Меловой человек (ЛП) - Тюдор С. Дж. - Страница 31

— Дальше так продолжаться не может! — Папин голос звучал одновременно разгневанно и печально.

— Как? — Мамин голос — напряженный и натянутый.

— Ты знаешь, о чем я! Плохо, что ты работаешь сутками напролет, плохо, что эти тупицы-евангелисты запугивают женщин в больнице, но это! Угрожать твоей же семье!

— Просто тактика устрашения. Мы не прогнемся!

— Это другое! Это уже переход на личности!

— Всего лишь угрозы! Такое и раньше случалось. В конце концов, им это надоест. И они решат заняться каким-нибудь другим богоугодным делом. Все уляжется. Всегда укладывается.

Хоть я его и не видел, но представил себе, как папа встряхивает головой и кивает, — он всегда так делал, когда был расстроен.

— Думаю, ты ошибаешься, и я не уверен, что готов рисковать.

— Хорошо, как ты предлагаешь мне поступить? Оставить работу? Бросить практику? Сидеть дома и лезть на стену, выживать на зарплату безработного писателя?

— Это несправедливо.

— Я знаю. Прости меня.

— Разве мы не можем вернуться в Саутгемптон? Пусть кто-нибудь другой позаботится об Эндерберри.

— Это мой проект, мой ре… — Она осеклась. — Моя возможность доказать, чего я стою.

— Доказать что? Все эти шизики тебя ненавидят.

Повисла пауза.

— Я не стану бросать работу и клинику. Не проси меня.

— А как же Эдди?

— С Эдди все в порядке.

— Серьезно? Ты знаешь, о чем я, ты и сама об этом думаешь. Ты же его почти не видишь в последнее время.

— Хочешь сказать, с ним не все хорошо?

— Я хочу сказать: после всего, что было, — та драка на дне рождения Гэвина, мальчишка Куперов, собака Дэвида Хопкинса, — хватит уже с него тревог и переживаний. Мы всегда говорили о том, что хотим подарить ему любовь и спокойную жизнь, и я не желаю видеть, как все это скажется на нем. Не важно, как именно.

— Если я пойму, что все это может как-то сказаться…

— Что тогда? Уйдешь? — Голос отца прозвучал как-то странно в этот момент. Кисло и горько.

— Я сделаю все, что от меня потребуется, чтобы защитить свою семью, но это не значит, что я не смогу при этом продолжать работать.

— Ну, будем надеяться, что нет.

Я услышал, как открылась дверь в гостиную, а затем — шорох одежды.

— Куда ты? — спросила мама.

— Пойду прогуляюсь.

Входная дверь захлопнулась — так громко, что перила на лестнице вздрогнули и со стены у меня над головой сорвалось облачко гипсовой пыли.

Должно быть, папа прогуливался очень долго, потому что я не слышал, как он вернулся. Наверное, я просто уснул. Но зато я услышал кое-что другое. То, чего не слышал никогда до этого.

Услышал, как моя мама плачет.

2016 год

Я сижу на скамейке на заднем дворе церкви. Здесь пусто — это довольно предсказуемо. В наше время люди выбирают другие храмы. Например, бары, торговые центры, телевидение и виртуальную реальность. Кому нужно слово Божье, когда слова какой-нибудь звезды экрана могут оказаться ничуть не хуже?

Я не переступал порог церкви Святого Томаса с самых похорон Шона Купера, хотя очень часто проходил мимо. Это довольно древнее сооружение. Не такое огромное и величественное, как собор Эндерберри, но, без сомнения, красивое. Мне нравятся старинные церкви. Точнее, нравится любоваться ими, но не молиться в них. Сегодняшний день станет исключением, хотя я не совсем молиться пришел. Я вообще не уверен, зачем пришел сюда.

Церковь Святого Томаса благожелательно глядит на меня сверху вниз большими витражными окнами. Ее покровитель был святым? Черт его знает. Мне кажется, этот святой парень был крутым. Не какая-то там скучная Мария или Матфей. Наверное, он был немного хипстером. Быть может, с модной бородкой.

Интересно, святые действительно живут совсем безгрешно? Или можно быть законченным негодяем, а потом отколоть пару чудес и тебя сразу запишут в святые? Так работает религия? Можно убивать, насиловать, калечить, и все тебе простится, если покаешься? Мне всегда казалось, что это довольно-таки несправедливо. Но тогда и Бог несправедлив, и жизнь.

