Пламя и пепел (СИ) - Ружинская Марина "Mockingbird0406" - Страница 68

Вскоре в зал высыпали служанки в причудливых костюмах с открытой спиной и пышными юбками, разлили в бокалы вино и подали еду. Серж выбирал лично самых лучших девушек двора на эту работу и, по слухам, сам придумывал для них костюмы. Микалине всё это казалось безвкусным. Серж просто превратил служанок в каких-то бордельных шлюх — улыбались и даже ходили они точно также, даже одежда была похожа. Если бы графиня Розенберг знала, что так будет, немедленно прикрыла бы эту лавочку и сделала всё по-своему. Она уже успела пожалеть, что не принимала в организации свадьбы почти никакого участия.

Где-то вдалеке уже вовсю играла музыка, выла скрипка, пела арфа и звенели бубенцы. Это звучало уныло, слишком громко и хаотично, но танцовщицы в красных платьях двигались в сбитый ритм музыки так, будто им действительно нравилось. Микалине было даже страшно представить, сколько Сармы заплатили за это дешёвое представление. Благо девушки были одеты в приличные и красивые наряды: белоснежные платья, расшитые чёрным.

Графине Розенберг очень быстро успел надоесть пир. Агнешка, просто сидевшая со скучающим выражением лица по левую руку и даже не пившая вина, раздражала. Поговорить с ней было не о чем, да и она как-то не стремилась разговаривать. От монотонной музыки в ушах уже звенело, а когда какой-то юноша начал петь, Микалине и вовсе стало тошно от его слабого скрипучего голоса. В его речи было много ошибок, проскальзывал деревенский говор, но самое страшное было в том, что «певец» непростительно фальшивил. Менестрели у торговых рядом пели и то лучше и душевнее.

На второй час пира Микалине стало настолько скучно и тоскливо от этого жалкого зрелища, что она стаканами стала вливать в себя вино, ибо уйти с пира как мать невесты не могла. Микалина пила уже второй кувшин, но не чувствовала себя пьяной. Вино нисколько не притупляло её чувств: отвращение от музыки не исчезло, служанки в костюмах Сержа всё ещё казались бордельными шлюхами, начал раздражать даже сам Серж, кормивший Малгожату багровым виноградом с рук.

Микалина ещё раз окинула зал усталым взглядом и увидела, что Тадеуш уже просто спал, опустив голову на правое плечо, а Марианна Вишневецкая, державшая в руке позолоченный бокал, что-то нашёптывала изумлённой служанке.

***

— Иди вниз, в мои покои, я сейчас подойду, — прошептала Марианна, наклонившись к уху. Гретель, услышав эти слова, вздрогнула, вскочила с места и побежала к выходу. Сердце забилось сильнее, когда она подлетела к двери и увидела двоих широкоплечих стражников. Один из них осматривал её оценивающим взглядом, а второй и вовсе делал вид, что не заметил какую-то жалкую служанку.

— Пропустите. Это по моему приказу, — крикнула им Марианна, и рыцари тут же исправились и пропустили Гретель. Это поразило её. Обычно люди Розенбергов не очень-то слушались герцогиню Вишневецкую, считая её чужой, хотя она и была двоюродной сестрой их сюзеренки. Признаться честно, Гретель до безумия раздражали эти люди. Таких наглых, грубых и бесчувственных слуг бывшая баронесса Хан ещё никогда не видела. Иной раз хотелось избить кого-нибудь из них, и Гретель пару раз была в шаге от этого, но её постоянно останавливало осознание того, что здесь за любую провинность её могут казнить.

Пробежав длинный освещённый коридор до конца и завернув за угол, Гретель как бешеная влетела в покои Марианны и тут же опустилась на стул у кровати. Ей было всегда так страшно ходить по этому замку одной. Она боялась здесь чуть ли не каждую служанку или кошку, но самый большой ужас у неё вызывала Агнешка Сарм. От одного только её упоминания Гретель начинало трясти. Трясти от злости, от страха, от неописуемой ярости, жгущей её сердце.

Когда они впервые столкнулись в шатре графини Кюгель почти месяц назад, Сарм с Гретель ни секунды не церемонилась. Служанка искренне жалела о том, что тогда ей не хватило ума придушить её. Если бы Гретель не засуетилась и не испугалась, Агнешка и Малгожата сейчас были бы мертвы. Сарм разорвала на ней платье, а затем, пока шла битва, собственноручно изнасиловала и избила. Потом, вдоволь наигравшись, оставила её Малгожате и ещё двоим солдатам, имён которых Гретель не знала. Она даже не видела их лиц, хотя ей, признаться, хотелось бы их знать, чтобы однажды найти и выцарапать глаза. Один из них якобы пожалел её и не заставил ублажать его ртом, но по большей части издевался, как хотел. И со вторым было ещё хуже. Больше всего девушка боялась забеременеть после этого, хотя лекарь ещё в детстве говорил ей о том, что она бесплодна.

