По ту сторону жизни - Лесина Екатерина - Страница 50

— Мы уйдем, — сказала я, глядя в мутные старушечьи глаза. — А ты останешься. Ты будешь жить долго… так долго, что имя твое забудут, а саму тебя станут считать проклятой…

Она икнула, а я… Я не могла остановиться. Я видела…

Мы видели: мучительную жизнь, полную суеверного ужаса и ненависти. Бесконечное полотно дорог. Стареющее тело, к которому была привязана душа. Милостыню… голод…

Раз уж она так боится смерти…

— Ты… поплатишься, — старуха вырывает руку и отступает. — Ты…

Ночь.

И круг полной луны, желтой, как тигриный глаз.

Рога молчат, как и барабаны: сейчас нам не нужны слуги. Ночной лес полон звуков. Кто-то кричит, кто-то плачет почти человеческим голосом. Бесшумно ступает огромный зверь, который задерживается на долю мгновенья, прислушиваясь к происходящему на поляне. Его клыки подобны кинжалам, а когти остры, но… зверь уходит.

Скользит змея, чье тело сохранило остатки тепла, а яд по-прежнему крепок. Плачет птица.

А мой будущий супруг молчит. Он стоит перед лицом Богини, держа меня за руку…

— Ангус, ты уверен? — его спутник не так хорошо воспитан. А еще несколько пуглив, поэтому и сжимает ладошку младшей сестры, но продолжает крутить головой, озираясь.

Темнота для него непроглядна. Враждебна.

И он говорит. Он кладет ладонь на блестящую рукоять: их оружие шумно и грозно, и это тоже нравится богине. Она улыбается. Она тянется из темноты, разглядывая чужаков сотнями глаз.

— Уверен. Сопли подбери, — мой будущий муж спокоен.

Он позволил надеть на голову алый тюрбан и украсить переносицу знаком. Он наклонился, когда я протянула гирлянду из цветов, и улыбнулся, видя мою нерешительность.

— А если…

— Если ты не заткнешься, я сам тебе шею сверну, — обещает он, не спуская взгляда со смуглой девушки, которая двигается медленно, будто во сне. И сны ее не стоит тревожить.

— Но…

— Мы все уже решили, — Ангус опускает палец в плошку с толченой охрой, а после касается прохладного смуглого лба. — Или думаешь переиграть?

— Я… я просто не уверен. А если… если не получится… что тогда?

— Тогда я заплачу тебе двадцать тысяч золотых марок. — Мой предок морщится, и я с ним: нам не по вкусу трусость, а еще дурная привычка некоторых переигрывать сделку перед самым сложным ее этапом. Попадались мне здесь, в нынешнем нашем времени, подобные… типы. — А ты постараешься сделать эту девочку счастливой…

Она совсем юна, но в варварском этом мире принято отдавать замуж детей. И ему случалось присутствовать на свадьбах, где невеста только-только научилась ходить.

Когда-то это, как и многое другое, казалось ему дикостью. Слепец. Но ему повезло прозреть. Увидеть. Ощутить ту живую, бурлящую силу, которой наполнена эта земля. Он даже пробовал прикоснуться к ней, но… не хватало малости.

Третий спокоен. Он деловит и старателен. Он привык доверять и повторяет все за Ангусом, не слишком вдаваясь в детали. Ему не так уж нужна награда: теперь он богат. Эта земля принесла много золота, главное было не позволить ему попасть в чужие руки.

Ангус не позволил.

Он сумел провести их троицу, сложившуюся еще там, на другом берегу, в королевском дворце, мимо стрел и ядов, которыми порой встречали чужаков. Он рискнул повести их вглубь земель, и это обернулось золотым потоком. Пришлось делиться, но…

Почему бы и нет?

Теопольд никогда не был жадным человеком, а еще не страдал предубеждениями. И если его новая жена была несколько смуглее имперок, то ничего страшного. Зато местные женщины отличались удивительной покорностью и стремлением во всем угождать мужьям. Они даже на костер шли… хотя этого Тео как раз не понимал.

Плевать. Ему девчонка нравилась. Отмыть. Причесать. Подкормить слегка, а то уж больно тоща, в чем только душа держится. А там… обретется сила или нет, обижать он ее не даст. И показалось, золотая статуя женщины, стоящей на круглом черепе, вздрогнула, поплыла, а лба коснулась теплая рука.

Тео моргнул.

А девочка что-то сказала и, встав на цыпочки, коснулась губами щеки. Этот ее первый робкий поцелуй вдруг смутил.

