Говорит седьмой этаж
(Повести) - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 48

— Нет-нет, ошибся! — вновь остановил я дедушку. — Тут написано не «старик», а «привык»… Значит, так: «Не забывай, что он уже привык жить один, и поэтому не утомляй его, не шуми, не надоедай!»

Для правдоподобности я закончил письмо так, как закончила его сама мама:

— «Целую тебя, Сашенька. Поцелуй и дедушку. Я ничего не написала ему и о нем, потому что думаю послать ему завтра отдельное письмо…»

— Как же — ничего не написала? — удивился дедушка. — Ты ведь только что читал…

— Забыла, наверное, — предположил я. — Просто забыла.

И поскорей сунул письмо под подушку.

Дедушка покачал головой и недовольно подергал цепочку от пенсне:

— Да, память, поди, прескверная стала. Ей бы самой приехать сюда. Отдохнуть от шума, от города…

Дедушкина палка бойко пересчитала ступеньки крыльца и, прикоснувшись к земле, как бы потеряла голос.

Я остался в комнате один. И сразу, подгоняемый маминым письмом, решил сесть заниматься. Чтобы убедить самого себя, что заниматься я буду очень серьезно, я разложил на столе сразу две тетради, учебник грамматики и томик Гоголя. Я решил тренироваться на гоголевских текстах, чтобы было одновременно и полезно и весело. К тому же учительница говорила нам, что у Гоголя попадаются фразы, очень трудные для двоечников.

«Возьмусь за самое трудное! И просижу сегодня ровно три часа десять минут. Ни за что на свете не нарушу графика!» — так мысленно поклялся я сам себе. И в ту же секунду услышал пронзительный крик:

— Ой, пираты! Пираты! Пираты напали!

Пираты

По ступенькам застучала голые пятки.

Пока Липучка появилась в дверях, я успел накрыть тетради и книжки скатертью и запустить глаза в потолок. Распахнув дверь, Липучка взглянула на меня так, словно кругом бушевал пожар, а я сидел себе преспокойно, не замечая никакой опасности.

— Ой, сидит! Ручки скрестил, мечтает! А там пираты напали! Шалаш растаскивают. Бежим скорей! Где дедушкина палка?

— Где палка? — заволновался я, вскакивая со стула. — Она в больнице… То есть дедушка в больнице.

— Ой, плохо! А то бы мы их палкой по шляпам!

— По каким шляпам?

— Там увидишь. Бежим!

Саша был уже во дворе. Между нашим и Сашиным крыльцом на веревке белым накрахмаленным занавесом было развешено белье. Саша приказал Липучке снять белье и отнести его в комнату.

— Сделаем из веревки лассо, — крикнул он, — и накинем на них, если будут сопротивляться! Как у Майн Рида!

Мы отвязали от столбов веревку. Саша ловко, в два приема, сделал на конце петлю и покрутил ею в воздухе. Потом мы помчались с холма вниз, к реке.

Подбежав к берегу, мы спрятались в кустах и стали наблюдать.

Пиратов было двое. Вместо черных пиратских флагов они держали в руках белые панамы и зловеще обмахивались ими. Оба они были в красных купальных костюмах и с зелеными листочками на носах. Но только один пират был толстый-претолстый, а другой — щуплый и худенький.

Пиратская база, в виде теплого зимнего одеяла и разных баночек-скляночек на нем, расположилась вблизи от нашего шалаша. Тут же лежали снятые с него зеленые ветки. Обмахнувшись панамами, пираты как ни в чем не бывало стали продолжать свое разбойничье дело. Отдирая широкую хвойную ветку, толстый пират или, вернее, пиратка произнесла:

— Не лезь, Веник, ты занозишь руки иголками! Я все сделаю сама. У нас будет очаровательный тент. Мы спрячемся под ним от солнца. А то может быть солнечный удар!

— Я их знаю, — еле-еле, сквозь смех, выговорил я. — Это же дикари! Самые настоящие дикари!..

— Ясное дело, дикари, раз в чужой дом залезли, — угрюмо согласился Саша. — Мы строили, а они ломают… Сейчас вот на этого бегемота в панаме накину лассо!

Но заарканить Ангелину Семеновну Саша не успел… В стане пиратов вдруг поднялось страшное смятение. Веник хотел залезть внутрь шалаша и, видно, наступил на лапу спавшему там шпицу Бергену.

