По ту сторону жизни - Лесина Екатерина - Страница 79

— Видел ее мамашу? — я стянула с Диттерова бутерброда веточку петрушки. — Уж она-то по головам пошла бы и не моргнула… смотри, отец детишек завещание оставил, но, полагаю, не то, которое ее устроило. Конрад быстро избавился от мачехи. Сестрице… сестрице версию выдал о заботах. Само собой старушку это не устроило.

— Не так она и стара.

Я отмахнулась: стара или нет, но от пасынка она нашла способ избавиться. Вопрос как… Самоубийство? Еще одно самоубийство? Какой, к слову, удобный вариант… главное, пожертвовать нужную сумму в фонд жандармерии…

А еще подыскать подходящего жениха дурочке-дочурке, пока с ней не приключилось всеобъемлющей любви, которая может угрожать состоянию. Вот почему-то любовь подобная случалась к людям на редкость неподходящим.

— Марте вообще родной отец горло перерезал… или не родной? Мало ли… что ты так смотришь? Это в принципе не редкость, но… Адлар, Марта… это имеет отношение к делу?

— Не знаю.

И я не знаю. Зато знаю, что всех их связывало. И Диттер слушал. Хмурился. Да, понимаю, все прогнило, и впору похвалить себя за скаредность, не позволившую присоединиться к кругу избранных, чтоб их…

— Что ж… убийство — хороший мотив… если бы кому-то стало известно, что дочь дипломата собственноручно убивала… участвовала в запрещенных ритуалах…

Ему пришлось бы туго.

Короне не расскажешь, что он ни при чем…

— Гертруда осталась, — сказала я, облизывая пальцы. — И Соня… и…

Моя сестрица, которая, как выяснилось, слишком много врет.

Я заглянула в детскую. Ребенок спал. Девочка. Светловолосая. Кучерявая. Того самого ангельского вида, который вызывает у большинства людей неконтролируемые приступы умиления. От Гертруды в ней не было ничего.

А…

— Да, это неприятно, — фрау Коприг поджала губы.

Темное платье. Белый фартук с двумя дюжинами карманов. Кружевные манжеты и старомодный воротник на спицах. Он походил на огромное блюдо, на которое уложили круглую розовую голову. Седые волосы фрау, стянутые гулькой, лишь усугубляли сходство.

— Нам было премного печально узнать, что наша дорогая дочь не соблюла себя до свадьбы. Однако вместе с тем я прекрасно осознавала, насколько тяжело ей приходилась. Мы молили Господа единого избавить ее от проклятия темной силы.

В этом доме все было… упорядоченно? Пожалуй. Помнится, здесь летом и розовые кусты цвели симметрично.

Ни пыли. Ни грязи. Ни излишеств в виде статуэток или картин. Ничего, что могло бы испортить совершенство порядка и симметрии.

Дверь прикрыли.

— В вашем роду прежде темных не случалось? — поинтересовалась я, и фрау Коприг лишь сильнее поджала губы.

Закон она уважала. Даже больше, пред ним она преклонялась, видя в законе продолжения той самой упорядоченной жизни, к которой привыкла. И к Диттеру, как представителю оного, она отнеслась с преогромным уважением. А вот я…

В брюках. В красном наряде.

И мертвая, что вовсе противно естественной сути вещей. Именно эта мертвость моя, похоже, смущала благообразную фрау сильнее всего.

— Моя сестра, — произнесла она наконец, — тоже была проклята. Но она удалилась в монастырь. И теперь счастлива.

Очень сомневаюсь, разве что монастырь мужской. Или женский, но из тех, особых, о которых в обществе говорить не принято.

— Мы надеялись, что и Гертруда ощутит в себе зов… — фрау спустилась.

И мы с ней.

Скучная гостиная. Синие обои имеют какой-то невыразительный оттенок, отчего кажутся припорошенными пылью. Ковер квадратен и бур. Мебель расставлена вдоль стен, и, кажется, сделано это по меловым линиям. Пустота в центре комнаты удручает.

А смотреть здесь можно, кажется, лишь на огромную люстру, хрустальные подвески которой поблескивают на вялом солнце.

— Но она была глуха к словам истинной веры… мой супруг не единожды обращался с прошением… силу следовало изъять… к чему бедной девушке такой груз?

