Тень сумеречных крыльев (СИ) - Лепехин Александр Иннокентьевич - Страница 10

Дотянув до тропки меж кустами, он обернулся. Человек все так же стоял, смотрел, не шевелился. Думал, видать, о чем-то о своем. Если верить досужим бабьим шепоткам – выбирал, кого проклясть или сглазить. Лица его и в самом деле было не разглядеть. На всякий случай, совсем не в обычаях предков сплюнув через левое плечо, подросток понесся дальше – по важным семейным делам.

А на следующий день пропала одна из женщин в городке. Не из штетла – русинка, замужняя, в меру вздорная, в меру крикливая, в общем, ничем среди своих товарок не выделявшаяся. Пропала и пропала: слухи, ахи да охи покурсировали среди народа на базаре, ну и приумолкли. Все сошлись на том, что либо волк задрал, либо медведь в берлогу унес. На всякий случай ватажка пастухов да охотников прошерстила окрестные леса, но никого не обнаружила – ни зверя, ни человека.

Услышав новости, дедушка вздрогнул. Кадиш как раз опять приволок ему торбу со снедью и видел, как старик на мгновение чуть не выронил крынку из крепких, опытных пальцев. Шойхет, который ни разу не промахнулся, не допустил ни одной ошибки при резке… Это было немыслимым делом. Но это было. А потом известия поперли, как отара на стрижку, и стало совсем нехорошо.

Пропала еще одна баба. И еще одна. Народ заколготился, начали собираться, кричать, спорить. Поглядывали на Кадиша, на дедушку, на прочих «жидов» из штетла. Тревога закипала, пенилась, поднимала крышку и грозила уронить ее в угли. Дело шло к тому, что взрослые, опасливо оборачиваясь, называли темным, рыкливым словом «погром».

Но не дошло.

Ночью кто-то скрипнул воротами. Кадиш не спал, слушая, как в очередной раз дедушка бормочет над старыми свитками, шурша по строчкам темными, поблескивающими под лампадкой ногтями. На постороннем звуке голос прервался. Стараясь не выдать себя, внук шойхета осторожно поднял веки и увидел, как глава семьи побледнел, бросился к сундуку, что-то положил в карман, повесил на шею, сунул за пояс. Потом воскликнул «Мезуза!» и устремился к двери. Он как раз успел заглянуть в кожаную коробочку над притолокой, когда снаружи постучали.

Ответил старик осторожно, сдержанно. Видимо, очень не хотел, но было надо. Остальная родня, разбуженная возней, сидела тихо: никто не решился давать советов старшему.

Прошло несколько минут. Не было слышно почти ничего – только шепот дедушки доносился от двери. По тону было понятно: гости хотели, чтобы он вышел на двор, а сам вызываемый упирался и отнекивался. Уверенность смешивалась с сомнениями, страх путал ноги решимости. Но в итоге после горячей, прочувствованной молитвы старый Галеви взялся за ручку – и шагнул в темноту.

Младший тут же бросился к окну. Нельзя было пропускать такое! Он аккуратно припал к ставне, не обращая внимания на попытки остальных шикнуть или поймать за ногу, устроился поудобнее, надавил на створку, чтобы обзор получился пошире. И увидел…

* * *

Кофе остыл, Цадик допил его с отвращением. Чашечка снова мягко звякнула на поднос, и бескуд уставился на нее, будто в этом звуке были сокрыты важнейшие тайны вселенной – или немыслимые богохульства. Ольгерд замер, стараясь дышать пореже, чтобы не сбить повествовательный настрой подчиненного.

– Понимаете, шеф, я ведь до того момента про Иных ни сном ни духом. – Цатогуа пожал плечами и сплел пальцы рук. – Дед мой был тот еще партизан, как выяснилось. Хотя в будущем, как я понимаю, именно мне планировали передать все те великие и страшные тайны, которые наследовались в семье из века в век. Но – позже. А вышло – раньше.

– Погоди, погоди, – нахмурился Ольгерд. – А почему Кадиш? И Галеви?

– Ну так это мое настоящее имя. – Движение плечами повторилось. – Кадиш и Цадик на самом деле – формы одного и того же слова. А Галеви… Я позже сам сменил на Фишмана. Вы поймете почему.

