Игра шутов - Даннет Дороти - Страница 19

— И он явился в Руан вместе с collier a toutes betes [11]. Ну, продолжай.

— Его послали сюда из королевского зверинца, потому что он родом из Руана…

— …А слоны примут участие в торжественной процессии. И враги Франции будут нарисованы на их подошвах. А еще парадом пройдут единорог, скарабей, катающий пилюлю, и кавалерия трех пашей. И пчелки над цветочками гудят… — Лаймонд хохотал все громче и громче. — О моя простушка жеманница, гнилая и плодоносная, увечная и возлюбленная дурочка Франция. Завтра, — сказал он, с усилием выпрямляясь, — завтра мы с тобой, два неотесанных деревенских увальня, отправимся поглазеть на слонов.

— Завтра, — мирно проговорил О'Лайам-Роу, — мы останемся в этой комнате. И в понедельник. И во вторник тоже. По специальному распоряжению властей. Помазаннику Божьему надоело всюду встречать дикарей, которые сморкаются двумя пальцами и пачкают стены, так что мы с тобой с сегодняшнего дня не имеем права выходить за пределы гостиницы. Как это ты сказал: «Закрепиться при дворе?» — добавил принц Барроу с подкупающей сердечностью и поднял на оллава чистые голубые глаза. — Ну, ну, неугомонный мой. Пожалуй, стоит все-таки побиться с тобой об заклад.

До торжественного въезда, объявленного на среду, им пришлось провести взаперти три дня. Эти дни они скоротали за выпивкой, спорами и приемом многочисленных посетителей.

На следующий же день, в воскресенье, с самого утра, правда, не слишком рано, первым явился Робин Стюарт. Официально назначенным стражником был, конечно, лорд д'Обиньи, но поручение это доставляло ему мало удовольствия, а кроме того, он был полностью поглощен чрезвычайными событиями дня. Стюарту было приказано не спускать глаз с расположившейся в «Золотом кресте» компании вплоть до самой среды, а там уже он и его милость отведут ирландцев под конвоем на торжественную церемонию, после чего немедленно погрузят на корабль и отправят в Ирландию.

Стюарт охотно взялся за это дело. С опухшими глазами, с больной головой, поудобнее расположив у камина все сочленения своих несоразмерных конечностей, он принялся разбирать по косточкам спектакль, разыгранный накануне Тади Боем. Но даже когда оллав ответил на все вопросы, трудно было понять, почему к господину Баллаху так легко приходит вдохновение, а к Робину Стюарту не приходит совсем.

Потом явился Мишель Эриссон: на его широкие плечи был накинут плащ, измазанный в глине, а седые, слипшиеся волосы еще хранили следы отрезвляющего утреннего омовения. Он подскочил к Тади, протянул руку, похожую на кусок растрескавшейся пемзы, и с силой похлопал оллава по спине:

— Ох, парень, парень, ни за что на свете не пропустил бы я такого представления, пусть даже и пропали бы те станки, которые мы, кстати, уберегли…

О'Лайам-Роу со скульптором прекрасно поладили. Если ирландец и был удивлен подвигами своего секретаря, то не подал виду. Он принялся рассказывать о своих собственных похождениях, которые изрядно насмешили старика, а Стюарт тем временем вновь сосредоточил свое внимание на Тади Бое.

В этот день заходили в основном те, кто присутствовал при ночном погроме. Они тоже являлись не с пустыми руками — принесли, в частности, забавный рассказ о том, как графа Хантли посвящали в рыцари ордена Святого Михаила, и процессия из тридцати с лишком членов капитула смешалась на улицах Руана с тем шествием, которое Тади Бой непочтительно именовал collier a toutes betes, то есть хороводом всех зверей.

К понедельнику их маленький двор увеличился, и центром его сделались ирландцы вольнодумного, неортодоксального толка, готовые рискнуть королевской немилостью, — риск, впрочем, был невелик, поскольку Стюарт умел держать язык за зубами. О'Лайам-Роу, оказавшись в своей стихии, язвил напропалую и вышучивал все подряд, а Тади Бой, которого в присутствии хозяина не посещали приступы дикого вдохновения, ограничивался тем, что время от времени вставлял колкие замечания, каковые по достоинству бывали оценены новыми гостями. К вечеру во вторник их набралось с полдюжины, включая Стюарта, который сидел, скрестив костлявые ноги, и чистил ногти, как вдруг открылась дверь, и на пороге показались еще посетители, среди них — госпожа Бойл и Уна, ее изумительная темноволосая племянница.

