Песнь об Ахилле (ЛП) - Миллер Мадлен - Страница 66

Где угодно, где угодно, где угодно.

— Я пришел занять место моего отца, — покрывает все голоса один ясный голос.

Лица всех царей обращены к пологу шатра. В проеме входа стоит юноша. Волосы его ярко-рыжего цвета, цвета сердцевины пламени; он прекрасен, но обликом холоден, как зимнее утро. И лишь глупец бы не понял, какого отца он имеет в виду. Его черты сквозят в лице юноши, и от этого на мои глаза наворачиваются слезы. Лишь подбородок его схож с материнским, острый.

— Я сын Ахилла, — возглашает он.

Цари взирают на него с изумлением. Большинство даже не знает, что у Ахилла был отпрыск. Только Одиссею достает смекалки заговорить. — Позволено ли нам будет узнать имя сына Ахилла?

— Меня зовут Неоптолем. Прозван Пирром. — Пламень. Но, кроме цвета волос, в нем ничего от пламени. — Где место моего отца?

Это место занимал Идоменей. Он поднялся. — Здесь.

Взгляд Пирра скользнул по лицу царя Крита. — Я прощаю тебе самонадеянность. Ты не знал о моем прибытии. — Он сел. — Повелитель Микен. Повелитель Спарты, — легчайший наклон головы. — Я предлагаю свою помощь вашему войску.

На лице Агамемнона смесь недоверия и неудовольствия. Он думал о том, как повел себя с Ахиллом. А заносчивость этого мальчика так странна и раздражающа.

— Ты кажешься совсем юным.

Двенадцать. Ему двенадцать.

— Я жил с богами в глубинах морских, — ответил он. — Пил нектар и вкушал их амброзию. Я прибыл, чтобы одержать победу в этой войне. Мойры сказали, что Трое не суждено пасть без моего участия.

— Что такое? — переспросил ошеломленный Агамемнон.

— Если это действительно так, мы рады твоему приходу, — сказал Менелай. — Мы говорили о гробнице твоего отца, о том, где построить ее.

— На холме, — сказал Одиссей.

Менелай кивнул. — Это достойное их место.

— Их?

Возникло небольшое замешательство. — Для твоего отца и его спутника Патрокла.

— И почему же этот человек должен быть похоронен подле названного Аристос Ахайон?

Воздух словно сгустился. Все ожидали, что же ответит Менелай.

— Таковой была воля твоего отца, царевич Неоптолем, чтобы их прах был смешан. Мы не можем похоронить их отдельно.

Пирр вздернул острый подбородок. — Рабу не место в гробнице господина. Если прах их смешан, этого, конечно, уже не изменить, но я не позволю никому преуменьшать славу моего отца. Памятник должен быть лишь ему одному.

Не позволяйте этому случиться! Не оставляйте меня здесь без него.

Цари переглядываются.

— Хорошо, — ответил Агамемнон. — Будет так, как ты говоришь.

Я лишь воздух, лишь мысль, и я ничего не могу сделать.

Чем более велик человек, тем величественнее его памятник. Камень, что вытесывают греки для его могилы, огромен, бел и устремляется высоко в небо. АХИЛЛ начертано на нем. Камень — память о нем, говорящий о том, что Ахилл жил и погиб, и все же продолжает жить в памяти.

Знамена Пирра несут знаки Скироса, земли его матери, а не Фтии. И солдаты его также со Скироса. Повинуясь долгу, Автомедон выстраивает мирмидонян и всех женщин, чтобы приветствовать его. Все следят, как он идет вдоль берега, как движутся его блестящие новыми доспехами отряды, как пламенеют его огненно-золотистые волосы на фоне голубого неба.

— Я сын Ахилла, — говорил он им. — И вы подчинены мне по праву наследования и праву рождения. Теперь вы будете верны мне. — Взгляд его останавливается на женщине, стоящей с опущенными глазами, сплетя пальцы опущенных долу рук. Он подходит к ней и приподнимает голову за подбородок.

— Как твое имя?

— Брисеида.

— Я слышал о тебе. Ты была причиной того, что мой отец прекратил сражаться.

Той же ночью он посылает за ней стражу. Они ведут ее за руки к шатру, она же, покорно опустив голову, и не пытается сопротивляться.

