Игра кавалеров - Даннет Дороти - Страница 25

Вследствие всех этих причин, а еще потому, что слепая сила нахлынула на нее, та самая сила, какую душила она все эти годы, и, наконец/ оставила, сочтя, что справилась с нею, Маргарет Леннокс смотрела на Лаймонда и хранила молчание. О'Лайам-Роу, в недоумении переводя глаза с графини на герольда, снова встретя прямой, откровенно любопытный взгляд, был захвачен врасплох, почувствовал смутное беспокойство от того, что увидел, и улыбнулся.

Синие глаза сверкнули. Герольд, бережно взяв обезьянку в руки, сказал:

— La guerre a ses douceurs, 1'hymen a ses alarmes [10]. За всеми этими волнениями, Маргарет, вы забыли о своих обязанностях. Вы не представите меня?

Этот голос, тембр его, остававшийся неизменным даже в минуты глубочайшего опьянения, заставил О'Лайам-Роу застыть на месте. Сердце замерло у него в груди, под ложечкой засосало; весь его уютный, ладно устроенный душевный мирок разлетелся в щепки: бедный принц Барроу будто бы оказался голым на холодном ветру.

Слова герольда чудесным образом вернули Маргарет равновесие. Своим сильным ровным голосом, режущим, как клинок, она произнесла:

— Господин Фрэнсис Кроуфорд — О'Лайам-Роу, принц Барроу и властитель Слив-Блума в Ирландии.

— Для меня большая честь, — произнес этот незнакомый воскресший Тади Бой Баллах с изысканной вежливостью, опуская взгляд на свои руки. — Но, мой Бог, что за дурацкое имя для обезьянки.

Голова у О'Лайам-Роу кружилась: он понял, что о нем забыли, использовав вместо оселка.

Выпрямившись, Филим сидел напротив графини и наблюдал за светловолосым человеком. Тот же уселся тоже; обезьянка, словно мячик, подскакивала на ладони, и О'Лайам-Роу впервые обратил внимание на неподвижную правую руку. Взволнованное размышление по этому поводу было прервано насмешливым голосом Маргарет.

— Пожалуйста, не смущайтесь, — сказала она, — принародные воскрешения для Фрэнсиса пустяк: набившее оскомину, утомительное времяпрепровождение. Если бы я знала, что он это проделает, мне не пришлось бы разыгрывать перед вами наш маленький фарс.

— Моя дорогая, уж если кто и потрясен, так это я. De par cinq cents mille millions des charretees des diables [11], — отозвался Лаймонд и, придержав за шею обезьянку, что скакала у него на колене, поднял на О'Лайам-Роу слегка вопросительный взгляд.

— Le cancre vous est venu aux moustaches [12]. Твои усы, Филим! Ты испытал такое отвращение, что решил очиститься весь?

Голос графини звучал спокойно. Она снова взяла свое шитье и расправила его на колене.

— Не напрягайся так, Фрэнсис. «Красный лев». Ему понадобилось сбрить усы, чтобы его не узнали.

Единственное средство сохранить хорошую мину при плохой игре — сделать вид, будто это событие давно стало всеобщим достоянием. О'Лайам-Роу так и поступил, чувствуя, что нервы его обнажены, словно с тела содрана кожа. Он понял, что леди Леннокс на этот раз взяла верх. Не дав Лаймонду времени ответить, принц Барроу сказал извиняющимся тоном:

— Мне пришлось потрудиться, чтобы выглядеть настоящим англичанином. Нация отличная, но у них не хватит волос даже на то, чтобы приделать ресницы какому-нибудь парню из Мита.

— Бог мой, — заметил Лаймонд. — А нужны ли они им? У всех парней из Мита, которых я знаю, глаза залиты водкой, как редька — рассолом: хоть ноги о них вытирай, они и не сморгнут. Во всяком случае, tu ne fais pas miracles, mais merveilles [13].

— Он не понимает по-французски, — заметила Маргарет Леннокс, поднимая маленькую драгоценную шкатулку с шелками. Она вновь обрела прежнюю невозмутимость. — Разве ты не помнишь? Хотя, судя по тому, что я слышала о твоем поведении во Франции, помнишь ты обо всем весьма смутно. Кто-то предоставил тебе некий малозначительный повод — и ты упился до того, что угодил в канаву. Деградировал до полного идиотизма, стал пренебрегать простейшими мерами предосторожности. Как похоже на тебя, Фрэнсис. А когда тебя затем, несомненно, выручил кто-то другой с большим для себя риском, ты, весь увешанный бриллиантами, пытаешься шевелить своими пропитыми мозгами и жалкие синяки выставляешь напоказ, словно стигматы. Да в самом ли деле ты получил увечье? Или хромаешь, побившись об заклад?

