Меловой человек (ЛП) - Тюдор С. Дж. - Страница 5

Печальная правда заключается в том, что этот дом был куплен, когда процентная ставка представляла собой двузначное число. Мы заложили дом один раз, чтобы сделать ремонт, а потом еще раз, чтобы оплатить лечение отца, когда стало ясно, что умирать дома слишком дорого.

Мы с мамой долгое время жили вдвоем. А пять лет назад она встретила Джерри, веселого экс-банкира, который очень хотел удрать подальше от всего и своими руками построить экологически чистое жилье где-то в графстве Уилтшир, на природе. Не имею ничего против Джерри. «За» тоже ничего не имею, но, похоже, мама с ним счастлива, а это, как мы любим себе врать, — самое главное.

Думаю, часть меня, даже несмотря на то, что мне уже сорок два, просто противится тому, чтобы мама была счастлива с каким-то другим мужчиной, кроме папы. Знаю, это так по-детски, незрело и эгоистично. В этом я хорош.

К тому же в семьдесят восемь лет маме вдруг стало решительно наплевать на все. Конечно, она не говорила этого, когда собралась переехать к Джерри, но подтекст я уловил:

— Я просто хочу убраться отсюда подальше, Эд. Тут слишком много воспоминаний.

— Ты хочешь продать дом?

— Нет. Я хочу, чтобы он достался тебе. Немного любви и заботы, и из него выйдет чудное семейное гнездышко.

— Мам! У меня и девушки-то нет, о какой семье мы говорим?

— Никогда не поздно, знаешь ли.

Я ничего не ответил.

— Не хочешь жить в этом доме — можешь его продать.

— Дело не в этом. Я… я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

— От кого письмо? — спрашивает Хлоя, подходит к кофемашине и ставит в нее кружку.

Я засовываю письмо в карман халата.

— Не важно.

— О-о-о, интрига!

— Не совсем. Просто это… старый знакомый.

Она приподнимает бровь:

— Что, еще один? Слушай, они как грибы. Я и не знала, что ты был такой звездой.

Я хмурюсь, но тут же вспоминаю, как рассказывал ей о том, что ко мне на ужин придет гость.

— Какой удивленный тон!

— Да, удивленный. Для такого нелюдимого типа у тебя как-то многовато друзей.

— Все мои друзья здесь, в Эндерберри. И ты их знаешь. Это Гав и Хоппо.

— Они не в счет.

— Почему?

— Потому что они — не друзья. Вы просто знаете друг друга всю жизнь, вот и все.

— Именно таких людей и называют «друзьями», разве нет?

— Нет. Таких людей называют «узким кругом». Вы вынуждены общаться, потому что привыкли к этому, потому что у вас есть общее прошлое, но не потому, что очень этого хотите.

Она была права. В каком-то смысле.

— Не важно. — Лучше сменить тему. — Я пойду собираться. Мне нужно в школу.

— Сейчас же каникулы!

— Вопреки расхожему мнению, работа учителя не заканчивается с наступлением летних каникул.

— Никогда не думала, что ты — фанат Элиса Купера.[7] Я была о тебе лучшего мнения.

— Мне нравится его музыка, — невозмутимо отзываюсь я.

На лице Хлои появляется та самая кривая улыбочка, которая чудесным образом превращает ее простоватые черты в совершенно очаровательные. Есть такие женщины. Поначалу они могут казаться необычными, даже немного странными, но затем — всего одна мимолетная улыбка или приподнятая бровь, и они преображаются.

Думаю, я немного влюблен в нее, хотя никогда в этом не признаюсь. Я знаю, что для нее я скорее дядюшка-опекун, чем потенциальный парень. А я не хочу внушать ей дискомфорт и мысли, что я испытываю к ней нечто большее, чем отцовскую любовь. К тому же мне прекрасно известно, что в таком маленьком городке отношения со столь юной особой могут быть истолкованы неверно.

— Ну и когда придет этот твой «старый знакомый»? — спрашивает она, усаживаясь со своим кофе за стол.

Я отодвигаю стул и встаю.

— Около семи. — Молчу пару секунд. — Будем рады, если ты присоединишься к нам.

— Спасибо, но я пас. Не хочу портить ваш вечер воспоминаний.

— О’кей.

— Может, в другой раз. Судя по тому, что я прочитала, он вроде бы интересный персонаж.