Полог шатра откинут и ее вталкивают внутрь. Пирр раскинулся в кресле, перебросив одну ногу через подлокотник. Ахилл тоже сидел так однажды — однако никогда у Ахилла не было таких глаз, пустых, в которых нет ничего кроме безбрежных темных океанских глубин, в которых живут лишь рыбы с бесцветной кровью.

Она преклоняет колени. — Господин.

— Мой отец оставил войско из-за тебя. Ты, должно быть, очень хорошая наложница.

Глаза Брисеиды темнее, чем когда бы то ни было. — Ты льстишь мне господин, говоря так. Но я не думаю, что он отказался сражаться именно из-за меня.

— Тогда отчего же? Каково мнение рабыни? — изящного рисунка бровь вздернута. Ужасно видеть, как он говорит с ней — словно змея, бросок которой невозможно предугадать.

— Я была военным трофеем, и Агамемнон обесчестил его, забрав меня. Это все.

— И ты не была его наложницей?

— Нет, господин.

— Довольно, — голос его резок. — Более никогда не лги мне. Ты лучшая из женщин лагеря. Ты принадлежала ему.

Ее плечи едва заметно вздрогнули. — Я бы не хотела, чтоб ты думал обо мне лучше, нежели я того заслуживаю. Я не удостоилась такого счастья.

— Отчего? Что это с тобой?

Она заколебалась. — Господин, разве ты не слышал о человеке, который погребен вместе с твоим отцом?

Лицо его разом лишилось всякого выражения. — Конечно же, я о нем не слышал. Он никто.

— Но твой отец очень любил и ценил его. И был бы счастлив знать, что их похоронили вместе. Во мне твоему отцу не было нужды.

Пирр уставился на нее.

— Господин…

— Молчать, — слово упало в тишину как удар бича. — Я покажу тебе, что значит лгать Лучшему Среди Ахейцев — Аристос Ахайон. — Он встал. — Иди сюда. — Ему двенадцать, но на этот возраст он не выглядит. У него тело взрослого мужчины.

Ее глаза расширились. — Господин, прошу прощения, что вызвала твое неудовольствие. Можешь спросить кого угодно, Феникса или Автомедона. Они подтвердят, что я не лгу.

— Я, кажется, приказал.

Она встает, руки теребят подол платья. Беги, шепчу я. Не подходи к нему. Но она подходит.

— Господин, что вам нужно от меня?

Он делает шаг к ней, глаза вспыхивают. — Все, чего я захочу.

Я не вижу, откуда появилось лезвие. Оно уже в ее руке и метит в его грудь. Но она никогда не убивала людей, она не знает, сколь сильно нужно ударить и куда удар следует направить. А он быстр, он уже успел отшатнуться. Лезвие царапает кожу, прочерчивая рваную линию, но не проникает глубоко. Он злобно толкает ее наземь. Она швыряет нож ему в лицо и бежит.

Вырывается из шатра, из рук зазевавшихся стражей, — и к берегу, и в море. За ней выскакивает Пирр в разорванной на груди тунике, заляпанной спереди его кровью. Он останавливается подле ошеломленной стражи и спокойно берет одно из их копий.

— Бросай! — торопит стражник. А она уже минует буруны.

— Погоди, — бормочет Пирр.

Ее руки взлетают над серыми волнами как сильные птичьи крылья. Из нас троих в плавании она всегда была лучшей. Она клялась, что как-то раз доплывала до Тенедоса, что в двух часах пути на корабле отсюда. Я ощущаю дикую радость, видя, как она уплывает все дальше и дальше от берега. Единственный, чье копье могло бы достичь ее, уже мертв. Она свободна.

Единственный — кроме сына этого человека.

Копье летит с берега, бесшумное и точное. Наконечник входит в ее спину, как падающий камень, что кинули в плывущий лист. Всплеск черных вод поглощает ее.

Феникс посылает людей, посылает ныряльщика найти ее тело, но тела так и не находят. Может, ее боги добрее наших и она наконец обрела покой. Я снова отдал бы жизнь за то, чтоб это было так.

Пророчество сбылось. Когда прибыл Пирр, Троя пала. Конечно, не он один стал тому причиной. Был конь, и хитроумная выдумка Одиссея, и все войско, что стояло за этим. Но именно Пирр убил Приама. И именно он отыскал жену Гектора, Андромаху, что пряталась в подвале вместе с сыном. Он вырвал ребенка из ее рук и столь сильно ударил его головой о стену, что череп разбился, словно спелый плод. Даже Агамемнон побледнел, узнав об этом.