Византия сражается - Муркок Майкл Джон - Страница 69

Я вовремя принял меры. В сентябре 1917‑го, когда в Киеве стояла золотая осень, Керенский провозгласил себя главой правительства и объявил Россию республикой. Какая гордыня! Он перешел все границы, слишком увлекся собственной миссией спасения России. Он недооценил Ленина. Почти в тот самый момент, когда мы могли выиграть войну, когда нам на подмогу прибыли первые американские подразделения, Ленин и его банда стали правителями России; они готовы были заключить сепаратный мир с Германией. Это лишь подтверждало мои сомнения в стратегических способностях товарища Бронштейна. Мир был совершенно не нужен. Мы почти победили. Это было типичное большевистское решение. Они, похоже, предвосхищали и планировали хаос, который сами же и создавали. История? Люди дезертировали из армии еще до того, как их успевали отправить на фронт. Большевики заявляли, что это было частью их замысла. Позднее, очень скоро, они запели по-другому. Большая часть населения восстала против них. Им пришлось создать ЧК и Красную армию, чтобы запугивать людей, которых они, по их словам, спасли. В день первого важного танкового сражения в Камбре наша Украинская Рада объявила весь регион республикой[107]. В одно мгновение мы перестали быть российскими гражданами. По крайней мере, мы больше не подчинялись большевистскому безумию. Хотя мои связи с Петроградом были почти полностью прерваны, я почувствовал, что мы получили передышку. У нас все еще сохранялась свободная экономическая система, которая позволяла мне работать и копить средства.

Снег засыпал Киев. Река начала замерзать. Перемирие практически было заключено. Большевики официально подписали его. Это не означало немедленного окончания войны. И состояние простых людей нисколько не улучшилось. Такие бумажные соглашения редко дают результат; но солдаты вернулись домой, а вместе с ними – Эсме. Думаю, город согревался в ту зиму волнением огромных толп, телами, прижимавшимися друг к другу на площадях, горячим воздухом, вырывавшимся из каждого рта. Эсме отказалась оставаться в гостинице. Я позволил ей жить с моей матерью, а сам отправился в «Европейскую», где было полно делегатов всех мастей; рассчитывать на спокойный отдых не приходилось. В конце концов я переехал в более дорогой «Савой». Но и здесь меня настигли политиканы. Через пару недель я вернулся к Ульянскому. Теперь это место именовалось не «Арсоном», а «Кубом»; это слово меньше всего подходило для характеристики ветхого здания, казалось целиком состоявшего из имитаций готических башенок и кремлевских куполов. Однако смесь архитектурных стилей снаружи была не такой гремучей, как смесь художественных стилей внутри. Акмеисты, футуристы, конструктивисты, кубисты; поэты, музыканты, художники и журналисты пили не меньше политических деятелей и так же много болтали. Они, конечно, и развратничали ничуть не меньше, а то и больше; но по крайней мере не трогали окружающих. Я на всю жизнь насмотрелся на кокарды и мундиры, проведя несколько недель в гостиницах на Крещатике. «Куб» стоял неподалеку от Château des Fleurs, поблизости от городских садов. Château (сад удовольствия и театр) сгорел перед войной во время большого пожара; так исчез один из конкурентов лондонского «Хрустального дворца». Попав в «Куб», я как будто вернулся в Петроград, в добрые старые времена. У меня был маленький отдельный номер на верхнем этаже; из окон открывался вид на заснеженные парки, голые деревья и на Днепр.

Я по-прежнему работал механиком. Инструменты и комбинезон хранились у матери. Эсме успокоилась, увидев, что я занят честным трудом. Она продолжала ухаживать за больными, работала в Александровской больнице, недалеко от моей гостиницы. Иногда мне удавалось подвезти ее в экипаже. Когда извозчиков стало совсем мало, мы вместе ездили на трамвае. Когда пропали горючие и смазочные материалы, мои клиенты на Подоле начали закрывать свои фабрики или осваивать более примитивные методы производства. Я вскоре очутился в положении врача, все пациенты которого умерли, так что решил ввязаться в большую игру. Возможность представилась почти тотчас же. Крупные инженерные фирмы, склады с частными генераторами, больницы и общественные учреждения – все нуждались в моих услугах. Это мне нравилось гораздо больше, чем прежняя работа. Постепенно я стал специалистом по диагностике и сам практически не занимался физической работой. В те дни в Киеве были и другие внештатные инженеры: люди, уволенные из армии по инвалидности или получившие досрочное освобождение. Мои знания о сложных машинах поначалу были почти исключительно теоретическими. Потребовалось немного времени, чтобы набраться опыта, хотя иногда это происходило за счет клиента. Скоро я обменял свой комбинезон и инструменты на солидный темно-серый костюм, серую фетровую шляпу и серое пальто с лисьим воротником. Я, вероятно, казался забавным и слишком юным в этом прекрасном наряде, но знал свое дело и мог внушить доверие тем, кто нуждался в помощи. Иногда выяснялось, что механизм был в полном порядке. Люди, которые им управляли, просто пали духом. Я мог все исправить несколькими таинственными движениями и знаками. Я рассказал матери, что преуспел. Она спросила, не зашел ли я слишком далеко и слишком быстро. Но я брал все, что мог, и тогда, когда мог. Никто не знал, сколько продержится наша Республика. И большевики, и немцы стремились захватить украинское зерно и полезные ископаемые.

