь тому, что не услышала скрипа двери, которую, оказывается, забыла закрыть. На пороге стояла Лукерична: соседка из дома напротив. Шумная и крикливая внешне, она отличалась редкой жалостливостью, которую тщательно прятала за грубоватым поведением.

Зато любопытство не скрывала: могла запросто забежать «по-соседски» и прямо спросить, что происходит. Вот и сейчас хмуро вглядывалась в странную позу хозяйки дома и припоминала частые остановки той на улице.

– Кажись того… – прохрипела молодая женщина, упустив «иду к Зверю».

– А-а-а, пойду я, – Лукерична попятилась и задком выбралась за дверь, не сводя с пришлой подозрительно взгляда.

Постояла во дворе, теребя передник, и припустила к самому дальнему дому. В самом деле, она поделится новостью, а дальше уж пусть Фроська решает.

Когда старая волчица вошла в дом, Веста поняла, осталось недолго. Она не раз видела, как ту с одинаковым рвением приглашали на проводы в последний путь и на лечение. И вычислила «верный» ответ.

– Ты чего творишь, блаженная? – гаркнула Фрося, замахиваясь клюкой. – Живо на лавку! Разобьется же!

– Лавка? – не сообразила медоедка, но поковыляла, тяжело переваливаясь с ноги на ногу и останавливаясь.

– Ребеночек! – волчица уже разожгла огонь, водрузила котел с чистой водой и перебирала, принесенные тряпки, мешочки с травами и настойки.

Потом подошла к прекратившей издыхать Весте и увесисто шлепнула неожиданно тяжелую ладонь на пузо. Она бесцеремонно мяла и щупала, молча и только хмурилась все сильнее.

– Не жилец твой медвежонок. Пятно на нем черное и большое. Знатно ты Зверя рассердила, – выговорила она наконец.

– Как не жилец? Как? – молодая женщина схватилась за живот, точно это могло помочь и испуганно уставилась на волчью знахарку.

– Да и не нужен он тебе, – продолжила Фроська, делая вид, что не услышала вопроса. – Зачем тебе этот нагулянный. Обуза только. Ты молодая, красивая. Забудется, замуж выйдешь. Глазюками бесовскими возьмешь. Они у тебя вон как горят!

– Нужен! Еще как нужен! – горяча запротестовала медоедка, отдышавшись и переждав новую порцию боли. – Нагулянный, да мой.

– Так уж и нужен? – волчица пытливо всматривалась в лицо, точно это лучше помогало ей понять ответ. – Пятно большое. Далеко не уйдет. Туточки осядет. Неужто не хочешь жить?

– Х-хочу! Конечно, хочу! – про пятно молодая женщина мало что поняла, но главное уловила: или ребенок или она. – Но ведь и он хочет.

– Ох ты ж, беспокойная! – Фроська в сердцах сплюнула под ноги и яростней затрясла мешочками с травами. – Сделаю, что смогу. Но на себя не возьму. Уж не обессудь.

Веста часто закивала, радуясь победе, но удостоилась лишь взгляда волчицы, наполненного горечью.

Малыш родился через сотню шерстинок и наполнил дом таким истошным криком, что хмурая ссутулившаяся волчица невольно улыбнулась.

– Необычную судьбу ты ему выторговала. Как не поверни, а необычную, – она пристально разглядывала карапуза, опутанного кровавой пленкой, и шамкала губами, точно не решаясь сказать. – Рубашечка-то кровяная. Передала, стало быть, – прошамкала она, наконец.

– Как кровяная? – Веста с усилием приподнялась на локтях. – Не может быть! Не должно!

– Не должно было раньше. Пока в бега не пустилась. А теперь все верно. Коль не умеешь судьбу вершить, то нечего и пытаться.

– Чего? – медоедка захлопала глазами, пытаясь осмыслить услышанное.

– Того! Ошибся ваш шаман. Нельзя было тебя выгонять. Но теперь поздно. Не изменить уже.

Фрося с трудом поднялась и пошаркала к двери, дробно постукивая клюкой. У порога обернулась и тихо сказала:

– Отдай медвежонка. Может, тогда и сама выживешь. Отдай! – и ушла.

Веста ничего ответила. Лишь лежала и смотрела то на младенца, то дверь, за которой скрылась старая волчица.

Весь день она обдумывала предупреждение и к вечеру определилась: не отдаст. От Гордея она отказалось, а большей милости уже не светит. Решила и улеглась в кровать, но уснуть не смогла. И вроде живи да радуйся, ибо малыш жив, дом есть, а хозяйство приложится, но беспокойство не оставляло. Безымянный малыш давно спал в люльке, посасывая кулачок, а она все крутилась.

Наконец, устав лежать, встала. Зацепилась рукой за стену и поползла к окну, согнувшись точно столетняя старуха. Каждый шаг отдавал болью, но она упрямо продвигалась к окну. Многого в темноте не увидишь, но может хоть тревога, занозой засевшая в сердце, уйдет.

Стоило выглянуть, как вдалеке раздался протяжный заунывный вой. И не понять: то ли волки резвятся, то ли собаки. А неважно?! И те, и те беду кличут. Значит, не зря волнение: предупреждает. О чем только?

Деревенская улица выглядела по ночному сонной и пустынной, но не стихающий вой бередил душу. Медоедка смотрела, то на дверь, то в окно и никак не могла решиться. Наконец стянула длинную до пят рубаху, тенью выскользнула на крыльцо, закрыла глаза и… открыла их уже в медвежьем обличье.