Игра шутов - Даннет Дороти - Страница 27

Три человека накинулись на него и оттащили от вазы, а прочие принялись подавать советы, трезвые и не очень:

— Надо приложить что-нибудь холодное.

— Ключ.

— Монету.

— Мадам де Валантинуа, — добавил кто-то.

Принц Конде, который давно уже хохотал, выложил на стол свой кошелек и раскрыл его, но спохватился. Однако было уже поздно. Длинные пальцы Тади Боя скользнули в отверстие.

— То, что надо! — И он извлек красивый, серебряный ключ, украшенный резными листьями, цветами и гребешком.

Конде бросился вперед. Супруга маршала Сент-Андре, увлеченная тихим разговором с де Лоржем, не видела этой сцены. Однако муж, который сидел напротив, по другую сторону ковра, не сводил глаз с прелестной вещицы, и все его мысли ясно читались на его лице. Взгляды Конде и маршала встретились; Тади Бой, синеглазый и невиннолицый, окинул их чистым взором и оглянулся на публику. Закрыв один глаз, потом другой, весь сотрясаемый доселе невиданным приступом, он, извиваясь и вздрагивая, опустил ключ себе за шиворот.

— Хотя, dhia, все вы не правы: это помогает, когда кровь носом идет, так что…

На дальнем конце стола послышался серебристый смех Жана де Бурбона.

С давно усвоенной непринужденностью сотрапезники попытались замять происшествие. Они заговорили с Конде, они засыпали Тади Боя советами, они позвали пажей, чтобы те вытерли скатерть; но чувства их обострились, ненасытные, как саранча: всем было до смерти интересно, что сейчас сделают Конде, Сент-Андре и его жена. С верхнего конца стола король послал узнать, в чем причина переполоха. Подробности случившегося, тщательно просеянные, начали передаваться из уст в уста тихим шепотом, постепенно поднимаясь все выше и выше. Соседи ирландца вдруг сделались к нему необычайно снисходительны — даже какое-то чувство признательности внезапно охватило их. Конде, правда, сидел довольно тихо, но другие, жеманничая, растягивая слова, наперебой старались излечить икоту Тади Боя, а брат Конде, улыбаясь и внимательно вглядываясь в оллава, принялся обмахиваться веером.

И тогда в игру были вовлечены жонглеры. В разноцветных костюмах, злобно сощурив глаза, они старались не обращать внимания на поднявшийся хохот. Поток кинжалов с тупыми концами безостановочно струился от одного к другому, и руки их, неустанно мелькая, казались смутными розовыми пятнами в серебряной реке. Тади Бой, прижимая к груди охапку самых различных средств, вдруг оглушительно икнул, и каким-то образом амфора с двумя ручками затесалась, как чужеродное тело, в сверкающий, ровный поток. Судорожно скрючив пальцы, не веря своим глазам, ближний жонглер увидел, как она летит, кое-как ухватил и передал партнеру вместе с ливнем ножей. Когда кинжалы полетели по следующему кругу, среди них оказался ключ; затем явилась и чаша. Чашу жонглер подхватил и отбросил в сторону, а Тади Бой без всякого усилия поймал.

Быстро, ритмично, с великолепной сноровкой Тади бросил маленький нож, затем еще один, затем снова чашу. Все предметы, какие Тади Бой прижимал к себе, казалось, сами собой подпрыгнули в воздух: тарелки и солонки со стола присоединились к ним. Тади вроде бы всего лишь хотел снова завладеть амфорой, но вместо этого в него таинственным образом полетели ножи. Стакнувшись между собою, со злобным умыслом жонглеры начали вовлекать Тади Боя в свое представление. От ножей они перешли к прочим предметам, какие были у них припасены. Ножи сменились шарами, шары — кольцами, кольца — яйцами. Тади возвращал все, что ему кидали.

Теперь вся зала не сводила с него глаз. Пронесся шепот одобрения, раздались возгласы, король наклонился вперед, и все увидели, что он улыбается; тогда крики зазвучали сильнее. Красивое лицо лорда д'Обиньи вспыхнуло; он направился было к оллаву, но отступил: неловко брошенное яйцо густой желтой массой растеклось по его рубашке. Другое яйцо, сильно уклонившись от заданного пути, забрызгало господина Бруске, который раздраженно кричал что-то, хотя никто не слышал его в общем гаме. Сами жонглеры уже начали жалеть, что затеяли эту шутку.