Гретель ненавидела себя за то, что не смогла в тот день даже сбежать. После всех этих истязаний она просто потеряла сознание от боли и усталости. Её унесли с собой, и бывшая баронесса очнулась уже в замке Кюгель, принадлежавшем теперь Розенбергам.

С этого дня Гретель стала служанкой Агнешки, но выполняла скорее роль игрушки или личной шлюхи. Графиня Сарм позволяла себе делать с ней такие вещи, о которых те двое солдат вообще даже думать бы побоялись. Гретель даже представить себе не могла, что когда-то в этой жизни будет плакать каждый день и серьёзно задумываться о том, чтобы уйти из жизни. Самое страшное было то, что все вокруг знали об этом, слышали, видели своими глазами, но никто не сочувствовал и не жалел служанку. Наоборот, чуть ли не каждый считал своим долгом напомнить Гретель, что она якобы сама виновата во всём. В том, что не смогла убежать, не смогла дать отпор. В том, что вообще родилась на свет.

А потом, буквально неделю назад, в замке Розенберг появилась Марианна. Как только Гретель впервые увидела её и услышала от Агнешки, что теперь временно будет служить ей, в сердце служанки забилась какая-то слабая надежда на то, что хоть герцогиня Вишневецкая сможет её понять и простить. Гретель не ошибалась. Марианна стала единственной, кому бывшая баронесса могла хоть немного доверять. Гретель понимала, что в служанках у герцогини Вишневецкой она временно, но старалась об этом не думать. Её доброта заставляла сердце девушки буквально таять, но вспоминая о том, что скоро вернётся к Агнешке, Гретель не могла сдерживать слёз. Она ни разу не упрашивала Марианну забрать её отсюда, так как понимала, что не нужна ей, да и Микалина наверняка запретила бы.

От ужаса у Гретель снова задрожали руки, а на глаза навернулись горячие отчаянные слёзы.

Внезапно дверь отворилась, служанка по привычке вздрогнула от страха, но когда увидела лицо Марианны, успокоилась.

— Значит так. — Графиня Вишневецкая захлопнула за собой дверь и буквально подлетела к Гретель. — Ты ведь хочешь отомстить Агнешке и всем этим мразям, которые сидят здесь?

— Что? — выпалила служанка и посмотрела на Марианну, как на сумасшедшую. Она заметила, что на герцогине Вишневецкой были доспехи. Красивые, позолоченные, явно дорогие, скорее всего парадные — сражаться в таких, конечно, было можно, но неудобно.

Гретель не понимала, что это значит, но её сердца забилось чаще. Она прижала руку к груди и не могла вымолвить ни слова, будто боялась, что её подслушивали.

— Говори честно, — добавила Марианна шёпотом и присела перед девушкой на корточки. — Тут никого нет, кроме нас с тобой.

— Д-да, — наконец вымолвила Гретель. Её руки задрожали от страха и ненависти к Розенбергам, которая столько дней теплилась в груди и вот, кажется, запросилась наружу. Микалина была права, когда смотрела на её покорность с недоверием. Гретель ненавидела здесь всех, кроме Марианны. Она спала и видела, как убивает каждого из них лично.

Слёзы не лились по её щекам, но на лбу выступил холодный пот. Гретель ощутила на языке вкус крови — в порыве чувств она прокусила губу.

— Ти-ихо. — Вишневецкая взяла ладони служанки в свои. — Послушай. Сейчас я дам тебе кинжал, и ты отправишься в спальню Малгожаты и Сержа. Когда молодожёны войдут туда, чтобы заняться исполнением супружеского долга, ты быстро прирежешь их, после чего побежишь в мои покои и без меня никуда не будешь выходить. Поняла? — Гретель быстро закивала в ответ. Она не понимала ещё, во что ввязывается, но предложение Марианны звучало слишком уж заманчиво. Руки Гретель всё ещё дрожали от ужаса и предвкушение мести. Месть… её близость действительно опьяняла. Желание убить Малгожату заставляло сердце стучать где-то в горле. Перед глазами встало её жестокое, бесчувственное, злое лицо. Гретель часто задышала в предвкушении расплаты. Ей больше не было страшно.