Вот же… и остается порадоваться, что подобного рода процедуры давно уже стоят вне закона.

— Мы следили за ней. Помогали. Но… темная сила звала ее. Гертруда уходила из дома. И вела весьма вольный образ жизни…

— За чей счет? — уточнила я.

Сомневаюсь, чтобы добрейшее семейство финансировало Гертрудины приключения, скорее уж наоборот, они не постеснялись бы использовать столь удобный рычаг давления. И по лицу фрау я вижу, что угадала с вопросом.

Она морщится. Кривится. Но взгляд ее останавливается на инквизиторе.

— Бабка моего супруга… оставила ей состояние… боюсь, она сама пребывала во власти тьмы…

То есть была ведьмой.

Тогда понятно, откуда в семье сила взялась.

— Его дед имел неосторожность связаться с особой сомнительных моральных качеств. Позже он одумался и удалил ее из семьи. И даже добился развода, сам воспитывал двоих детей…

Подобного ведьма не простила бы. Странно, что муженька не прокляла. Или… побоялась, что проклятье детей заденет? Как бы там ни было, главное, что, завещав свое состояние ведьме-правнучке, старушка сполна напакостила семейке… надо будет узнать размеры состояния, но…

Гертруда не бедствовала.

— Моя дочь, получив эти деньги, окончательно утратила разум. Она съехала из дому…

— Сбежала, — добавила хмурого вида девица в закрытом платье. — И видят боги, я бы тоже сбежала, если бы было куда…

— Нильгрид!

— Да хватит уже, мама, — девица плюхнулась в кресло. — Все уже поняли, что вы с отцом самые правильные, а остальные так, недоразумение богов. Хотите расскажу, что произошло? Гертруда их терпела, думала отыскать любовничка, чтобы он ее забрал, а тут состояние покойной прабабки. Счастье несказанное…

— В больших деньгах большие печали.

— Она и сделала им ручкой. Сняла квартирку и стала жить, как хотела…

— В грехе и разврате!

— Зато без нотаций и молитв, — фыркнула девица. — Ну да… побузила немного, не без того. Она меня к себе звала, только я, дура, все боялась… как же вас оставить… обитель греха… верила им…

— И за веру свою вознаграждена будешь.

— Разве что изжогой от вашей овсянки. Она Гертруду убила…

— Нильгрид! — от этого вскрика задрожали окна.

— Ой, мама, не делайте из себя оскорбленную невинность. Я слышала, как ты с ней ругалась. Она пришла, когда узнала, что ты забрала малышку…

— Я не могла позволить, чтобы моя внучка росла непонятно где…

— О да, здесь ей будет гораздо лучше. Кормят, поят и постоянно говорят, что она — плод греха и должна быть благодарна, что ее в семью приняли.

Черты лица благородной фрау исказились.

— Я хочу лучшего для нее… она должна знать. Зло спит внутри нее и…

— И ты его разбудила своим ядом, — прервала Ниль грид. — Знаете, в чем правда? В том, что моя сестрица оставила завещание. И все состояние принадлежит теперь моей племяннице… и соответственно тем, кто опекает ее…

— Гертруда была еще жива…

— Была, — согласилась Нильгрид. — И тебе это не давало покоя. Как же… позор на твою голову… а еще деньги, которые она спускала легко. Матушку попросили из храмового комитета, при котором она председательствовала последние двадцать лет. Такой позор… а еще у нас долги, потому что наш благообразный папенька имеет дурную привычку играть на скачках. Матушка же, чтобы не отстать, наверное, тишком попивает, а выпивши, начинает выписывать чеки на благотворительность. И плевать ей, что мы этого не можем позволить… Ты ведь ходила к Гертруде за деньгами? И что? Она тебя послала куда подальше?

Фрау Коприг белела и краснела.

И…

— Как ты смеешь, дрянь! — взвизгнула она, вскочив.

— Смею, матушка… я получила работу. В школе. Не здесь… я не хочу оставаться в одном с тобой городе. И я устала слышать твои нотации… это притворство… признай, ты убила Труди… она пришла… хотела забрать девочку. Ты плакала, умоляла оставить ее… обещала присмотреть… только Труди слишком хорошо тебя изучила, чтобы поверить. И забрала дочь. А спустя три дня Труди не стало… совпадение?