Я устроил для матери лучший праздник в ее жизни. Мы обедали в сочельник в кабинете прекрасного ресторана, я сумел уговорить ее выпить пару бокалов шампанского. Она пришла в восторг. Официанты относились к ней как к королеве. Эсме и капитан Браун пели рождественские песни, и мы обменивались подарками. Все было изумительно. Я никогда не думал, что в чем-то виноват перед матерью. Как только появилась возможность, я сумел возместить ей все перенесенные страдания. В тот вечер она испытала райское блаженство. Когда мы выпили, я изложил всем свой самый важный план. Я собирался начать настоящее дело. Я буду не просто консультантом, а руководителем целой инженерной фирмы.

– Неважно, что случится в Киеве в будущем, – говорил я, – несомненно, спрос на наши услуги сохранится. Мы будем проектировать новые фабрики, строить машины, давать полезные советы. Если Украина преуспеет, то и мы преуспеем очень скоро. Если она окажется в беде – мы поможем ей выпутаться.

Моя мать, казалось, была очень удивлена. Ее лицо омрачилось:

– И как ты это назовешь?

– «Всеукраинские инженеры-консультанты», – ответил я, – это звучит неплохо.

Она примирилась с моим замыслом. Эсме улыбнулась, как будто я сумел сделать удачный ход, требующий и хладнокровия, и ума.

– И под какой фамилией ты будешь работать? – спросила она.

– Пока, временно, – Пятницкий.

– Твой отец… – начала было мать. Но потом просто кивнула: – Так лучше. Ты же будешь осторожен?

– Времена изменились, – сказал я. – И я изменился вместе с ними. Я был рожден для этих времен.

– У тебя неплохие перспективы на будущее, – пробормотал капитан Браун, поднимая бокал шампанского, и провозгласил тост: – С Новым годом тебя!

Мать заплакала. В то же время Эсме засмеялась. Это выглядело странно. Я не знал, как реагировать. Наконец попытался успокоить мать:

– Почему ты плачешь?

– От счастья, – сказала она.

Глава десятая

Большевики распродали Россию по частям, и Украина снова стала республикой. Я оказался в тюрьме, куда красные, по причинам, известным только им, заключили меня. Рада не сочла возможным меня освободить. А ведь я ничего не сделал. В конце концов мне удалось обратиться в тайную полицию гетмана Павла Скоропадского и помочь установить подлинных нарушителей спокойствия. После этого я оказался на свободе. Переходя мост, я увидел своего спасителя, возглавлявшего военный парад. Скоропадский выглядел настоящим казаком на английском жеребце, в белом пальто, белой шапке, шароварах, роскошных красных сапогах, с саблей с серебряной рукояткой. Немцы верили, что он знал, какие настроения царят на Украине. Он бесконечно превосходил социалистов и анархистов. Скоропадскому было под силу поддерживать порядок в Киеве с помощью немецких союзников и удерживать в сельских районах бандитов, убивавших уланов так же легко, как вартовцев[108]. Его Светлость Ясновельможный Пан Гетман Всея Украины, как его называли в официальных обращениях, был вдвое глупее и хвастливее Муссолини, но носил густые казачьи усы и брил голову на старый запорожский манер. Он заставил нас вспомнить о том, за что сражались казаки; был самоуверен и храбр. Единственное, что мне в нем не нравилось, – это очевидное желание уничтожить все признаки современного мира. Три ужасных недели большевистской оккупации лишили меня большинства деловых связей. Множество людей погибло. Но немцы хотели, чтобы наши фабрики продолжали работать. Скоропадский не мог этого игнорировать.