Саламандра (СИ) - "полевка" - Страница 105

— Я никогда не буду твоей ящеркой! — выдал рыжик и, вырвавшись, отбежал в дальний угол, приготовившись к бою, — даже не рассчитывай, что я позволю так с собой поступить! Это злобная игра, и я не согласен на нее! Никогда!!

— О какой игре идет речь? — Сканд нахмурился, — я с тобой не играю и очень серьезен. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты был моим.

— Твоей игрушкой? «Ящеркой»? Кто в здравом уме согласится на подобное?

— Какой игрушкой? — тряхнул головой Сканд и нахмурился, — мужем, или любовником, если ты не хочешь серьезных отношений. Выбирай сам. О какой игре вообще идет речь?

— Ящерка — это такая игра, когда младшему отрубают руки и ноги, а потом играют, как с беспомощным ребенком, кормят с рук, купают, носят на руках.

— Какая гадость, — Сканд поморщился и передёрнул плечами, — где ты такое услышал?

— Гаури предложил Пушану, и тот согласился. Или ты думаешь, я прыгнул на арену просто потому, что мне жить надоело? Но лучше сдохнуть, чем быть беспомощной ящеркой, особенно когда можно «натягивать ее на свой член, а она обрубочками будет в воздухе размахивать!» — Лекс произнес фразу жеманным тоном, как обычно разговаривал Гаури. — Ни за что!

— Ты что-то не понял… — Сканд потряс головой, отмахиваясь от такого видения, — нет, мой брат не такой, он добрый и умный, а еще милосердный и заботливый. Из него выйдет хороший император! Он достойный наследник отцу! И не смей на него наговаривать гадости!

— Этот добрый и милосердный избил меня, прежде, чем изнасиловать самым грубым образом. Или, ты думал, почему я чуть не умер? — Лекс наконец смог вывернуть тунику и влезть в нее, — ты же видел, что со мной было!

— Это у тебя было от нервов, когда ты понял, что ты теперь раб и младшим мужем тебе уже не быть! — Сканд зло ощерился, — зачем ему бить такую малявку? А насиловать? Кого? Ты же младший! Ты сам…

Лекс сам не понял, как успел подскочить и влепить ему оплеуху от всей души.

— Напомни мне хотя бы один случай, когда я флиртовал с другими и делал хоть кому-нибудь намеки подобного толка? Или я был в гареме твоего святого братца? Я был рабом, но не подстилкой!

Лексу стало так больно, как будто это его ударили, он вдруг расплакался, и от этого стало еще хуже. Он быстро стал стирать слезы с щек и постарался выглядеть гордо, но только слезы текли и текли, и горло сжало спазмом, не позволяя ровно дышать.

— Мне жаль, что ты так обо мне думаешь, — Лекс постарался вздохнуть, но получилось только всхлипнуть, — мне лучше уйти.

Лекс сделал два шага к двери, но Сканд успел раньше. Он зажал дверь своим телом, не позволяя уйти. На его щеке отпечаталась пятерня рыжика, и от этого он выглядел еще злее.

— Пусти меня. Дай мне уйти, — Лекс подергал ручку двери, — мне вообще лучше уехать домой, пока я опять с кем-нибудь не разругался. Разреши мне уехать домой, Сканд, я здесь уже не нужен.

— И куда ты поедешь? — Сканд и не думал шевелиться, — домой, к брату? Соскучился по своему любовничку Лейшану? Хотя Чаречаши и сам будет не против оставить тебя себе. Ты этого хочешь?

Лекс задохнулся от боли. Когда он говорил о доме, то думал о Тиро, Сише, своей кузне и тигелях, о мешках с песком, которые дожидались его возвращения, но похоже, самому Сканду подобная мысль в голову не приходила. Это было больно и обидно. Лекс сжал рот и с остервенением вцепился в дверную ручку. Он так потряс ее, что, казалось, еще немного, и она просто оторвется от двери. Сканд молча отодвинулся, позволяя открыть дверь, и только поморщился, когда Лекс хлопнул ей у него перед носом.

За дверью его дожидались монахи. Они успели заметить и зареванного рыжика и отпечаток ладони на щеке главнокомандующего, но молча пропустили Лекса в его комнату и стали у двери, храня его покой. Лекс упал на кровать и приготовился порыдать, но слезы будто отрезало. Дом. Такое маленькое слово, но такое емкое. Лекс свернулся в бублик и укрылся одеялом, ни видеть, ни слышать никого не хотелось. Даже аппетит пропал. В груди как будто открылась большая воронка, и туда падали все слова, и звуки, и желания.

За дверью раздался шум, но Лекс даже не пошевелился, ему казалось, что даже начнись сейчас пожар, он не сдвинется с места. Ничего не хотелось. Позже дверь тихо приоткрылась. Лекс слышал, как в комнату тихо зашел монах, он принес светильник и тарелку с едой. Но Лекс даже не повернулся. Ему было все равно.

— Сканд велел передать, что завтра на рассвете приедет отряд, чтобы сопровождать вас, куда вы прикажете, — прошелестел монах, — каковы будут ваши распоряжения?

Лекс повернулся и посмотрел в темень капюшона.

— Моя коричневая туника и штаны высохли? — Лекс увидел, как капюшон кивнул, — хорошо. Надо два мешка, чтобы пересыпать в них оставшиеся драгоценности. Сундук тащить я не собираюсь. Завтра с утра отправляемся домой. Разбудите меня на рассвете и будьте сами готовы в дорогу.

Монах опять кивнул, как показалось рыжику, с сочувствием, и выскользнул за дверь. Лекс отвернулся от еды, внутри все болело, как будто его качественно отпинали. Домой… а где его дом?

Домашние дела

Утром Лекс проснулся сам. Голова была пустой и ясной. Ему дали шанс начать все сначала, определиться, что же он хочет сам. Лекс размышлял всю ночь, пока не забылся тяжелым сном. Дом там, где тебя любят и ждут, это то место, где ты чувствуешь себя нужным и в безопасности. И в голове возникало только одно место. Дом Сканда. И пусть сам Сканд в этом не уверен, но Лекс чувствовал себя в его доме спокойно и легко. Возможно, все дело было в хромоногом Франкенштейне? Это именно он был сердцем этого дома, он никогда и ни с кем не сюсюкал и не разводил нежностей, и чаще хмурился, чем улыбался, но рядом с ним было уютно и легко. Он был добрым и справедливым, и никогда не рычал зря.

На рассвете монах тихо открыл дверь, чтобы занести Лексу одежду и заодно пару крепких мешков с надежными завязками у горловины. Но рыжик не спал, а делал зарядку перед тяжелым днем. Нет ничего лучше, чем размяться перед дальней дорогой. Лекс быстро оделся и засунул в мешок желтую тунику с тонким пояском. Поверх дорожной туники он закрепил широкий ремень с кинжалом и мешочек с деньгами. В принесенные мешки Лекс с монахом быстро покидали все содержимое сундука, и сразу же вышли из комнаты.

В большой комнате было еще по-утреннему пусто. Служанки только растапливали печь, а слуги носили воду, заполняя бочки и котлы. Лекса дожидался Тургул. У него в руках были легкие доспехи наездника на ящерах.

— Это самый маленький размер, который я только нашел, — Тургул крутил в руках небольшой грудной доспех и шлем, — я хочу, чтобы ты все это надел здесь, мы поедем верхом, на военных ящерах, и ты должен выглядеть, как воин, пусть никто не узнает, что ты уже уехал.

Лекс молча кивнул, и Тургул помог ему застегнуть все ремешки, и на доспехах, и на шлеме, и на кожаных крагах и наручах. Наряд завершил плащ легионера. Тургул улыбнулся, ему понравился внешний вид рыжика. Он теперь был похож на молодого воина, только взявшего оружие. А под шлемом цвет волос был совсем неразличим. Они вышли во двор, там их ждали два оседланных ящера и еще четверо центурионов в полном боевом облачении и уже верхом.

Монахи прицепили к седлу ящера три мешка, в одном была одежда Лекса, в двух других драгоценности Тили-мили. Тургул подсадил рыжика и вскочил в седло своего ящера. Ящеры волновались, шипели и щелкали пастями друг на друга, им, похоже, передавалась тревога людей. Из загона гостиницы монахи вывели своих низкорослых зверушек, и Тургул показал жестом «в путь».

Боевой ящер был крупнее самочки, к которой привык Лекс, и двигался он стремительней. Лекс ухватился за поводья и засмеялся, ощущения были примерно такие, как бывает, когда после семейного минивена пересаживаешься в гоночную машину. Самочка слегка покачивалась, когда бежала, а ящер летел стремительно и ровно, как стрела. Когда небольшой отряд выехал из-за последних складов, Тургул свистнул, ящеры разбились на пары и рванули с места, как будто за ними гнались.