По ту сторону жизни - Лесина Екатерина - Страница 88

И показалось, произнес он это с насмешкой.

Я смотрела на дядюшку.

Да, мы особо не были близки. Скажу больше, мы и знакомы-то были весьма поверхностно. Я ему не нравилась, я остро ощущала это и не имела особого желания продолжать знакомство. Он, в свою очередь, любезно не искал встреч.

И пожалуй, это делало нас обоих счастливыми.

А на отца он не похож. И на Мортимера. Тот рыхлый, расплывающийся, несмотря на корсеты и ладно скроенные костюмы. Дядюшка Фердинанд высок даже для мужчины. Я ему и до подбородка не достаю. Сухопар. Сложен в целом неплохо, но худоба создает иллюзию некоторой дисгармоничности. Конечности его кажутся чересчур длинными, равно как и шея.

Светлокож. Светловолос. И волосы собирает в короткий неряшливого вида хвост. А вот лицо блеклое. Брови почти не видны, и из-за этого лоб выглядит непомерно высоким. Нос хрящеватый с горбинкой. Губы узкие. Подбородок сильный, тяжелый.

— Она была слишком впечатлительной… и я говорил, что не стоило ее в это дело втягивать. — Дядюшка уселся в кресло и вытянул длинные свои ноги. Домашние клетчатые тапочки смотрелись весьма мило, хотя и не сочетались по цвету с вельветовым бурым костюмом. — Однако мой отец отличался некоторым упрямством, и полагаю, не желал, чтобы его открытие вышло за пределы семьи. Да и… совет мой, как понимаете, несколько запоздал.

— Вы давали клятву? — уточнил Вильгельм и шмыгнул носом.

— Давал, — дядюшка слегка наклонил голову. — Вы понимаете, что проект подобного уровня… не мог бы состояться без клятвы.

— Но вы теперь говорите?

— Не о сути проекта… скажем так, клятвы в структуре своей имеют жесткие рамки, однако определяются они прежде всего внутренним отношением присягнувшего, — палец дяди коснулся головы. — Мы сами решаем, как далеко распространяется запрет. И это оставляет некоторое пространство для маневра… при должном умении.

Я восхитилась. Всегда импонировала мужчинам умным, кто ж знал, что дядюшка, к которому в семье относились снисходительно — мол, не сидится чудаку в родной империи, — тоже относится к ним?

— Если бы вы спросили о конкретных вещах… скажем, об этапах… или о сути ритуалов, структуре… частей, — он слегка поморщился и, вытащив из кармана платок, прижал к носу. — Я бы не смог ответить. А вот наши отношения с Франсин… вы знаете, что ее бабка была островитянкой?

— Нет.

Я как-то даже не задумывалась, откуда была моя мама… и это тоже странно. Была тетушка Нинелия. А кроме нее? Куда подевались их с мамой родители? Или другие родственники? И почему, собственно говоря, я только сейчас задалась этим вопросом?

— Дед был неплохим специалистом, — хмыкнул дядюшка, пряча платок в кулаке. Но кровь я почуяла. Дрогнули ноздри и… — Дорогая, возьмите себя в руки. Поверьте, кровь моя изрядно испорчена не самым праведным образом жизни…

— Как-нибудь переживу.

— …и вовсе не годится пить из родственников, — наставительно произнес дядюшка. А я ответила:

— Вы это им скажите.

И мы улыбнулись друг другу. Еще подумала, что, крайне надеюсь, это не он убивает. А Диттер закашлялся, за что и получил кулаком по спине. Вильгельм, похоже, всегда был готов прийти на помощь другу.

— Что ж… если говорить… о том, о чем я могу говорить…

— Когда ты узнал, кто лишил тебя силы?

Этот вопрос заставил его нахмурится. Вздохнуть. И ответить:

— Мне было четырнадцать. И да… я всегда отличался непомерным любопытством. Наставники хвалили меня за живой ум, но я прекрасно осознавал: в нашей семье быть умным недостаточно.

Дядюшка тарабанил пальцами по подлокотнику, а я не торопила. Я понимала, насколько неприятен ему наш разговор. А еще искала повод задать один вопрос.

Важный вопрос. Очень важный и не слишком относящийся к делу.

— Я прекрасно помню, как заболел. Сначала решили, что это из-за воды, набегался, выпил холодной, вот и слег. Был жар. Слабость. Кости ломило. Я тогда кричал от боли, и мне давали морфий, но он не помогал. Не уверен, что длилось это долго… то есть мне казалось, да и сейчас кажется, будто прошла вечность, но после все уверяли, будто горячка длилась сутки. Всего сутки и… сила ушла.

Он покусал губы. Скрестил руки на груди.

— Извини, дорогая племянница… мне, пожалуй, следовало бы побеседовать с тобой раньше, тогда бы ты осталась жива. Но… ты слишком похожа на нее.

— На маму?

— На фрау Агну… называть ее матушкой я и раньше не мог. Не знаю почему… просто не мог, и все.

Я похожа на бабку?

Да, что-то такое говорили, но… на отца больше, а мама… она была хрупкой и воздушной, только это я и запомнила, а мелочи, вроде черт лица и… пускай. Какая разница, на кого я похожа?

— Мне казалось, что ты-то точно не причастна к делам прошлым, а потому и втягивать тебя в эту грязь не стоит, когда же ты умерла, предпринимать что-то было поздно.

— Но ты предпринял.

— То, что мог… — дядюшка развел руками. — Все-таки твоя мать оказалась права, когда просила у Нее защиты для тебя…

— Сначала.

Я имела право требовать. Я… наверное, имела право что-то требовать от человека, которого моя бабка изуродовала, и не только она. Что-то погост семейных тайн становится слишком уж большим.

— Сначала… итак, я лишился силы, а с ней и любви отца, которому нужны были наследники, но не такие, как я или Мортимер. Я страдал. И не только потому, что сила ушла, хотя это… тяжело.

Он не стал описывать. А мы не стали спрашивать. Я просто посочувствовала. Про себя, ибо сочувствие вслух ему нужно не было.

— Твой отец, который еще вчера умирал, вдруг исцелился, и дар ему вернулся… слуги зашептались, что это неспроста… фрау Агна посещала храм, и вот такие чудеса… стало быть, к просьбе снизошли. О да, она велела слугам молчать, но что приказ против человеческого стремления к сплетням. И если сперва я не слишком обращал на них внимание, пытаясь как-то приспособиться к новой для себя жизни, то позже… несколько лет, как в тумане… я продолжал учиться, надеясь, что однажды проснусь и обнаружу, что моя сила вновь со мной. Я старался. Я был лучшим… лучше брата, который вдруг превратился из еще одной неудачи рода в наследника и любимца. А я… я стал чем-то, что мешало. Отец, глядя на меня, кривился. Мать… женщина, которую я считал матерью, и вовсе меня не замечала. Мне было двенадцать, когда меня отослали в школу. Хорошую. Очень дорогую. Ведь род Вирхдаммтервег всегда выбирает только лучшее.

В этом высказывании мне послышались знакомые ноты.

Да, дед так говорил. Про род и про лучшее… и да, из трех детей он выбрал одаренного. А из меня с сестрой ту, которая родилась в браке…

— Там, как ни странно, я пришел в себя. Не скажу, что резко приспособился, обзавелся друзьями… скорее напротив. Я был нелюдим и не слишком приятен в общении. Время было непростое. Там либо медленно сходишь с ума от одиночества, либо находишь себе дело по сердцу. Меня увлекла математика, а в приложении к магии… почему-то никто никогда не рассматривал магию с точки зрения математических моделей.

Я на всякий случай кивнула, поскольку звучало это солидно и умно.

— Моим родным писали о моих успехах. Им отправляли грамоты и награды, но уже тогда я начал понимать, что, сколько б их ни было, я все равно останусь вторым сортом… умный, но лишенный силы. Мне было пятнадцать, когда мне позволили вернуться на каникулы. Точнее, дед настоял на моем возвращении… и наивно с моей стороны было полагать, будто дело в моих успехах.

Пауза.

И я разглядываю собственные ногти. Потемнели. Стали плотнее… и камень неплохо пробивают.

— Он хотел, чтобы я принес клятву верности наследнику. Такой вот обычай… младшие сыновья… или не младшие, но просто те, кого сочли недостаточно сильными, чтобы наделить правом наследования, приносили клятву служить роду верой и правдой. Дед красиво говорил о моем долге, о том, что моему брату понадобятся мой ум и сила… убеждать он умел. А заодно добавил, что, откажись я от рода, и он откажется от меня.