По ту сторону жизни - Лесина Екатерина - Страница 68

— Жизнь слишком коротка, чтобы быть благоразумным…

Я знала, куда наведаюсь ночью. И видит Кхари, если женщина виновна, то… Я что-нибудь придумаю. Безнаказанной она не останется.

Вильгельм встречал нас, скрестив руки на груди. Весь вид его выражал немой укор, который, впрочем, оставил меня равнодушным.

— Между прочим, — сказал он, посторонившись, пропуская меня и Диттера, который был слишком задумчив, чтобы обращать внимание на мелочи вроде чужого плохого настроения. — Меня здесь не кормили!

— Совсем?

— Почти, — Вильгельм шмыгнул носом, который вытер об атласный рукав халата. — А еще заставляли пить какую-то гадость…

— Заставили? — поинтересовалась я исключительно из вежливости.

Он вздохнул.

Ага, значит, без мейстера не обошлось, а тому, что ведьма, что инквизитор… всех вылечит.

— И еще в этом доме проводились темные ритуалы…

Я фыркнула: нашел, чем удивить. Этот дом, между прочим, некромантом выстроен и после выдержал не одно поколение темных… я бы удивилась, если бы здесь не провели ни одного ритуала.

— Нет, — Вильгельм мотнул головой и вновь нос вытер. — Недавно проводились…

— Я воскресла.

Это, в конце концов, тоже силы потянуло изрядно, причем отнюдь не светлой, а потому остаточные эманации были бы весьма и весьма характерного спектра.

— И это тоже, — отмахнулся инквизитор, пританцовывая. — Я о тех, которым пара десятков лет… и сугубо теоретически… исключительно теоретически… применительно ко временному разрезу…

Пара десятков лет?

Я бросила перчатки на поднос. Сняла шляпку. Коснулась волос, на которых, казалось, еще ощущались остатки лака…

Пара десятков лет — это много…

След простейшего проклятия исчезает через сутки-двое, эманации от заклинаний второго-третьего уровня держатся до месяца. Первого — до года, а если использовано жертвоприношение… но даже смерть животного развеивается спустя лет пять-семь… иногда десять…

А человеческая жертва — дело иное.

— И срок давности, как понимаешь, по этим делам отсутствует, — протянул Вильгельм, пристроившись за мной следом. В полосатом халате, несколько большом для тощей его фигуры, в домашних тапочках и с носом покрасневшим, с глазами слезящимися, он зря пытался выглядеть грозным.

Да и…

— Мне обвинение предъявлять собираешься?

— А родовое право?

— Это исключающий случай, если память не подводит… тем более что одних эманаций для обвинения недостаточно…

…Аарон Маркович от этого обвинения и камня на камне не оставит, заодно, глядишь, и встречный иск подаст, компенсацию требуя за моральные страдания и попранное доброе имя.

— Она злая, — пожаловался Вильгельм кому-то. — И не буду я эту гадость есть!

— Овсянка полезна для вашего здоровья, — голос Гюнтера звучал ровно, а тон был настолько благожелателен, что даже я поверила бы, будто руководствуется он исключительно заботой о здоровье бедного дознавателя.

Но все-таки, все-таки…

Темный ритуал с человеческой жертвой?

Пару десятков лет тому… к сожалению, даже их силы не хватит, чтобы установить более-менее точную дату. Спустя первую дюжину лет фон становится размытым и стабильным на все последующие годы… нет, неприятно, однако, думать, что в моем доме кого-то в жертву приносили.

— Я не люблю овсянку! И кисели тоже!

— Мейстер велел…

Я не стала слушать дальше.

Поднявшись к себе, я приняла ванну и переоделась, пусть к позднему — на часах близилась полночь, но все-таки ужину. Место… место надо поискать… в лабораториях? Или… поинтересоваться у Гюнтера? Не вариант. Он, конечно, знает много, а уж верность его роду и вовсе глубоко запредельна, однако меня он полагает слишком юной, да ко всему женщиной, а их надлежит беречь. Заботиться. И не вмешивать в темные дела дней иных.

Выбор я остановила на ярко-красном платье прямого кроя. Простое на первый взгляд, сшито оно было из переливчатой тафты и украшено стеклярусом, да и вовсе имелось в нем свое очарование.

