Песнь об Ахилле (ЛП) - Миллер Мадлен - Страница 33

— Но Одиссей…

Его зеленые как листва глаза встретились с моими. — Патрокл… Я и так отдал им немало. Уж этого я им не отдам.

После таких слов сказать мне было нечего.

На следующий день южный ветер наполнил наши паруса; Одиссея мы нашли у форштевня.

— Царевич Итаки, — сказал Ахилл. Тон его был сух, и ни одна из прежних мальчишеских улыбок не оживляла его лицо. — Мне хотелось бы послушать о Агамемноне и других царях. Я желал бы побольше узнать о человеке, к которому собираюсь присоединиться, и о царевичах, с которыми мне предстоит сражаться.

— Это разумно, царевич Ахилл, — если Одиссей и заметил перемену, он никак этого не показал. Провел нас к скамьям у основания мачты, под большим надутым ветром парусом. — С чего же начать? — с отсутствующим видом поскреб шрам на ноге. При дневном свете бугристый и лишенный волос шрам выделялся ярче. — Есть Менелай, жену которого мы и собираемся вернуть. После того, как Елена выбрала его в мужья — об этом тебе может рассказать Патрокл, — он стал царем Спарты. Его знают как хорошего человека, бесстрашного в битвах и пользующегося уважением и любовью. Многие из царей встали на его сторону, и не только те, что были связаны клятвой.

— Кто же? — спросил Ахилл.

Одиссей перечислял, загибая пальцы на своей большой руке землепашца. — Мерион, Идоменей, Филоктет, Аякс. Оба Аякса, и Великий, и Малый. — Одного из этих я помнил по сватовству у Тиндарея, огромного человека со щитом, второго же не знал вовсе.

— Старый царь Нестор из Пилоса также будет там. — Это имя я слыхал, в юности он плавал с Язоном за Золотым Руном. Он давно уже не участвовал в войнах, но тут привел своих сыновей и советников.

Ахилл слушал внимательно, глаза его потемнели. — А троянцы?

— Приам, разумеется. Царь Трои. У него, поговаривают, пятьдесят сыновей, и все с детства приучены к мечу.

— Пятьдесят сыновей?

— И пятьдесят дочерей. Он известен своим благочестием и любим богами. И сыновья его известны, каждый по-своему — Парис, конечно, любимец Афродиты, и особенно известен благодаря своей красоте. И даже самый младший, которому едва десять сравнялось, будет сражаться со всей свирепостью. Троил, если не ошибаюсь. Их двоюродный брат также сын богини, и станет сражатся за них. Его имя Эней, он дитя самой Афродиты.

— А что скажешь о Гекторе? — Ахилл не сводил глаз с Одиссея.

— Старший сын Приама, его наследник, любимец Аполлона. Самый могущественный защитник Трои.

— Как он выглядит?

Одиссей пожал плечами. — Не знаю. Говорят, он велик ростом и мощен, но так говорят почти обо всех героях. Ты встретишься с ним прежде меня, так что это ты расскажешь мне, как он выглядит.

— Почему ты так говоришь? — Ахилл сощурился.

Одиссей скривил рот. — Я, с чем наверняка согласится и Диомед, всего лишь умелый воин, и не более того. Мои таланты в ином. Если с Гектором в битве встречусь я, то новостей о нем я назад точно не принесу. Ты, конечно, дело другое. Его смерть принесет тебе великую славу.

Я похолодел.

— Может, я и победил бы его, но смысла в этом не вижу, — ответил Ахилл ледяным тоном. — Он мне ничего не сделал.

Одиссей хмыкнул, словно это было славной шуткой. — Если каждый воин станет убивать лишь тех, кто ему лично нанес обиду, войн вообще не будет, — он поднял бровь. — Хотя это, возможно, не так уж плохо. В подобном мире, наверное, я был бы аристос ахайон, вместо тебя.

Ахилл не ответил. Он обернулся, смотря на волны за бортом корабля. Свет солнца упал на его щеку, позлатив кожу. — Ты ничего не сказал об Агамемноне.

— Да, наш могущественный царь Микен, — Одиссей снова откинулся назад. — Гордый отпрыск рода Атрея. Его прадед Тантал был сыном Зевса. Ты, разумеется, знаешь эту историю.

История вечных мук Тантала была известна всем. В наказание за презрение к их могуществу, боги низвергли его в наиглубочайшую бездну подземного царства. Они обрекли царя терпеть вечные голод и жажду и не мочь дотянуться до еды и воды.