Но, как правильно замечал сам мистер Христос, кто из нас безгрешен? Многие люди в какой-то момент поступали плохо, хотели вернуть все назад, жалели о том, что сделали. Мы все совершаем ошибки. В каждом есть и хорошее, и плохое. И если кто-то сделал что-то плохое, это же не перечеркнет все то хорошее, что он когда-либо совершал? Или есть настолько тяжелые грехи, что их уже ничем не искупить?

Я думаю о мистере Хэллоране. О его прекрасных картинах, о том, как он спас Девушку с Карусели и в какой-то степени нас с папой.

Что бы он ни совершил впоследствии, я не верю, что он был плохим человеком. Так же, как и Майки. Он не был плохим. Не совсем. Да, иногда он вел себя как дерьмо, и я не уверен, что мне нравится и то, в какого взрослого он превратился. Но разве мог кто-то ненавидеть его настолько, чтобы попытаться убить?

Я снова поднимаю взгляд на церковь. Что-то святой Томас мне не помогает. Я не чувствую никакого божественного благословения. Вздыхаю. Наверное, я слишком много читаю. Смерть Майки, скорее всего, была следствием несчастного случая, а письмо — это просто неудачное стечение обстоятельств. Возможно, какой-то жестокий шутник узнал наш адрес и решил мне напакостить. По крайней мере именно в этом я старался убедить себя с тех пор, как из моего дома ушли полицейские.

Проблема заключалась в том, что кто бы ни присылал нам те письма, они своего добились. Они сорвали крышку с того ящика, который я пытался закрыть и засунуть в самый дальний угол своего сознания. Как и в случае с ящиком Пандоры, ящик Эда весьма непросто снова запереть. Хуже всего то, что на самом дне этого ящика лежит не надежда. А вина.

Я слушаю песню. Обычно Хлоя слушает эту музыку, и я постепенно к ней привык. Какой-то панк-фолк исполнитель — Фрэнк Тернер.

В припеве говорится о том, что никто не помнит о том, что он сделал.

Но это не совсем так. Вся моя жизнь определялась теми поступками, которых я не совершил. Тем, чего я не сказал. Думаю, это объединяет многих людей. Нас обтачивают не достижения, а провалы. Не ложь, нет, скорее правда, которую мы не говорим.

Когда копы показали письмо, я должен был что-то сказать. Я должен был показать им, что получил точно такое же письмо. Но я этого не сделал. И до сих пор не знаю почему. Я не могу это объяснить. Так же, как не могу объяснить, почему я до сих пор не признался в том, что я совершил или о чем знал много лет назад.

Я даже не уверен, какие чувства мне внушает смерть Майки. Каждый раз, когда я пытаюсь его представить, вижу юного двенадцатилетнего Майки с железными зубами и злобой в глазах. И все же он был моим другом. А теперь его нет. Теперь он больше не будет частью моих воспоминаний. Он и сам стал воспоминанием.

Я встаю и киваю на прощание святому Томасу. А когда оборачиваюсь, замечаю какое-то движение. Это монашка. Пухленькая блондинка, под рясой которой виднеются угги. Я уже видел ее в городе. Она кажется слишком милой, чтобы быть монашкой.

Женщина улыбается мне:

— Вы нашли то, что искали?

Похоже, церковь и сама стала напоминать торговый центр. Но, увы, моя корзинка по-прежнему пуста.

— Пока нет, — отвечаю ей я.

Когда я возвращаюсь домой, замечаю на парковке мамину машину. Вот черт! Вспоминаю, что в прошлый раз мы говорили о Варежке. Ганнибал Лектер в кошачьей шкурке. Я открываю дверь, вешаю пальто на крючок и захожу на кухню.

Мама сидит за столом, Варежка — слава богу! — в переноске, стоящей на полу у ее ног. Хлоя возится с кофе. Сегодня она одета вполне прилично, как для нее, — в мешковатый свитер, лосины и полосатые носки.

Несмотря на это, я прямо чувствую, как в воздухе витает мамино неодобрение. Она не любит Хлою. Да я от нее этого и не ждал. Никки ей тоже не нравилась. Есть такие девушки, которых мамы терпеть не могут, и именно от этих девушек у тебя всегда сносит крышу.