Капелька помады на губах. Цвет лица… по-своему хорош. Брови подвести. Глаза оттенить. Перчатки. Крохотная вуалетка в волосы. Я послала воздушный поцелуй зеркалу: кто на свете всех милее…

Чем хороша глубокая ночь? Нормальные люди спят, а ненормальные слишком заняты собой и собственными делами, чтобы обращать внимание на кого бы то ни было.

Инквизиторы, отужинав, — Вильгельм кривился и отказывался есть овсянку, норовя стянуть из тарелки Диттера утиную ножку, которую тот уступать не желал, — отправились в библиотеку… видите ли, им всенепременно надобно пролистать те самые запрещенные книги, которые я, не без их помощи, вынесла из храма. Пролистать. Переписать. И вообще с головой, так сказать, погрузиться в хитросплетения темного разума и иже с ними… Пускай, до книг я в свое время доберусь, а на сегодня было у меня еще одно дельце.

Я позволила проводить себя сперва до спальни, после и в лабораторию. И вот сомнение читалось-таки в глазах Диттера…

— Ты же не наделаешь глупостей? — тихо спросил он, наклонившись к самому уху.

— Конечно нет, дорогой… — я коснулась пальцем сухих его губ.

Просто… Захотелось подразнить. Такой серьезный. Хмурый. И растрепанный. И бессонница ему к лицу, как и близость смерти… жаль будет отпускать: подобные мужчины встречаются не так уж часто.

— Дорогой? — приподнятая бровь и смешок.

— Почему бы и нет?

— Не знаю. — Ему идет улыбка, когда вот так, легкая и искренняя, мальчишеская какая-то, хотя сам он далеко не мальчишка. Морщинки в уголках глаз. И на лбу тоже появились. Он часто хмурится и еще совсем отвык улыбаться. Вот и теперь будто вспомнил, где находится и по какому поводу.

Отстранился. Сделал шаг назад. Вздохнул. И добавил:

— Пожалуйста, будь осторожна.

— Буду.

В конце концов, себя я люблю и вредить не стану. Просто… оказывается, смерть изрядно способствует взрослению.

Я закрыла дверь. Два замка. Завеса.

И подозреваю, что светлого они не удержат, вздумайся ему проверить мое присутствие, но, как говорил Аарон Маркович, что не запрещено, то разрешено.

…я открыла дверь шкафа и подвинула висевшую в нем форму. Поддавшись наитию, принюхалась, присмотрелась… ничего, обычный травяной след. Да и бабушка, участвуй она в запретном ритуале, не оставила бы подобной улики. Я надавила на завиток и потянула дверь. И еще потянула… механизм за прошедшие годы поизносился, и не смазывали его давненько, да и сделан он был скорее из соображений безопасности, нежели из действительной необходимости.

В коридоре воздух отличался особой затхлостью. Вязкое тяжелое марево.

Узкий проход, затянутый паутиной… пауки, выросшие до немалых размеров. Что-то шмыгнуло под ногами и благоразумно убралось. Как ни странно, видела я, несмотря на отсутствие света, неплохо. И камни, и следы на них… пауков.

Мох. Белый лоскут одежды, приклеившийся к стене… поневоле навевает мысли о прекрасной девственнице, которую вели сим путем, дабы использовать в запретном ритуале.

Путь свернул.

Никогда не могла понять, чем руководствовался человек, его строивший. Повороты были небольшими, будто коридор натыкался на препятствие, обойти которое не был способен, и сворачивал, чтобы потом восстановиться в прежнем своем течении.

Запахло водой. Сеном. Металлом.

Вот и конюшни, ныне переделанные под автомобильный ангар. Машины трогать я не стала — надо будет послать кого-нибудь, пусть отгонят авто от дома старой ведьмы, а то ведь знаю я нашу жандармерию. Объявят уликой, после переведут по отчетности в невостребованную собственность, и потом несколько лет в судах будешь доказывать свое право забрать несчастную машину.

Я толкнула дверь и прислушалась.

Тихо. И спокойно. Дождик опять зарядил, как бы намекая, что прогулки столь поздние не всегда способствуют здоровью. Впрочем, мне о здоровье думать поздно, а ночь… хорошая ночь. Беззвездная.