О'Лайам-Роу поприветствовал их; его веснушчатое лицо светилось от удовольствия, к которому примешивалась лишь малая толика душевного волнения. С прической, сбившейся на сторону, в плаще, заколотом тремя разными брошками, в несоразмерных серьгах, которые неистово болтались, беспрестанно запутываясь в волосах, мадам Бойл вихрем влетела в комнату.

— Вы только посмотрите на него! Не успел сойти с корабля, как задал священной королевской особе такой нагоняй, какой и подпаска бы пробрал за живое!

Она громко расхохоталась, запрокинув голову, но уже в следующее мгновение ни малейшего следа веселости не оставалось на ее лице.

— О'Лайам-Роу, меня ужасно огорчил этот случай. Не пошли я тебе весточку, ты бы вел себя смирно, как овечка, и сидел бы сейчас при дворе, милуясь с фрейлинами, в уважении и в почете, и сладко ел бы, и жарко грелся всю зиму…

— Все может быть, но мне милей мой фризовый плащ, подбитый ватой, — вежливо возразил О'Лайам-Роу перед тем, как представить собравшихся. — Вот и Тади Бой у меня тоже проштрафился — так что мы с ним неплохо развлеклись, понаставив дыр в их паскудных законных книгах.

— Твоими бы устами да мед пить, сокровище мое, — сказала госпожа Бойл, усаживаясь. — Но душа моя не успокоится, пока я не услышу всего: и что король сказал, и как наш красавчик де Женстан перелагал твои слова — уж верно, волосы у него дыбом стояли от страха…

О'Лайам-Роу в своей бесшабашной манере пересказал все с самого начала. Пока ее тетка покатывалась, фыркала и вытирала глаза, Уна удалилась туда, где сидел, ухмыляясь, Робин Стюарт, а рядом с ним — Тади Бой. Хмурый, с опухшими глазами, он играл сам с собой в карты. Уна осведомилась едко, вполголоса:

— Этот рассказ недостоин внимания оллава высшей ступени?

Тади выбрал карту и нерешительно положил ее на стол.

— Я бы сказал, ничто не устаревает так быстро, как новость. Но когда я в первый раз услышал об этом, у меня от ужаса глаза полезли на лоб.

Уна оставалась невозмутимой.

— Но почему? Тебе ведь нечего терять.

— Воина с пробитым шлемом минует расплата, — спокойно сказал Тади Бой и принялся тасовать карты.

— Но шалопая, который помогает прятать нелегальную типографию, расплата не минует, — возразила Уна. — Ты себя тешишь, мой славный мальчик.

С минуту он сидел неподвижно, потом поднял голову. Уна О'Дуайер, холодная, напряженная, полная затаенного гнева и снедаемая гордостью, взглянула ему прямо в глаза. Тади ответил ей пристальным взглядом, нарочито теплым и безмятежным, и не отводил его столько, сколько было нужно. Вдруг озорная насмешка промелькнула в его смуглых чертах. Тади Бой рассмеялся.

— Нет. Я тешу тебя, дорогая моя, разве ты не видишь? — сказал он и спокойно вернулся к своей игре.

Сердце бешено заколотилось у нее в груди. Она вскочила, крепко сцепив руки, и посмотрела вниз, на его склоненную голову.

— Тади Бой Баллах, — произнесла она по-ирландски, — разве именем «Бой» не называют обычно светловолосых?

О'Лайам-Роу услышал это и бросил быстрый взгляд на своего оллава. Но Лаймонд, в этом принц был уверен, прекрасно понимал по-гэльски, а волосы выкрасил не далее, как этим утром. Тади отвечал по-английски.

— Сказывали мне, что родился-то я желтым, как крокус, вот меня и назвали в честь батюшки. От его гэльского имени только и сохранилось, что «Бой», зато в английских метриках все было расписано как надо, и не доверяться им не было причин. Ах ты, черт побери! — Он поднял глаза, собирая со стола карты. — Сочувствие в прекрасном взоре… Я ничего не имею против, конечно, но меня это отвлекает от игры.

Голос Уны звучал спокойно:

— Женщины во Франции растут, как репа на грядках. Тебя интересуют женщины?