Под стягом Святослава
(Историческая повесть) - Пономарев Станислав Александрович - Страница 10

Араб принял свиток двумя руками, поднес ко лбу, к губам, к сердцу и сказал торжественно:

— Исполню поручение могучего кагана Урусии. Уши эмира Бухары услышат слова дружественного ему грозного воителя Святосляба!

— Дары царю Мансуру на моем подворье. Пришли своих людей оружных, Хасан, дабы в целости доставить их владыке Бухары… Только надо так все сотворить, чтоб кто из недругов не прознал.

Араб в знак согласия склонил голову.

— А это, — Летко достал из-за пазухи синий лоскут шелка с великокняжеским знаком, — ярлык тебе на торговлю в Киев-граде… Без пошлины.

Хасан снова склонил голову, принимая богатый дар.

«Если бы красный шелк…» — подумал он.

Летко, словно прочитав его мысли, добавил:

— Красный ярлык будет твоим, как только добрый ответ от царя Бухары придет. Тогда и другие города Руси откроют перед тобой ворота базаров… И Новгород тоже!

Купец пристально глянул в глаза Летке:

— Ответ будет добрым. Мансур-ибн-Нух совсем отвернет свое лицо от Хазарии. Обещаю! Сам в Бухару поеду. Пусть каган Святосляб готовит красный ярлык.

Хаджи-Хасан взял со столика серебряный бубенчик, позвонил. Вошел величественный Махмуд. Он церемонно передал хозяину саблю в ножнах, усыпанных редчайшими самоцветами. Хасан двумя руками поднес ее руссу:

— Это мой ничтожный дар кагану Святослябу, да будет он властвовать в Урусии вечно!

Летко Волчий Хвост почтительно принял подарок, потом передал его Ставру.

Вскоре явился свету еще один клинок, разве что чуть уступающий первому по красоте. Им Хаджи-Хасан одарил русского посла.

Ставр тоже не был обойден подарком — кинжал из дамасского булата богатырь прицепил к своему боевому поясу.

А в это время поодаль от Хасанова шатра в толпе людской стоял Умаш. Он переоделся в платье персидского купца, чтобы быть неузнанным. Дорого бы он дал всякому, кто передал бы ему разговор русского посла с Хаджи- Хасаном. Но… это не дано было даже вездесущему иудейскому купцу Исааку, который приняв послание и золотой дар Харук-хана, развел руками:

— Сила — в богатстве! А я не так богат, как почтенный Хаджи-Хасан. И куда нам обоим до богатств кагана Урусии. А тайнами владеет сильный. Чтоб узнать тайное, надо быть таким же сильным, как Святосляб… — И, встретив гневный взгляд хазарина, потянувшегося к кинжалу, добавил поспешно: — Но я попробую.

САМЫЙ СПРАВЕДЛИВЫЙ СУД

этот полуденный час карнаи[41] голосили дольше обычного и чаще срывались на хриплые тона — наверное, от сырой погоды. Дождя не было, но воздух ощутимо насытился весной. В Итиль-келе остро пахло свежей водой, рыбой, навозом и размякшей глиной. Так терпко и сладко глина пахнет только весной, когда еще снег полностью не растаял и оголенная почва промерзает по ночам.

Зимой зрелищ у кочевников мало. Пастухи о стадах думают, чтобы волки скот не задрали; джута[42] боятся табунщики, который валит животных быстрее и вернее любых волков; страшатся эльтеберов, ибо они безжалостнее и волков, и джута, вместе взятых, — все подчистую подбирают…

В Итиль-келе разбросаны тысячи глинобитных юрт — зимних жилищ хазар разного сословия. У ханов юрты просторные, изнутри коврами устелены; у бедноты — убогие, тесные мазанки, готовые рухнуть от сильного порыва ветра. Ханы живут на западном берегу реки Итиля, рядом с каганами; беднота — на восточном, рядом с базарами и тревогой, ибо с этой стороны столица Хазарии постоянно подвергается набегам враждебных торок-огузов.

Некоторые, самые богатые, ханы-эльтеберы в шатрах живут. Шатры китайским или согдийским шелком покрыты, а вокруг — частокол и неусыпная стража, чтобы голодные соплеменники не лезли в гости к дастархану богатого.