Старый пес вскочил, взвизгнул и спросонья тяпнул Веника за ногу.

Что тут началось!

— Покажи мне ногу! Покажи маме ногу! — завопила Ангелина Семеновна.

А разглядев ногу Веника, она завопила еще сильнее:

— Боже мой! Это бешеная собака! Видишь, она все время отворачивается от реки, она боится воды! Она боится воды! Она бешеная!..

— Сама бешеная, а нашего Бергена оскорбляет! — проворчал Саша. — Молодец, что тяпнул: не будут чужие вещи таскать!

Ангелина Семеновна вдруг замахнулась чем-то — мы не разглядели, чем именно, — и шпиц жалобно взвизгнул.

— Ну, вот видишь! — закричала Ангелина Семеновна. — Я проверила! Она, конечно, боится воды! Слышишь, как визжит?

Пиратка сгребла свое ватное одеяло, баночки и скляночки с едой и, крикнув Венику: «За мной! В больницу!» — стала карабкаться на холм.

Впопыхах она даже не надела платья, а так и полезла в своем красном купальном костюме.

— Ей бы гладиаторшей в цирке работать. Быков пугать! — насмешливо сказал Саша.

А Липучка ничего не могла произнести: она беззвучно хохотала, тряся плечами и хватаясь за живот.

Как только мы вылезли из своего укрытия, шпиц Берген с визгом бросился к нам навстречу.

— Ой! — вскрикнула Липучка. — Они его поранили!

И правда, вся морда у пса была в крови; кровь, стекая по длинной белой шерсти, капала на камешки. Сашино лицо вдруг побледнело и стало таким злым, что я даже испугался. Глаза сузились и стали похожи на металлические полоски, а губы сжались еще плотней.

— Догоню их сейчас и сдам, как самых настоящих разбойников, в милицию, — процедил он. Опустился на колени и стал разглядывать раненого пса. Постепенно Сашины губы сами собой разжались и стали растягиваться в улыбку. Он поймал на ладонь одну красную каплю и слизнул ее.

— Ой, что ты делаешь? — изумилась Липучка.

— Морс пробую… Клюквенный морс! Главная пиратка облила его морсом, чтобы проверить, боится ли он воды. Понятно?

Липучка опять стала трясти плечами и хвататься за живот. Потом она потащила пса в реку умываться.

— Ну, не упрямься, не упрямься, пожалуйста! Ты вел себя, как настоящий герой: один сражался с двумя дикарями. И обратил их в бегство. А мыться боишься! Ну, не упрямься! — приговаривала она.

Мы с Сашей стали ремонтировать шалаш, в котором появились просветы, словно длинные неровные окна.

— Хорошо еще, что плот наш по бревнышкам не растащили, — ворчал Саша. — Для «тента» своего… Чтобы от солнца прятаться! Кто же это из нормальных людей от солнца прячется?

Мы водворили колючие хвойные и шершавые лиственные ветки на их прежние места, заделали все просветы.

— Сейчас будем плот на воду спускать, — объявил Саша.

Наступила торжественная минута. Мы с трех сторон уцепились за бревна и поволокли плот к реке. Он упирался, цеплялся сучками за камни. Но мы все тащили, тащили — и вдруг плот стал легким, невесомым, он сам потащил нас за собой.

— Ур-ра! Поплыл! Поплыл! — завизжала Липучка. — Ур-ра! — И первая полезла на плот.

Мы с Сашей тоже полезли, и разноцветная, сколоченная из разных бревен «палуба» заходила ходуном.

Мама всегда говорит, что у меня очень богатое воображение. Вот, например, я могу себе представить, что троллейбусы, сгрудившиеся на конечной остановке, — это стадо каких-то огромных животных с длинными и прямыми рогами, пришедшее на водопой. А однажды, когда мы с мамой зашли в посудный магазин, я представил себе, что разнокалиберные чайники, стоявшие на полке, — это одна большая семья: самый высокий, тощий чайник, или, вернее сказать, кофейник, — это сухопарый, подтянутый папа; самый толстый, в красных кружочках, — это расфуфыренная мама, а маленькие разноцветные чайнички — их многочисленные детишки. Помню, мама тогда сказала: