Знак черепа - Данн Джон Аллан - Страница 20

Я неплохой пловец, но даже и для меня вступать сейчас в единоборство с разбушевавшейся рекой было крайне рискованно, тем более что благодаря темноте и туману опасность увеличилась троекратно. Впрочем, и раздумывать долго тоже не приходилось. Силы мои иссякали, воля к сопротивлению ослабевала; холод воды проникал до самых костей, и я дрожал от озноба так, что зуб на зуб не попадал. Оставаться здесь дольше не следовало, если я не хотел утонуть, как крыса в корзине.

Я внимательно прислушался, и мне показалось, будто справа доносится более ровный и сильный шум течения, перекрывающий плеск и журчание суматошных волн вокруг окружавших меня свай. Отпустив причальное кольцо, я поплыл в сторону шума, но не успел сделать и нескольких гребков, как что-то ухватило меня за ногу и потянуло на дно. Вынырнув на поверхность, я в панике замолотил руками по воде, но тут что-то опять дернуло меня за ногу. Но теперь я уже знал, что это такое. Я не успел полностью избавиться от пут, когда открылся люк. Веревка все еще была привязана к моей ноге, и второй ее конец зацепился где-то под водой.

В обычных условиях освободить от нее ногу не составило бы ни малейшего труда, но удар по затылку и борьба с холодным течением, которое трепало и кружило мое несчастное тело, пока я трудился над намокшим узлом, обессилили меня вконец. Мне приходилось то и дело хвататься за причальное кольцо, чтобы отдышаться, и затем — в который уж раз! — снова нырять, пытаясь окоченевшими пальцами развязать проклятую веревку. Наконец она ослабла и соскользнула с ноги.

Потраченные усилия настолько истощили меня, что я не мог уже противостоять течению. Здесь, в береговой заводи под таверной, возникали многочисленные водовороты, вертевшие меня, словно полено. Мелкие злые волны захлестывали рот при попытке ухватить глоток воздуха, колотили меня о мокрые бревна свай, за трухлявую древесину которых я тщетно цеплялся, пуская в ход ногти, стараясь удержаться, как устрица, оторванная от скалы прибоем. В конце концов меня вышвырнуло на широкий простор главного русла, где могучая приливная волна подхватила мое беспомощное тело и понесла в сторону Лондонского моста. Я уже видел тусклые огоньки обрамляющих его домов и напрягал остатки убывающих сил, чтобы удержать голову на поверхности мутного потока.

Капризом течения меня снова приблизило к берегу и понесло вдоль очередной излучины, где под деревянными мостками причала река образовала небольшой мальстрем20. Слишком обессиленный, чтобы сопротивляться ударам волн, я безучастно ожидал момента, когда меня снова швырнет на сваи. Тяжелая апатия охватила меня, и я желал лишь, чтобы все это поскорее окончилось.

Говорят, будто перед мысленным взором утопающего проносится вся его жизнь; могу засвидетельствовать, что ничего подобного не происходило, только полное смирение перед судьбой, которая уже не казалась злой я несправедливой. И тут я совершенно неожиданно зацепился сначала ногой, а вслед за этим — уже вполне осознанно! — обеими руками за толстый канат, тянувшийся из воды. Это был якорный трос стоящего у причала судна, мимо кормы которого меня проносило течением. Немедленно воля к жизни с новой силой вспыхнула во мне!

Я буквально обвился вокруг каната, выступающего из воды под довольно острым углом. Канат был толщиной с мою руку и даже не прогнулся под тяжестью моего тела, так туго он был натянут. Я лежал на нем, постепенно приходя в себя, выставив над водой голову и плечи, тогда как осатаневший прилив, словно разозлившись на то, что жертва от него ускользает, неистово пытался сдернуть меня обратно. Судно стояло у причала, и я от всей души благодарил Бога за предусмотрительность моряков, которые завели кормовой якорь, чтобы противостоять приливному течению.

Световое пятно указывало на местоположение окон большой каюты на квартердеке. Если, как обычно, под ним проходит вдоль гакаборта21 через леерное ограждение22.

Боясь оставаться в холодной воде, я призвал на помощь всю жажду жизни и медленно пополз вверх по толстому четырехдюймовому канату, перехватывая его руками. Это отняло у меня последние остатки воли и сил. Я больше не чувствовал ни своих онемевших скрюченных пальцев, ни оцепеневшего, насквозь промокшего тела, повисшего в темноте над разъяренной рекой.

Мало-помалу я постепенно приблизился к освещенным окнам. И наконец разглядел во тьме выступ кормового бруса, и в самый последний момент, когда мне казалось, будто руки мои вот-вот выскочат из суставов, я в последнем рывке выбросил ноги вперед и почувствовал блаженное облегчение, ощутив под ними твердую опору. Я стоял на узком раскачивающемся деревянном карнизе, то и дело захлестываемом волной, все еще держась руками за канат, протянувшийся надо мной до самых кормовых битенгов23. Окно было рядом, и я осторожно заглянул в него.

В каюте за столом сидели двое, и один из них оказался Картером. Вербовщик не отличался богатством фантазии, и когда он предложил мне выглянуть в окошко таверны, указав на барк, стоящий у причала, то имел в виду именно тот, о котором сам думал постоянно. Судя по всему, это был тот самый барк, за чей якорный канат я так удачно зацепился.

Картер отсчитывал на столе золотые монеты, очевидно из тех, которые получил от Симпкинса. Мне сразу пришла в голову мысль, что я наблюдаю продолжение заговора и таким образом имею возможность узнать кое-какие его детали, хотя, разумеется, едва ли следовало ожидать, чтобы мое появление в окне каюты было встречено ее обитателями с большим восторгом.

Почувствовав прилив свежих сил благодаря отдыху и возбуждению от увиденного, я продолжил свои акробатические упражнения. Подтянувшись на руках, я вновь охватил канат ногами и пополз по нему до кормовых шпигатов. Перебраться через фальшборт не составляло особого труда, и вскоре я уже стоял на пустынной палубе юта. У трапа, ведущего с квартердека на главную палубу, горел фонарь; все еще не очень уверенно ступая на нетвердых ногах, я, крадучись, подошел поближе и выглянул из-за ограждения.

Повсюду внизу, куда только можно было проникнуть взглядом, лежали разнообразные тюки, бочонки и ящики, приготовленные то ли к погрузке, то ли к выгрузке, но ни одной живой души вокруг не было видно. Со всеми предосторожностями я спустился с квартердека, и в эту минуту дверь каюты внезапно распахнулась. Я едва успел укрыться в тени ближайшей кучи каких-то мешков, однако из двери никто не вышел. Оба мужчины продолжали беседовать, стоя в каюте.

— Итак, — услышал я голос Картера, — если ты сможешь дать мне своих людей, да еще дюжину с «Пеликана», то у меня как раз наберется сорок человек. Но ты сам должен мне их доставить. Капитан Уэйн взбеленится, когда узнает, что кто-то сманил его команду, посулив ей более выгодные условия. И если он пронюхает, что за всем этим стою я, то на мне можно будет поставить крест.

— Хо-хо, — засмеялся другой, скорее всего вахтенный матрос, как я определил по его одежде и манерам, — а разве не ты набирал команду на «Пеликан»? Редкую шутку ты сыграешь с Уэйном, продав ему людей сегодня, а завтра похитив их всех до единого!

— Держи язык за зубами, приятель, если не хочешь его лишиться! — злобно прошипел Картер.

— Не волнуйся: я знаю, с какой стороны мой кусок хлеба намазан маслом! Где мы встретимся?

— У меня. Знаешь, где это? Ладно. Когда тебя сменят? В девять вечера? Отлично; сразу же отправляйся на полубак «Пеликана». Не забудь захватить с собой флягу с грогом: так легче будет заключить сделку. Намекни им на то, о чем я тебе говорил относительно рейса. Им это больше придется по душе, чем гнуть спину под командой Уэйна на половинном пайке и нищенском жалованье. Это плавание покажется им просто увеселительной прогулкой! Свяжись со мной, когда все закончишь, чтобы я смог найти, где им спрятаться и переждать, пока «Пеликан» не наберет себе новую команду. Послезавтра он снимается с якоря. Постарайся управиться до полуночи.