— Да. — Я выдавливаю из себя улыбку. — Интересный — не то слово.

Школа находится в пятнадцати минутах бодрой ходьбы от моего дома. Но сегодня, в такой приятный и теплый летний день, укрытый под тонким слоем облаков, пересеченных редкой лазурью, этот путь превращается в прогулку. Отличная возможность немного привести мысли в порядок перед работой. В учебный семестр это полезная привычка. Многих детей из Академии Эндерберри, у которых я преподаю, можно назвать «сложными». Во времена моей молодости их бы назвали «кучкой мелких засранцев». Иногда я подолгу настраиваюсь перед встречей с ними. А когда и это не помогает, единственное, что меня спасает, — это рюмка водки, выплеснутая в утренний кофе.

Как и многие другие маленькие города, Эндерберри может показаться неискушенному глазу прекрасным местом для жизни. Сплошь изящные улочки, вымощенные булыжником дороги, чайные магазинчики и собор со своей историей. Дважды в неделю здесь появляется уличный рынок, повсюду — уйма очаровательных парков и возможностей полюбоваться речными видами. Если немного проехаться на машине, можно с легкостью попасть на песчаные пляжи Борнмута или на открытую пустошь Нью-Форест. Однако, если сковырнуть верхний слой, можно с такой же легкостью убедиться, что все это — лишь глазурь для туристов. Занятость здесь привязана к определенному сезону, и уровень безработицы очень высок. Толпы неприкаянной молодежи постоянно шатаются по магазинам и паркам. Шестнадцатилетние мамы возят по главной улице орущих младенцев в колясках. Это, конечно, не такое уж обычное явление, но в последнее время оно стало довольно частым. Или это только мне так кажется. Ведь весьма нередко с возрастом приходит не мудрость, а нетерпимость.

Я дохожу до ворот парка Олд-Мидоу. Это земля моего детства. Она определенно изменилась с тех пор. Здесь появился скейт-парк, а та игровая площадка на другом конце парка, где частенько зависала наша «банда», сменилась более современной и модернизированной зоной отдыха. Появились качели на веревках, огромная горка-тоннель, спуски на канатах и куча всевозможных классных штук, о которых мы и мечтать не могли, когда были детьми.

Странно, но старая игровая площадка тоже никуда не делась — она все еще находилась там, заброшенная и запущенная. Домик весь проржавел, тросы качелей кто-то спутал и обмотал вокруг рамы, а некогда яркая краска на деревянной карусели пошла пузырями и облупилась. Теперь ее покрывали граффити, сделанные теми, кто и сам уже давным-давно позабыл, почему Хелен — сучка и почему они когда-то обвели имя Энди В. сердечком.

Я стою возле этой площадки пару минут. Просто смотрю и вспоминаю…

Слабый скрип качелей, покусывающий холодок раннего утра, крошки белого мела на черном асфальте. Еще одно послание. Но на этот раз другое. Это не меловой человечек, это… что-то иное.

Я резко оборачиваюсь. Только не сейчас! Только не снова! Я не хочу, чтобы меня опять втянули во все это…

В школе я не задерживаюсь надолго. Заканчиваю все дела еще до обеда, собираю книги, запираю дверь и снова иду в центр.

«Бык» все еще стоит на углу главной улицы. Последний из «коренного населения». Раньше в Эндерберри было еще два паба, «Дракон» и «Уитчиф», а затем сюда въехала новая сеть. Старые заведения начали закрываться одно за другим, и родителям Гава пришлось урезать цены. Они позволили устраивать в пабе девичники, ввели «счастливые часы» для посетителей и «семейные дни» — что угодно, лишь бы выжить.

В конце концов они поднакопили деньжат, переехали на Майорку и открыли там бар «Бритц». Гав, который работал в «Быке» на полставки с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать, получил полную власть над пивными бочонками и остался среди них навсегда.

Я толкаю тяжелую дверь и вхожу внутрь. Хоппо и Гав сидят за нашим столом в углу у окна — как и всегда. Гав все такой же огромный — и именно по этой причине мы еще не забыли, почему в детстве звали его Толстяком, — однако теперь его жир превратился в мышцы. Его руки, сплошь испещренные толстыми венами, похожи на стволы деревьев. Лицо у него грубое, как будто вытесанное из камня, а короткие волосы поседели, и их стало намного меньше.