Здесь же, на западном берегу, послы из других стран поселились и тумен-тарханы — кагановы военачальники. Великий царь Иосиф на острове посредине реки расположился. Вон его дворец с высокими белыми стенами и башнями, на которых днем и ночью воины бодрствуют. К дворцу великого с обоих берегов мосты пролегли. С западного — каменный, прочный, с восточного — деревянный, наплывной: его можно мгновенно разрушить или сжечь…

Справедливость в Итиль-келе стерегут девять судей: трое — для иудеев, трое — для мусульман, двое судят людей христианской веры и только один показывает волю Тенгри-хана язычникам. Язычников в Хазарии в три раза больше, чем всех остальных людей. Но… какие же это люди — кара-будуны, черный люд? Так, навоз под ногами детей Моисея, Мухаммеда и Иисуса Христа… Однако великий царь справедлив и законами всех наделил. Девять главных судей рассылают своих подчиненных по всем землям и городам огромного каганата в той же пропорции: три, три, два, один.

Все судьи по воле царя подчинены кендар-кагану. Если великий Шад-Хазар — носитель и опора учения Моисея, то кендар-каган защищает все веры сразу. Иначе ему нельзя быть покровителем Справедливости — народ перестанет ему верить.

Должность верховного судьи выборная. Нынешний завоевал ее в словесном споре со многими соперниками. А среди них были мудрейшие из мудрых. Соискатели слыли знатоками обычаев и законов всех народов и племен многоликого Хазарского каганата. Всех победил Азиз-хан.

Тогда на базарной площади, при огромном скоплении народа, девять судей пронесли нового кендар-кагана на руках до золотого трона. Трон этот от других отличался некоторым своеобразием. Он походил на обыкновенный квадратный столб высотой в пять локтей, спинки и подлокотников не было. Трон был так узок, что, задумавшись или заснув от скуки, с него запросто можно было свалиться и напороться на мечи, врытые у подножия остриями вверх: по три с каждой стороны. Иноземцы дивились невиданному седалищу, изумленно цокали языками. Но справедливость тем и могуча, что ставит избранников в такие условия, когда, судя других, он бы сам не дремал и постоянно помнил о бренности всего земного!

Говорят, прежний каган трижды падал с трона и жив оставался: прыгал хорошо — успевал ногой оттолкнуться. Однако это не превратилось в пагубную для народа привычку. В четвертый раз нога соскользнула, и верховный судья вмиг стал похож на бабочку, нанизанную на острие булавки. Народ смеялся: над неудачниками всегда смеются, и громче всех над теми, кто выше всех сидел и от которого судьба каждого так или иначе зависела…

При посвящении Азиз-хану надели на шею, как тяжкое бремя, пудовую золотую цепь, заняли руки короной и жезлом. Это для того, чтобы без лишней волокиты дело исполнял и не куражился над людьми: не больно-то долго усидишь на узком троне, когда на тебя понавешано более полутора пудов, пусть даже золота и самоцветов.

Девять судей образовали перед столпом Справедливости живую лестницу из своих тел. Народ с любопытством наблюдал, как их избранник вознесет на трон все знаки их доверия. И тут Азиз-хан доказал, что, кроме красноречия и мудрости, он обладает крепким телом и отлично развитым чувством равновесия…

Сегодня по особому реву карнаев народ сообразил, что предстоит суд с участием самого Азиза, и густо повалил на главную базарную площадь. Лавки мгновенно закрылись: все знали, предстоит зрелище, лицезреть которое можно только раз или два в жизни, если ты не живешь постоянно в Итиль-келе. Кендар-каган по пустякам простому народу не показывался. Мудрость, которую верховный судья изрекал с высоты золотого трона, новым ослепительным лучом божественного света озаряла самого великого царя Шад- Хазара, ибо только от его имени все великое и чудесное свершалось на Хазарской земле.

Понятно, что прибегать к суду мудрейшего никто не стал бы по пустячному делу: например, спорить о пропаже козы…

В обычные дни золотой трон стоял в глубине огромного шатра, изукрашенного магическими надписями и знаками иудеев, мусульман, христиан и огнепоклонников. Перед входом, за длинным столом, ежедневно сидели те самые девять судей. К ним мог подойти любой человек и разрешить любое дело, даже о пропаже козы. Уличенный в неправде тут же и наказывался: одного в неволю продадут для оплаты судебных издержек; другого, разложив на колоде, так отпотчуют сыромятными бичами, что он потом почесывается всю жизнь до гроба; третьему равнодушный палач привычно ссекает голову.