Костюмы стоили недешево. Чтобы сберечь одежду и остатки профессиональной гордости, они все, как один, отступили, рассыпали круг и удалились в другой конец залы. Посторонние предметы — чаша, ключ, амфора — упали на пол. Последний, ужасный приступ икоты сотряс Тади. Весь мокрый, перепачканный в яичном желтке, с волосами, стоящими дыбом, как хохол у попугая, он бросился к амфоре в тот самый момент, когда Конде бросился к ключу. Столкновение было сокрушительным. Тади Бой пошатнулся, закачался и рухнул как подкошенный, судорожно цепляясь за ковер. Далеко-далеко, у самого помоста, пирамида ослепительно улыбающихся прыгунов на мгновение застыла в воздухе, рассыпалась и разлетелась в разные стороны.

Король Франции смеялся. И как усопшие пробуждаются в канун Дня всех святых, так и эти скучающие, сверхутонченные люди, этот цвет французской цивилизации, дал наконец волю своему веселью.

Прыгуны удалились; слуги вычистили залу и привели все в порядок; теперь, к концу ужина, огни были притушены, и бриллианты сверкали, переливаясь, как звезды в быстрой реке. Общество болтало и смеялось, а король подозвал Тади Боя к своему креслу.

Когда Лаймонд прошел мимо, не подавая виду, Том Эрскин наконец позволил себе взглянуть на вдовствующую королеву, и в глазах его светилось тихое торжество. Лицо Тади Боя было по-детски невинным, а широко распахнутые синие глаза с длинными ресницами встретили взгляд короля доверчиво, с подкупающей искренностью. Своим глубоким, приятным голосом Генрих Французский произнес:

— Вы, сударь, обратили мой ужин в хаос, а мою пиршественную залу — в руины. Так ли проводятся трапезы в Ирландии?

— Мы изгоняем печаль везде, где только можем. Таково наше ремесло.

— Но здесь вас не просили, полагаю я, — заметил король, — изгонять печаль.

— Но меня и не просили, я полагаю, изгонять слонов, — отозвался Тади Бой совершенно безмятежно. — Везде, где возможно, мы стараемся пособить.

Король так и впился в него взглядом, но не нашел ни следа дерзости или высокомерия. Царственное чело разгладилось.

— В самом деле: и в том, и в другом случае вы изрядно промокли.

— Вообще-то вода — не моя стихия, но уж выбирать не пришлось.

A la fontaine je voudrais

Avec ma belle aller jouer[15].

— A ma belle [16] — слониха по кличке Анни.

— О, вы знаете стихи, — сказал Генрих. — Но шутовство предпочитаете музыке?

— Смотря какая музыка, — произнес Тади Бой с расстановкой, самым мягким своим тоном.

Сидящая рядом с монархом Екатерина, королева Франции, уже давно и пристально вглядывалась в него, быстрым своим умом вникая в его ответы и с высоты своей утонченной культуры оценивая их. И тут она сказала вполголоса:

— Вам не понравился лютнист короля?

Супруг — и Екатерина отметила это про себя — не произнес ни слова.

— Если б я дал ему парочку уроков, то мог бы гордиться таким учеником, — ответил оллав.

Королева откинулась на спинку кресла; за столом зашушукались, послышались смешки. Король улыбался.

— Вы думаете, что могли бы сыграть так же хорошо?

— Это мое ремесло.

— Как езда на слонах и жонглерские трюки?

— Нет, то — забава, и ничего больше.

Ни на кого не глядя, король щелкнул пальцами. Лорд д'Обиньи, смущенный и почтительный, выступил вперед.

— Найдите Альберто, да побыстрей. — А Тади Бою Баллаху король промолвил лукаво: — Мы видели шута — теперь покажите нам барда, мастер Баллах. Сыграйте нам, спойте, устройте представление — и если у вас получится не хуже, чем у господина де Рипы, то завтра вы уедете в Ирландию с полным кошельком.

Тади Бой медленно покачал черноволосой головой:

— Нет, не деньги цена за песню. Мы с О'Лайам-Роу просим у вас другой награды: разрешите нам подольше насладиться волшебными прелестями вашей страны, а заодно уж и искупить ту невольную ошибку, что послужила причиной опалы, постигшей принца Барроу. Поверьте, он искренне сожалеет об этом.