— Я о нем слышал. Но никогда не знал, в чем же его преступление, — сказал Ахилл.

— Что ж, в дни царя Тантала все наши царства были одинаковы по размеру, и цари жили мирно. Но Тантал был недоволен своим уделом и принялся силой отбирать соседские земли. Владения его удвоились, но это Тантала не удовлетворило. Успех вскружил ему голову, и превзойдя всех живших прежде людей, он решил бросить вызов самим богам. Не в силе оружия, разумеется, ибо никто из людей не может тягаться с богами на поле битвы. В хитрости. Он решил доказать, что боги не всезнающи, как они утверждают.

Итак он призвал сына Пелопса и спросил, желает ли тот помочь своему отцу. Конечно, сказал Пелопс. Отец его улыбнулся и обнажил меч. Одним ударом он перерезал сыну горло. Разрубил тело на куски и поджарил их над огнем.

Желудок мой сжало, когда я представил холодное острие, рассекающее плоть мальчика.

— Когда мясо мальчика был готово, Тантал воззвал к своему отцу Зевсу, что живет на Олимпе. «Отец, — сказал он, — я решил задать пир в твою честь и в честь твоих сродников. Собирайтесь скорее, пока мясо не остыло и еще нежно и свежо». Богам нравились подобные пиры, так что они собрались в залу дворца Тантала. Однако когда они прибыли, запах жареного мяса, обычно такой приятный, едва их не удушил. В одно мгновение Зевс понял, в чем было дело. Он схватил Тантала за ноги и швырнул в Тартар, на вечное наказание.

Небо было ясным, а ветер свежим, но после рассказа Одиссея мне показалось, что мы сидим у костра, а вокруг сгущается ночь.

— Затем Зевс сложил куски тела мальчика вместе и снова вдохнул в него жизнь. Пелопс, хоть и был еще юн, стал правителем Микен. Он был добрым царем, преуспел в благочестии, был мудр, однако много бедствий постигло его царство. Порой говорят, что боги прокляли род Тантала, приговорив их к злодействам и несчастьям. Сыновья Пелопса, Атрей и Фиест, унаследовали гордыню своего деда и преступления их были темны и кровавы, так же как его деяния. Дочь, обесчещенная отцом, сын, зажаренный и съеденный, и вся их отчаянная борьба за трон.

Лишь теперь доблесть Агамемнона и Менелая вернула их роду удачу, участь его изменилась. Дни междуусобиц позади, и под могучей рукой Агамемнона Микены процветают. Он известен своим мастерством во владении копьеми и твердостью в управлении страной. Нам повезло, что у нас такой военачальник.

Мне казалось, что Ахилл не слушает. Но тут он повернулся, чуть нахмурился. — Каждый из нас — военачальник.

— Разумеется, — согласился Одиссей. — Но нам предстоит сражаться с общим врагом, разве нет? Две дюжины военачальников на поле битвы — это сумятица, ведущая к поражению. — Он осторожно улыбнулся. — Ты же знаешь, как мы уживаемся между собой — мы, верно, кончили бы тем, что вместо троянцев поубивали друг друга. В подобных войнах успех приходит лишь когда у людей общая цель, они будто один мощный удар копьем, а не сотни слабеньких уколов иголками. Ты поведешь фтиян, я — итакийцев, однако должен быть кто-то, использующий все наши умения… — он протянул руку к Ахиллу, — сколь бы велики они ни были.

Ахилл пропустил эту лесть мимо ушей. Садящееся солнце бросило тени на его лицо, глаза потемнели, а взгляд отяжелел. — Я пришел по своей воле, царевич Итаки. Я приму советы Агамемнона, но не его приказы. Желаю, чтобы ты это понял.

Одиссей покачал головой. — Да хранят нас боги от самих себя. Еще и битвы нет, а уже беспокойство за свою честь.

— Я не…

Одиссей поднял руку. — Поверь мне, Агамемнон понимает, сколь много значит твое участие в войне. Он первым захотел, чтобы ты присоединился. Ты будешь встречен в войске со всем почетом, которого только можешь пожелать.

Это было не совсем то, что имел в виду Ахилл, но достаточно близко. Я был рад, что упреждающие удары сделаны.

В тот вечер, после того как мы поужинали, Ахилл вытянулся на постели. — Что ты думаешь о тех, кого нам предстоит встретить?