Не вставая с места, не веря глазам своим, О'Лайам-Роу увидел, как летит алебастровая шкатулка, брошенная с небрежной точностью, направленная прямо в ногу, столь изящно выставленную из-под короткой табарды.

Поймать шкатулку мог только человек с быстрой реакцией, да и то правой рукой. Лаймонд вскинул левую, чтобы отвести удар, но тут О'Лайам-Роу ринулся вперед и отбил шкатулку. Он потерял равновесие и упал на колени, уткнувшись в стул Лаймонда. Тяжелая шкатулка, задетая его рукой, отлетела, раскрыла свою алебастровую пасть и с силой стукнула обезьянку по шее.

Удар оказался смертельным. Не проронив ни звука, пушистый зверек упал. О'Лайам-Роу, нагнувшись, подхватил обмякшее тельце и положил на пол; блестящая цепочка зазвенела. Фрэнсис Кроуфорд наклонился с застывшим лицом, но не взглянул ни на О'Лайам-Роу, ни на обезьянку. Чуть помедлив, бросив на Лаймонда любопытный взгляд, принц Барроу обратил свой взор к бледно-золотой красе Маргарет Леннокс и вспомнил другое животное и другую смерть.

— Она воняла, — произнесла графиня и, откинувшись назад, следила, как О'Лайам-Роу садится на прежнее место. Лаймонд, подобрав мертвую обезьянку, положил ее рядом с собой на стол. — Но по крайней мере, дорогой мой, мы насладились леденящим кровь зрелищем твоей беспомощности. Чего ты ищешь здесь? Денег, службы?

— …Чтобы придать приятный запах и аромат императору и избавиться от зловония порока? Твои целомудренные упреки, Маргарет, — ты перешла в реформистскую религию, я так и знал. Нет больше существования и прочих непристойностей? Мэтью обратился в лютеранство?

Теперь Лаймонд заставил графиню замолчать. После паузы он спросил с шутливым упреком:

— Нет?

— Нет.

— Тогда, — мягко сказал Лаймонд, — я посоветовал бы хорошенько над этим подумать. А между тем приехал я за О'Лайам-Роу, чтобы избавить вас от необходимости прогонять его. — И бывший оллав обратился прямо к насторожившемуся принцу Барроу: — Ты поедешь со мной в Дарем-Хаус? Я могу подождать на улице, пока Пайдар упаковывает вещи.

Его вовлекают во что-то скверное и опасное, в то, до чего ему нет никакого дела, за что он не несет никакой ответственности. О'Лайам-Роу не намеревался провести ни единой лишней минуты в Хакни. Но в равной степени искренне и упрямо он склонялся к тому, чтобы не допустить Фрэнсиса Кроуфорда и его аферы в свою жизнь. У него не было желания ехать в Дарем-Хаус. Он предпочел бы остановиться на постоялом дворе, о чем коротко сообщил присутствующим.

Маргарет улыбнулась им обоим. Руки в рукавах, украшенных лентами, спокойно лежали на коленях.

— Нет, дорогой, ваш очаровательный жонглер, ваш Абдаллах-аль-Каддах не допустит этого. Он хочет, чтобы вы помогли ему отвезти Робина Стюарта назад, во Францию. — И, поймав взгляд герольда, она засмеялась.

Откинув яркую голову на спинку стула, Лаймонд безмятежно смотрел на нее.

— Не хочешь ли побиться об заклад? — спросил он.

— Побейся об заклад со мной, — раздался из открытой двери у них за спиной слегка скрипучий тенор. О'Лайам-Роу повернулся: в комнату вошел Мэтью Леннокс, его выпученные глаза блестели, а в белых руках он вертел что-то черное с золотом. — Твой мальчишка, Кроуфорд, не хотел отдавать мне это, но я подумал, что тебе может понадобиться трость. — Он небрежно кинул жезл герольда, и Вервассал поймал его. — Побейся об заклад со мной, — повторил Мэтью Стюарт, граф Леннокс, и встал перед огнем, сжав руки, устремив на присутствующих свой пылающий взгляд. — Я могу проиграть больше.