Марина. Хорошо ли ты меня знаешь (СИ) - "Ореанна" - Страница 42

Но частый — значит, востребованный. А теперь спросим себя — кого может притягивать однотипное повторение историй о соблазнении и насилии?

Если это женщина, то женщина, которой запрещено свободное проявление чувств, выбор мужчины, открытое общение с ним и секс. Либо потому, что это еще молодая девушка, которая боится родительских запретов, либо потому, что это замужняя женщина, которая переживает потерю молодости, скуку, усталость от монотонной семейной жизни и лишь в такой форме может еще раз напомнить себе о том, что когда-то все это принадлежало и ей — и молодость, и невинность, и первое замирание духа при поцелуях, и соблазн. Ей, выбывшей из игры, нельзя нарушить правила, не почувствовав себя плохой. Но трюк с насилием позволяет это сделать — вроде бы и не виновата, и все получается! Так, бывает, что молодые девушки притворяются пьяными, чтоб намекнуть парням, что вообще-то я ни-ни! — но сегодня можно.

Хуже, если это нравится мужчине. Это уже симптом.

Еще хуже, если это экранизируют и показывают совсем молодым мужчинам, которые чистосердечно верят в то, что показанное — правда. Так появляются мужчины, искренне верящие в то, что женщинам нравится, когда их насилуют.

Стамбул, 2011.

Дениз сидит в «Зеленом псе», ожидая Догукана. Рассматривает других посетителей и медленно пьет свой чай. Сидеть просто так ему неловко, а Догукан задерживается, впрочем, как всегда. В кармане брюк у него лежит маленькое приспособление, совсем как в фильмах, и ему никак не удается об этом забыть. Рука так и тянется к карману, чтобы похлопать и еще раз убедиться в том, что все на месте и никуда не выпало. Ему кажется, что все в чайной приглядываются к нему, кто, скосив глаза, кто, как бы случайно, обернувшись.

Подошедший Догукан плюхается на соседнее сидение и глупо ухмыляется. Дениз снова поражается тому, как пускают в приличное общество человека с таким лицом — кажется, все пороки обозначены на нем. Лживость, похотливость и злобность. Пока Догукан вполголоса ругает кого-то, чем-то ему не угодившего, Дениз борется с желанием уйти или что-нибудь сказать, но, преодолев себя, успокаивается. Заказывает еще чай для себя и Догукана.

— Нашел что пить! — Возмущенно бурчит тот. — Вино закажи!

Дениз берет вино, возвращается и незаметно нажимает кнопку в кармане.

Первый стакан Догукан выпивает залпом, после чего его лицо расслабляется.

— Так зачем ты меня звал? — Спрашивает он все еще сварливо, но намного спокойней.

— Понимаешь, скоро проверка. Я не смогу изменить списки, если недостачу обнаружат, меня могут поймать.

— А от меня чего ты хочешь?

— Помоги мне!

— Причем тут я?

— Это же ты меня во все это втянул!

— Ты, дорогой мой, дурак. А за глупость надо платить. Ты сам вляпался по самое «не могу» и не надо никого винить.

— Но ты меня шантажировал!

— Шантаж — громкое слово. Его теперь употребляют все, кому не лень.

— Твои люди избили меня, сломали мне палец.

— Ты сам-то слышишь, как смешно это звучит? Пальчик сломали ему, ха-ха! — Он налил еще, прихлебнул, и сказал резко и зло, — ты был должен им деньги!

— Я был должен тебе — за наркотики и проституток, которые ты мне давал. Если б не ты, я никогда не попробовал эту дрянь, и не задолжал бы столько денег.

— Тебя никто не заставлял брать это.

— Да….

— Ты что же думал, все уже закончилось? Один раз оказал услугу — и все?

— О чем ты?

— Ты, милый мой, теперь не отвертишься. У нас есть подписанные тобой бумаги. Ты будешь работать на нас и дальше.

— Я уже все отдал.

— «Все» — не бывает. Или ты забыл, что я могу сделать с твоей сестрой?

«То же самое, что ты сделал с Карой?» — хотелось спросить Денизу, но он сдержался — нельзя вмешивать ее имя во все это. Видимо, колебания, которые отразились на его лице, Догукан понял по-своему, потому что он рассмеялся и заговорил покровительственным тоном:

— Я так и знал, что ты меня поймешь. Нет, нам теперь с тобой долго работать.

