Рус Марья
(Повесть) - Краснов Николай Степанович - Страница 10

Теперь без постоянных и открытых встреч не обойтись, и, наверное, придется Марье Ивановне в целях конспирации закреплять за собой репутацию «капитанши». Сам Крибуляк того же мнения: она должна быть при нем под видом его любовницы. И Петро Павлыч Покацура уверяет, что, дескать, под маркой ухажерки работать всего удобней и безопасней.

Мерзкая роль, будь они неладны, все гулящие бабы на свете! И это тебе не на сцене играть! Побирушкой прикинуться было куда проще…

Откопала тайник с одеждой. Было чего вспомнить, когда вещи перебирала да гладила. И опять на сердце маята: «Вот на что вы сгодились, мужнины да сестрины подарки! Такие, бывало, легкие, почти неслышные на плечах, какими тяжелыми они теперь окажутся! Праздничные наряды — в горькую годину!..»

Но поменьше переживаний, больше дела! За себя-то Марья Ивановна ручается: хоть и противно, а сыграет так, что люди поверят, будто и вправду она увлеклась этим щеголем, красавцем капитаном. Надо, чтоб и ему поверили. А достаточно ли она привлекательна, хорошо ли будет одета? Ведь чтобы и самому было с ней приятно. В конце концов, чтоб и перед немцами за нее не было стыдно.

Прислушивалась к советам своего партнера: человек образованный, лучше знает, что к чему. Пробовала прически — то на бок, то прямо. Капитану больше нравятся взбитые кудри и челка. Ладно, пусть будет по его. Хотела губы накрасить — запретил. Держаться велел пококетливей, разговаривать поласковей.

Для пробы решили провести вечер в казино.

Шубка на Самониной изящная, беличья, шапочка такая же, с голубым пером. Юбка узенькая, в полшага, и чуть ли не выше колен (ох, стыдобушка!), никогда таких не носила. Туфли на высоком каблуке — беда ногам без привычки! Хорошо, что капитан под руку поддерживает.

— Андрюша, как я тебе нравлюсь? — то и дело обращается к нему, хохоча и прихорашиваясь. — А как моя прическа?

Видно, каких это трудов ей стоит, волнуется. Он всякий раз отвечает ей любезностью, даже и не подумаешь, что это не всерьез! То руку поцелует, то привлечет к себе за талию. А если кто с ней заговорит, глядит волком. Потеха!..

Муторно от винных паров и табачного дыма, от духов и пудры — не продохнешь. Хохот, шум. Превозмогла себя.

И надо же, новая посетительница казино приглянулась многим офицерам. Отбою нет желающим потанцевать с нею. О, если б кто знал, как это противно, когда рука твоя в потной руке твоего врага! А им радость. Иной даже подмигнет капитану:

— Рус Марья ист гут!

— Хороша паненка!

Приглашают Марью Ивановну к себе в гости.

Самолюбивой Вере Пальгул, крутящейся вокруг немцев, все это ох как не по вкусу, — глазами зыркает на неожиданную соперницу. А Самонина ей парочку ласковых слов: дескать, может еще кому скажешь, где мое барахло зарыто. Та рвет и мечет. Перехватила Крибуляка.

— Что-то вы нас забыли…

— К тебе вон какие ходят! — Капитан свел руки перед животам, намекая на пузатого фон Дитриха.

— А вам Самониха милей, да? Змея она подколодная!..

Бурынченко, наоборот, не прочь помириться, лебезит:

— Ах, какая ты нарядная да веселая!..

Что ответить этой дуре? Нужда заставит — будешь веселой. Однако отталкивать ее не следует: повадилась она к Андрею Иванычу с доносами на местных жителей. Пусть уж лучше кляузничает ему, чем кому другому. Да как точно информирует, дрянь! По крайней мере, всегда нетрудно понять, где и какие явки под угрозой провала, где и какие срочные меры надо принять, чтобы обезопасить людей И то польза партизанам!

Пробный выход на люди, кажется, удался. За капитана можно не беспокоиться. А повышенное внимание со стороны офицерья и приглашение в гости как раз кстати: партизанам нужен план расположения немецкого гарнизона в Дерюжной, и надо найти возможность туда проникнуть.