И руки голые… Одета в рванье, а тут холодно… Тео набросил плащ на плечи названой своей жены — в храм он тоже заглянет, в нормальный, где жрец в золоченых одеждах и книги, куда записывают про браки и прочее, но позже. А пока…

Барабаны молчали.

И мы лили на алтарь богини кровь. Светловолосый Дитрих тоже резанул по ладони ножом, разом утратив прежнюю нерешительность. Он стоял перед статуей долго, а потом вдруг опустился на колени, сгорбился… Его сила была алой, что пламя. И я видела, как богиня, потянувшись, дыхнула на Дитриха, а белесое пламя и впрямь заплясало на его плечах. Он же, чуть вздрогнув, вытянул руки, позволяя костру разгореться. Зубы стиснул. И молчал.

Моя же сестра тихонько встала рядом и, порезав ладонь, коснулась раной его губ. Благословение богини…

Сила… Та, что досталась Тео, была светлой и прозрачной, как он сам. Звонкой, подобно призрачному клинку, что родился в его ладонях. И удивление, мелькнувшее было в глазах, погасло: Тео плохо умел удивляться. Зато он отступил.

Взмахнул рукой. Хмыкнул. И произнес:

— А ты вновь оказался прав.

Моему предку досталась смерть. Она стекла в его руки жирною горной гадюкой, чешуя которой черна, а яд смертелен. Она поселилась в этих руках, глядя на человека, дерзнувшего искать то, чего другие боятся. А он, глядя в полуслепые змеиные глаза, лишь вздохнул.

И поднес гадюку к губам.

— Здравствуй, — сказал он, когда зубы змеи впились в щеку. И закрыл глаза. Мы ждали… все ждали… и сердца гремели, сполна заменяя барабаны.

Яд распространялся по крови. Яд менял кровь. И тело. И вместо того чтобы рухнуть к подножию статуи в судорогах, Ангус лишь криво улыбнулся и добавил хриплым голосом:

— Вот оно… как…

Сила пробуждалась. Сила перекраивала слабое его тело под собственные нужды, и это длилось, длилось… он готов был кричать, но гордость не позволяла, а Кхари любит стойких. И кровь, потекшая из глаз его, стала хорошей жертвой. Мы собрали эту кровь. И поднесли на алтарь.

А потом достали нож и, подойдя к супругу, спросили:

— Веришь ли ты?

— Да.

Нож вошел в тело, что в теплое масло. И кто-то вскрикнул… взлетел призрачный клинок, но сестра повисла на руке супруга:

— Так надо…

— Так надо, — повторила младшая, заступая дорогу Дитриху, и взмахом пальцев погасила яркий его огонь.

— Так надо, — сказали мы, укладывая тело у ног Кхари. И вытащив клинок — из груди не вытекло ни капли крови, что на мой нынешний взгляд было странностью превеликой, — протянули его богине. — Верни.

Мы не просили. Мы требовали. И мы имели право на эту просьбу…

Верная служба.

Мать.

И прабабка, научившая ее… И та, что была прежде… Мы знали, что делаем, и Кхари отозвалась. Золотая статуя потекла и спустилась с помоста. Она ступала легко, танцуя, и четыре руки ее рисовали в воздухе знаки. Глаза смотрели с насмешкой, и мы с трудом, но вынесли взгляд ее.

Мы не искали выгоды. Мы… желали вернуть ушедшего, который был почти мертв, но… Кто, как не повелевающая смертью, способна отсрочить ее? И она смеется, и Ангус падает, зажав ладонями уши, а Тео стоит, прислонившись к дереву, но из носа, изо рта, из ушей его течет черная, отравленная силой, кровь.

Хорошо. Это… не совсем чудо, наверное. Просто слово произнесено. И услышано. И рана срастается, а мертвец открывает глаза. Он касается губами золотых губ, и богиня вновь хохочет, видя его удивление. А потом возвращается.

Заберете меня… Это не просьба. Это…

Мы помогаем мужу подняться. Он шатается и, кажется, растерян: чего бы он ни ждал, но не такого, да… однако как можно полностью овладеть силой смерти, оставаясь живым?

— Знаешь… я, пожалуй, не готов пойти так далеко, — Дитрих первым нарушает тишину. Поляна давно уже стала обыкновенной, а статуя — статуей, пусть и из золота сделанной. Снова пели птицы, где-то в ветвях кричал павиан. — Мне… пожалуй… хватит… и не надо денег. Я… присмотрю.