Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса - Дозуа Гарднер - Страница 116

– И тогда ваша подруга проломила вам голову.

– Перестань повторять.

Леон встал.

– Пойду-ка я поищу Риа.

Бюль недовольно хмыкнул.

– Иди. И спроси, почему она не доделала начатого. Спроси, решилась ли она сразу, на месте, или планировала загодя. И спроси, почему она схватилась за кофейник, а не за хлебный нож. Потому что я, знаешь ли, этого не понимаю.

Леон в неуклюжем перенадутом костюме пятился к выходу. Забираясь в шлюз, слушая шипение воздуха, он старался не думать о Риа, навалившейся на грудь старику, поднимающей и опускающей наполненный кофейник.

Она ждала его на той стороне, тоже раздувшаяся пузырем.

– Идем, – сказала она и взяла его за руку, так что склеились прорезиненные ладони перчаток. Риа чуть ли не волоком протащила его через многочисленные комнаты тела Бюля, задержалась на последнем пороге, потом развернула Леона и рванула шнурок, разделивший комбинезон надвое, так что два безжизненных куска осели на землю. Леон выдохнул, только теперь поняв, что задерживал дыхание. Прохладный воздух коснулся покрывшей его тело пленки пота.

Риа уже раскрыла свой костюм, показав раскрасневшееся потное лицо и свалявшиеся волосы. На рукавах под мышками темнели кольца пота. Старательный служащий подошел забрать костюмы. Риа равнодушно поблагодарила и направилась к выходу.

– Не думала, что он это сделает, – сказала она, оказавшись снаружи, вне сердцевины Бюля.

– Ты пыталась его убить, – сказал Леон. Он смотрел на ее руки с ровно обрезанными аккуратными ногтями и крупными суставами. Он представлял, как вздувались жилы у нее на спине – словно парусные канаты в сильный ветер, – напрягаясь от тяжести серебряного кофейника.

Риа вытерла руки о штанины и засунула в карманы – неловко, без следа прежней самоуверенности.

– Я этого не стыжусь. Горжусь. Не всякий бы решился. Если бы не я, ты и все, кого ты знаешь, уже бы… – Она выдернула руки из карманов, сжала в кулаки. И покачала головой. – Я думала, он тебе расскажет, чем нам понравилась твоя дипломная работа. Тогда мы могли бы обсудить твое место здесь.

– Ты о ней никогда не заговаривала, – ответил Леон. – А то я бы избавил вас от лишних хлопот. Я о ней говорить не буду.

Риа покачала головой.

– Это Бюль. Если мы что-то задумали, ты нас не остановишь. Я тебя не запугиваю – просто таков факт. Если мы решим повторить твой эксперимент, то сделаем в любом масштабе.

– Но я в нем участвовать не буду, – сказал он. – Это важно.

– Не так важно, как тебе кажется. И, если ты думаешь, что сможешь уклониться от роли, которую тебе предназначил Бюль, тебя ждут сюрпризы. Мы можем исполнить любое твое желание.

– Не можете, – проговорил он. – Если я что и знаю, так только это.

Возьмите нормального человека во время обеда. Спросите, как он завтракал. Если обед превосходен, он расскажет, как превосходен был завтрак. Если обед ужасен, скажет, что ужасен был завтрак. Теперь спросите его об ужине. Плохой обед заставит его ожидать и плохого ужина. Хороший обед внушит оптимизм по поводу ужина. Объясните человеку, как это работает, и снова спросите про завтрак. Он будет старательно вспоминать подробности завтрака, густоту овсянки, был ли сок восхитительно-холодным или тепловатым и склизким. Он будет вспоминать и вспоминать изо всех сил, а потом, если обед хорош, скажет, что завтрак был хорош. А если обед плох, скажет, что завтрак был плох.

Потому что изменить это невозможно. Невозможно, даже зная, что происходит.

А если бы было возможно?

– Это из-за родителей, – заговорил Леон, пробираясь по узким мосткам сквозь древесные кроны и прижимаясь к перилам, чтобы пропустить оживленно болтающих ученых. – Просто сердце разрывалось. Родители помнят только хорошее. Родители, когда дети выросли, помнят сплошь сладкие объятия, школьные победы, спортивные рекорды и попросту забывают, как ребенка рвало. Забывают о его истериках, о вечном недосыпе… Это, помимо прочего, позволяет нам продолжать род. Прекрасная способность – забывать. Наверно, мне следовало вспомнить о ней и остановиться.

Риа серьезно покивала.

– Но была и светлая сторона, так?

– Да, конечно. Например, хорошие завтраки. И потеря веса – поразительная! Если человек твердо помнит, как паршиво ему было после съеденной плитки шоколада или сожранного целиком пакетика чипсов… Поразительно!

– Широкие возможности применения, да? Хотя бы как методика похудания.

– Похудание, лечение наркомании, да и много чего остального. Программы-приманки в чистом виде.

– Но?..

Леон осекся.

– Ты сама знаешь, – сказал он. – Если вы прознали о «Ясности» – так я назвал препарат, – то в курсе, что произошло. При таких возможностях, как у Бюля, что угодно можно разведать.

Риа суховато улыбнулась.

– О, мне известно, что записано в отчете. Я не знаю другого – что произошло. Кроме официальной версии, которой заинтересовалась сначала «Эйт», а потом и мы…

– Почему ты хотела убить Бюля?

– Потому что я единственная, кого он не мог одурачить, и я видела, к чему ведет его «маленький эксперимент». Конкурентные преимущества для фирмы, заранее знающей о таком радикальном изменении человеческого сознания, – огромны. Подумай, сколько продуктов исчезнет с рынка, если способность к вероятностной оценке распространится как вирус. Подумай о переменах в политике, во власти. Просто представь себе аэропорт, управляемый людьми, осознающими риск, – и работающий на таких людей.

– На мой взгляд, получится неплохо, – сказал Леон.

– Ну еще бы! – ответила она. – Конечно, целый мир жадных потребителей, знающих цену всему и стоимость пустышки. Зачем эволюция наградила нас такой патологической неспособностью к оценкам? Какое преимущество в борьбе за выживание получает тот, кто позволяет водить себя за нос шаману, рассказавшему самую страшную сказку?

– Он говорил о предприимчивости – в рождении детей, бизнесе.

– Во всем, что подразумевает риск. Спорт. Кто станет рваться к воротам, зная, что у него нет шансов?

– И Бюль этого хотел?

Риа прищурилась.

– Мир людей, точно оценивающих риск, почти так же легко одурачить, как мир людей, к этому не способных. Разница в другом: во втором случае чаще выигрывает не самая продвинутая команда, а та, что играет на своем поле.

Леон словно в первый раз увидел ее. Увидел, что она – лик чудовища, голос бога. Рука мощной непознаваемой машины, которая переделывает мир, подгоняет его под себя. Машины, которая это умеет.

– «Ясность», – проговорил он. – Ясность… – Риа слушала очень внимательно. – Как ты думаешь, попыталась бы ты убить Бюля, если бы принимала «Ясность»?

Она удивленно заморгала.

– Никогда об этом не думала.

Леон ждал. И заметил, что ждет, затаив дыхание.

– Думаю, если бы я принимала «Ясность», то довела бы дело до конца.

– А если бы «Ясность» принимал Бюль?

– Думаю, он бы не стал мне мешать, – выпалила она так быстро, что слова прозвучали отрыжкой.

– Кто главный над Бюлем?

– О чем ты?

– О том… Он оказался в чане по доброй воле? Он руководит этим… предприятием? Или предприятие крутится само собой и самопроизвольно принимает решения?

Риа сглотнула.

– Теоретически это мягкая диктатура. Он – суверен, ты же знаешь. – Она снова сглотнула. – Ты расскажешь, что произошло с «Ясностью»?

– Но он ли принимает решения?

– Не думаю, – прошептала Риа. – На самом деле нет. Это больше похоже на…

– Естественный ход вещей?

– На эмерджентный феномен.

– Он нас слышит?

Риа кивнула.

– Бюль, – произнес Леон, представляя себе существо в чане, – «Ясность» делала принимавших ее агрессивными. При виде рекламы им хотелось что-нибудь сокрушить. В магазине они чуть ли не впадали в кататонию. Выборы внушали им желание взять штурмом и подпалить здание правительства. Все участники эксперимента в течение восьми недель попали в тюрьму.

Риа улыбнулась. Взяла его руки в свои – теплые, сухие – и пожала.