Глава Дозора поморщился – загадки его не столько интриговали, сколько раздражали. Он буркнул в ответ:

– Так ты хочешь сказать, что подслушал, как Иные допрашивают твоего деда? Они что, забыли поставить «сферу невнимания»? По идее, до инициации…

– Сложнее, – ухмыльнулся вдруг Цатогуа, – все было гораздо сложнее. И со «сферой», и с дедом, и со мной. Начать с того, что до меня Иных в нашей семье не случалось никогда. Ну, кроме, может, одного…

* * *

Утром шойхет не пошел на бойню. Впрочем, после такой ночи это не удивило никого. Кроме разве что пары покупателей, приехавших из другого штетла, но им вежливо, с уважением разъяснили, что лучше подождать. Они и ждали.

А дома, на кухне, сидя друг напротив друга за столом, дедушка и внук вели обстоятельную, важную беседу. И мир Кадиша постепенно, но неотвратимо становился глубже и сложнее с каждым словом.

Дед говорил про Древо сфирот, которое лежит в основе мироздания, и через кое Свет Творения проникает во Тьму Хаоса, создавая в ней сущее.

Дед говорил про сами десять сфирот, три первых и семь нижних, и что многое, связанное с ними, обстоит не совсем так, как пишут в священных книгах.

Дед говорил, что раз на сотню сотен случаев среди простых людей рождаются Шоним, Иные. И они могут видеть шесть сфирот создания, уложенных в слои, одну над другой, тогда как все остальные зрят только одну – действия, – и это тот мир, в котором мы живем. И чем сильнее Иной, тем глубже он может пойти, без опасности заплутать на ветвях Древа Жизни и не вернуться обратно.

Еще дед говорил, что Иные бывают различными – от того, с какой стороны Древа идет их Сила. И бывают они Бней Ор, то есть Светлые, и Бней Афела, то есть Темные. И устроено так для того, чтобы были извечный баланс и борьба, рождающая движение.

И от этого вечного течения Силы Иные имеют власть – над человеческим сознанием, над огнем и водой, над сущностью вещей, а порой и даже над самой смертью. А для того, чтобы кто-то из них, возомнив себя правым, не натворил непоправимого, Светлые следят за Темными, а Темные за Светлыми. И порой обе стороны тяжко карают нарушителей.

Теперь же они пришли узнать, кто похищает женщин в Оршеве. Потому что известно, что старый шойхет посвящен в тайны и многое видит. А самое главное – он знаком с тем самым Зеленым Человеком, древним и давно удалившимся ото всех Темным. Из тех Темных, что порой пьют кровь и едят плоть человека.

И если бы Иные хотели – задавали бы свои вопросы так, что не мог бы он им противиться, а после забыл бы все, что произошло. Но хвала Создателю и всем его именам, когда-то давным-давно род Галеви получил великий дар, ограждающий и от пламени Света, и от холода Тьмы.

В те смутные и благословенные времена, когда евреи еще жили на землях, завещанных им самим Моше, в дом одной небогатой, но уважаемой семьи постучался путник. Его, конечно же, приняли, накормили, чем смогли, пустили переночевать под крышу, а не в хлеву – ибо закон гостеприимства превыше даже беседы с Творцом. Незнакомец благодарно похвалил угощение, поведал известия дальних стран и ближних земель, с уважением и почетом отнесся к хозяевам…

А ночью явились солдаты. Громыхая доспехами, оставив тяжелые щиты и размахивая короткими, хищно поблескивающими гладиусами, они врывались в дома, ища тех, кто был связан с зелотами. Под горячую руку попадали все здоровые молодые мужчины – впрочем, присутствовавший примипил, сверяясь с рисунками на папирусе, только морщил изуродованное шрамами лицо: не те, не то. Получив подзатыльник или пинок пониже спины, каждый юноша возвращался к своим перепуганным родным.

Путник собирался было выйти сам, но его удержали, уговорили, спрятали в подполе, среди мешков с зерном и вязанок с финиками. А поверх крышки входа споро поставили кровать, где пожилой патриарх в меру убедительно изображал перед усталыми и сердитыми легионерами смиренное пребывание на смертном одре. Ему поверили, плюнули и ушли.

Наутро, покидая приютивший его кров, гость остановился на пороге. Поднял руку, прикоснулся к дверному косяку, окинул внезапно пронзительным взглядом притихших хозяев. И сказал: