Заклятые враги (СИ) - Либрем Альма - Страница 210

Больше не холодало. Только волосы упрямо покрывались серебристой паутиной невидимого снега. Кальтэн не мог сейчас увидеть самого себя, неразличимыми были зимне-летние следы на белых волосах Анри, но дарниец, напротив, служил откровенным пособием для определения холода. Казалось, седина закралась в чёрные пряди, но Фэз понимал, что на самом деле Кэор просто умудрился где-то намочить волосы, может быть, сунулся в туман.

Завтра они, наверное, рванут вперёд. Потому что ни Анри, ни Кэор не станут ждать с моря погоды. Для них по ту сторону всё определено, и Фэз понимал, что нельзя тянуть и позволять им взять инициативу в свои руки. Да, там его король. Но тут сын, и он не мог потерять Антонио, которого только-только обрёл.

Антонио не спал. В его голове, вероятно, не роились и такие мысли, как были у Кэора или Анри — верность королю была для него пустым словосочетанием, и теперь Кальтэн даже не до конца понимал, зачем сын пошёл с ними. Для этого должны были быть причины. Антонио не слаб — ему хотелось в это верить, — но ведь он не горел местью проклятому королевству, в котором столько матриархата. Он к этому привык. Кальтэн помнил, как сам поддался Тэзре — она умела убеждать. А что ж говорить о парне, который провёл там всю свою жизнь, в государстве, в котором ему постоянно пытались впихнуть в голову мысль о собственной ничтожности?

— Ты сможешь открыть границу? — наконец-то спросил Кальтэн.

Он поднялся и отошёл подальше от Сандриэтты и от Кэора. Лучше б им ничего не слышать, даже если тут не будет сказано ни единого важного слова. В конце концов, они слишком молоды для того, чтобы понимать, почему Кальтэна одолевали сомнения.

Он видел в сыне своё собственное отражение. Конечно, сходство было не таким сильным, как у Шэйрана и Дарнаэла, но всё же, мужчина мог с уверенностью сказать, что это его ребёнок. И вряд ли кто-то другой поспорил бы, разве что с корыстных соображений.

Но всё же, в его сыне не было той жажды к свободе.

— Не думаю, — отозвался Антонио. — Я — никакой маг. Мужчины не бывают талантливы в волшебстве.

— Я сотни раз видел, как колдует Его Величество, — возразил Кальтэн. — К тому же, у меня был чародей-знакомый, ему поддавалась практически вся зелень.

— Мужчины не могут колдовать.

Фэзу захотелось схватиться за голову. Он ожидал чего угодно от родного сына — неповиновения, непризнания, сопротивления. Но он не понимал, как человек мог быть настолько равнодушным к своей собственной судьбе, как мог с лёгкостью игнорировать все зачатки здравого смысла, уступая пустой, ненужной религии.

— Нас учили, — отозвался вновь Антонио, — что ни один мужчина не способен овладеть достойной магической силой. волшебство отмирает. Все привилегии достаются женщинам. Мама говорила, что я должен быть благодарен ей за то, что получил хотя бы капли волшебства. Лээн был и того хуже, на экзаменах ему просто повезло, знаешь, что он попал с Рэем в одну группу.

— А Рэй? — не сдержался Кальтэн. — Послушай, я не воспитывал тебя все эти годы, но ведь могу вмешаться сейчас! Ты просто недооцениваешь собственные способности!

Антонио не смотрел на него. Он видел только молочно-белый туман впереди, который стелился по земле и рвался ввысь, словно пытаясь спрятать под собой все земли континента. Но получалось слишком плохо; постоянное сомнение застревало в душе так сильно, что способа оказаться на свободе не найти уж точно никогда.

Фэзу хотелось, чтобы его сын пылал волей к победе. Ведь это реально — по крайней мере, мужчина верил в это, — и он может достигнуть хотя бы чего-то в этой жизни, если постарается сражаться. Кальтэн не понимал, почему его родное дитя так легко отказывалось от всего, что было впереди. Почему подчинялось.

Он мало контактировал с людьми Эрроки, но он видел Шэйрана. Немного растерянного, но периодами вполне уверенного в своих то ли глупых, то ли абсолютно правильных действиях, способного действовать так, как ему самому хочется. Вопреки словам родителей.

И он верил в то, что встретит своего сына. Тоже рвущегося к победе. Тоже способного на какое-то сражение внутри себя. Но видел только полумёртвого, уставшего парня, из которого будто бы выкачали всю жизнь. Выкачала родная мать.

— Рэй… — махнул рукой Антонио. — Такой же, как и я.

Кальтэн не понимал, почему разговаривает с ним так. Куда делась капитанская бравада, куда делась верность королю? В чём он растворился, в жалости к своему ребёнку, которого до этого не видел целых двадцать лет? Фэз всегда был одинок. Он не понимал, как можно разговаривать с сыном. Он не видел живого примера; его отец пропадал на войнах, на войнах сгинул, но мать не была властной, мать не была примером. Но у него была королевская гвардия, а потом — Дарнаэл, всю жизнь задававший темп.

За Тьерроном надо было успевать. И Кальтэн как-то приноровился идти с ним в ногу, только на шаг поодаль, за спиной. Прямо, гордо, чеканя шаг, так, как говорил Дарнаэл, туда, куда говорил Дарнаэл. Второй после короля на битве, главный во дворцовой страже, уверенный в каждом своём шаге. А теперь, когда Дар оказался за стеной, а может уже и погиб, Кальтэн не знал, как ему быть. Не мог подобрать нужные слова. Живой пример растаял, а он никак не мог подобрать достаточно дружелюбный, шутливый тон, потому что память о Тьерроне оказалась не слишком яркой. Да и он же не признал как бы своего сына.

Но вот сын его признавал. И плевать, что Шэйран считался сиротой, а у Дарнаэла по документам, бесполезным и никому не нужным, не было детей. Потому что, так или иначе, они смотрели друг на друга, как родные люди. А Антонио — пусть даже сейчас они сидели плечом к плечу, — был так бесконечно далёк, словно между ними Тэзра проложила истинную пропасть.

— Я думаю, ради свободы, ради того, чтобы больше никого не загубили в этой стране, ты просто должен помочь, — наконец-то выдохнул Кальтэн с такой уверенностью во взгляде, будто б его сыну только полезности в жизни и не хватало. Но Антонио посмотрел на него до того дико, что Фэзу жутко хотелось отпрыгнуть от него — чтобы не заразиться сплошной слабостью. Но ведь это его ребёнок, в жизни которого он совсем не по своей вине не принимал участия, и теперь стоит сделать то, что в его силах.

— В этой стране никого не губят, — вздохнул наконец-то Антонио. — Когда Лээн погиб, я ещё думал, что это всё нечестно…

Он запнулся. Когда Лээн погиб, его мир на мгновение перевернулся. А после Антонио показалось, что во всём виновата его слабость — в том, что люди вокруг жертвуют собственными жизнями. Мужчины не должны брать на себя такую ответственность, раз уж у них не получается нормально колдовать или нормально управлять страной. Ведь стоит здраво оценивать собственные силы.

— Даже если б я мог, — продолжил он, не глядя на отца, — я б ни за что не позволил открыть эту границу. Потому что королева Лиара поступает как должно. Если она призвана уничтожить все зачатки слабости на чужом троне…

Антонио вздохнул. Прежде он так не думал. Да, не сражался яростно, как это делали другие, но всё же. Но теперь, когда в сердце зияла кровавая рана скорби то ли по Лээну, то ли по Лиррэ — и он не мог понять, о ком грустил больше, вопреки всему, — теперь, когда ему удалось продумать всё, он был готов поклясться: больше нельзя позволить никому поставить власть Королевы под сомнение. Она права. Она делает всё, чтобы спасти этот мир от несомненного краха, а окружающие её мужчины просто не могут заставить себя понять до конца высоту её мысли. Верно, ведь они не могут. Королева могущественна, она не просто так подчинила их себе. Она установила в Эрроке законы, которые приведут к процветанию, и если б Антонио не натворил огромное количество ошибок, если б следовал им неукоснительно, то, может быть, многого бы и не случилось. И это касалось не только его.

— К тому же, во имя богини Эрри, что такое ваша вера? — не удержался всё-таки парень. Он теперь выглядел удивительно упрямым и уверенным. — Ведь вы поклоняетесь даже не божеству, а какому-то очередному королю, кто ж так поступает?