Одно огорчает: не так, как хотелось бы, не совсем по-товарищески ведет себя с нею Крибуляк. Что-то не похоже, чтобы его ухаживания были только для отвода глаз. Поцелуи неоправданно часты, рука слишком долго задерживается на ее талии. Наедине он говорит все то же, что и при людях. Глянет на нее и залюбуется: «Молода, как девочка». А глаза? Разве не ясно, чем он дышит! Эту ночь они должны провести под одной крышей. А сколько будет таких ночей. И, возможно, придется спать в одной постели… Конечно, он не мертвый, от искушений не застрахован, это она тоже понимает. Но пусть не тешит себя пустой надеждой!..

Между ними все, что надо, обговорено, осталось только это. И он молчит, сидя на диване, сосредоточенно курит. И она молчит, не зная, как приступить к необычному разговору. Нина у матери. Значит, разговор не отложишь, надо говорить сейчас.

— Андрей Иваныч, только, пожалуйста, когда вы со мною, не считайте себя мужчиной…

— Как так?! — Крибуляк удивленно вскинул брови и расхохотался. — Можливо ли?.. А кем же мне себя считать?

— Моим братом!..

Не выдерживая под ее строгим, усталым взглядом, он молчаливо отводит глаза, улыбается застенчиво, щеки его заметно розовеют.

— Если вы коммунист, если вы меня уважаете… Не глядите на меня как на женщину… У нас с вами не любовь, у нас с вами работа… Я сейчас солдат… Смотрите на меня как на мужчину, — мужское дело делаю…

— Ёй-ёй, болшевичка!.. — воскликнул Крибуляк и шутливо вскинул руки. — Сдаюсь!..

Ладно, что взмолился, а то еще наговорила бы целый короб. И не беда, что слова корявы и что он, может, обиделся. Главное: понял, все остальное не в счет.

Капитан заснул на диване. А утром, специально уловив момент, когда выгоняют стадо, Марья Ивановна разбудила своего партнера и проводила его под руку на виду у всех за околицу через весь Ясный Клин, смеющаяся, нарядная, довольная тем, что новый день начат, как и задумано, с пользой для дела.

11

Для боевой операции в Дерюжной партизаны выбрали первый день пасхи. Марья Ивановна поняла это еще накануне, когда у нее побывал Почепцов, уточнивший задание по разведке дерюжинского гарнизона, где особо надо приглядеться к офицерской казарме и комендатуре.

— Завтра к вечеру чтобы план был! — сказал он. — Хорошо, если бы Крибуляк подбросил нам еще десятка полтора лимонок!..

С утра разведчица на ногах. День предстоит тяжелый, в гостях у немцев потребуется все ее искусство. Без угощений в гарнизон не пойдешь. Яиц наварила, окрасила — крашенки понесет. Напекла всякой всячины, всего понемногу, лишь бы чем-то сумку занять, которая на обратном пути пригодится для гранат. Надела свои лучшие наряды, кудри взбила, как нравится Крибуляку. Отработала перед зеркалом улыбку. На этот раз нарушила запрет Андрея Иваныча — накрасила губы и нарумянилась.

Вышла на улицу, а у ворот Сережик играется. Протянула ему пару крашеных яиц и пирожок, он хотел было взять, но, словно вспомнив что-то, отдернул руку и отвернулся. Вот как оно повернуло! Стефановна и та, оказывается, в заблуждении.

Бабка Санфирова откуда-то возвращается, увидела Самонину, ускорила шаг и — в калитку.

Одна баба из хаты выскочила за дровами. Попробовала разведчица с ней заговорить:

— Что, куличи печете?..

Куда там разговаривать — глянула, как ударила.

— Куличи печем, а Родину не продаем!..

Ненавидящий взгляд из окна. Приглушенное бранное слово или сердитый плевок вослед. Так и должно быть, этого и добивалась ради пользы дела. И радостно за односельчан: каким презрением они клеймят каждого, кто заодно с фашистами, — родные, честные советские люди! Жаль, нельзя открыться перед ними: высказала бы всю свою любовь, все, что есть на сердце!..

Проходила мимо дома Петракозовых. Откуда ни возьмись — Вера Пальгул на той стороне улицы. Кричит Самониной, обзывает ее нехорошим, грязным словом. Вот уж, действительно, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Разве можно тут смолчать!

Остановилась разведчица, обдумывая ответ, — и себя чтобы не выдать, и предательнице чтоб стало тошно.

— Пусть будет по-твоему, — сказала смиренно — не переубеждать же Пальгулшу. — Но я честная б… А ты…