— Не с тобой. — глухо произнес Дениз. — Только не с тобой.

— Эй, это еще что значит?

— Если я буду работать с вами дальше, я хочу поговорить с твоим начальником. Или его нет? Кто главный, ты?

Кая фыркнул. Признать, что не он главный где-либо ему было неприятно.

— С чего бы это?

— Дело есть.

— Ай да тихоня! А ты и сам не промах. Тоже хочешь пролезть наверх?

— Это серьезное дело.

— Такое серьезное, что об этом нельзя сказать мне?

Лицо Кая приблизилось, зрачки опасно сузились.

— Нельзя. Если только ты не хочешь, чтоб твой дядя содрал с тебя шкуру.

— Плевал я на дядю.

— С чего бы это?

— Не твое дело! Ладно, я скажу кому надо. Если — слышишь! — если они решат снизойти до тебя, позвоню. А теперь мотай отсюда! Надоел!

И замечательно! Все, что надо было, Дениз уже записал. А теперь он с удовольствием воспользовался возможностью уйти.

Эта — уже детективная — интрига завязана на деньгах и политике. Троюродный дядя Кая собирается стать директором большого предприятия. Другой человек тоже хочет стать директором того же предприятия. Ему может помочь в этом скандал, который непременно возникнет, если сведения о беспутном племяннике просочатся в прессу. Он даже очень на это рассчитывает. К счастью, связи в полиции делают это возможным.

Ч.2. 13. Шизофрения обыкновенная

Дикие лебеди

Сколько раз, глядя в небо, в которое улетели ее братья, Элиза мечтала вот так же полететь ввысь. И лишь только потому, что она родилась не мальчиком… положим, она сама виновата, что теперь братья летают, вместо того, чтоб занимать подобающее им место во дворце. Каким именно образом, она не знала, но наверняка виновата. Кто же еще?

Но ведь они летают!

Вернувшись домой с закатными лучами, они начинают жаловаться и ныть. И ветер, дескать, не тот, и еда не вкусна, и жен в небе не найти.

Но ведь они летают!…

Много позднее, выйдя замуж за принца, сплетая нить за нитью в его, пронизанном завистью, дворце, слушая ворчание свекрови и королевских невесток, она лишь плотнее смыкала губы и вздыхала. Остаться наедине с собой ей удавалось по ночам. Тогда, встав с кровати, подходила она к окну и долго-долго смотрела в черное небо, вспоминая о тех, которые летают…

Хотелось бы туда, но — но! — она действительно любила своего мужа и боялась потерять его — до заикания, до дрожи в коленках. И что по сравнению с этим полеты, небо и описание красот, когда чудо — вот оно, ходит рядом, живое и теплое, и к нему можно прикоснуться.

Стамбул, 2011.

— Я знал, что гордость не позволит ей признать мою правоту, и сначала она будет чувствовать себя оскорбленной. Но я рассчитывал на то, что со временем она вспомнит, как хорошо нам было. Теперь, когда уже ничего нельзя изменить и когда от нее больше ничего не зависит — ни долг, ни чувство вины не сможет быть аргументом против меня. Ведь, приняв решение за нее, я освобождаю ее от них.

Теперь, когда для старых знакомых она мертва — ни семья, ни кто-либо еще не может требовать от нее исполнения какого-либо долга. Это свобода, о которой я сам бы мечтал, и теперь я подарил это ей.

— И что?

— Как ты понимаешь, происшедшему она не обрадовалась. Первое, что она сделала, проснувшись — ударила меня в… было больно.

Птичка покраснела.

— А… а потом?

— Несколько дней она кричала, швыряла в меня всем, что попадало ей под руку, и ругалась. Я хорошо знаю русский язык, я думал, что хорошо знаю русские ругательства, но там были некоторые выражения, которые… наверно, новые.

— А дальше?

Только спросив, она поняла, что возможные ответы связаны с очень интимными вещами. Ведь он жил с этой женщиной. И значит…

Воображение быстро дорисовало ей сцены, которые даже не должны бы приходить в голову порядочным девушкам. От этого ей захотело провалиться сквозь пол, только побыстрее, пока господин Новази не успел разглядеть, что творится у нее в голове и не выгнал из кабинета.