Эхо фронтовых радиограмм
(Воспоминания защитника Ленинграда) - Головко Василий Афанасьевич - Страница 38

Старшина Храбров, ординарец зампотеха, не пустил меня в дом.

— Сейчас выйдет твоя связистка, — сказал он, плотно уминая махру в листок газетной бумаги. Послюнявил, склеил, один кончик цигарки запечатал пожелтевшими пальцами, второй сунул в рот. Ловко крутанул колесико самодельной зажигалки, прикурил. — Будь осторожен, — предупредил, — тут в Эстонии по лесам всякой вражины затаилось.

Я, грешным делом, подумал, что связистку придется ждать долго, хотел уже присесть, но дверь скрипнула и она вышла. Если бы у меня спросили, какой она мне показалась, я бы сказал: никакой. Обычный рост, обычное лицо, обычная короткая стрижка, упрятанная под новенькой ушанкой. И одета обычно: перехваченная солдатским ремнем телогрейка, ватные брюки, яловые сапоги. За плечами туго набитый вещмешок.

— Вот, Валя Правдина, наша новенькая, — сказал зампотех. — Проводишь и сразу назад. Парень ты, Головко, отчаянный, но предупреждаю — без глупостей. Понял?

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

— Все. Счастливого пути. Можете топать.

Полуторку мы увидели, когда тракт повернул на холм, круто скользнул вниз. Здесь на холме, где волглый ветер затеребил полы шинели, в глаза бросилась пустовавшая площадка с тремя окопчиками, валялись, ржавея, спирали «бруно», пустые цинки от патронов и пропитанные смолой упаковочные картонки. Вся площадка была усеяна стреляными гильзами. А внизу у обочины стояла машина, из открытого радиатора валил пар. Шофер набирал воду из воронки самодельным ведром — белой высокой банкой от сгущенного молока с куском телефонного кабеля вместо дужки.

— Подвезете? — спросил я.

— Чего же не подвезти, если попутно, — буркнул шофер.

Валя села в кабину, я забрался в кузов, устроился на промокшем брезенте. Ехали медленно. В коробке скоростей что- то металлически хрустело. Миновали сожженную деревеньку. Черные печи, пролысины черной земли, ржавая щетина прошлогодней травы. На развилке машина притормозила.

— Вам прямо, мне направо, — сказал шофер, высунув в окно небритое лицо. — Километров пятнадцать.

— Давай сидор, помогу, — не дожидаясь согласия Вали, я снял с ее плеч зеленый вещмешок. Поправив карабин, закинул мешок за плечо. Наконец разговорились, Валя рассказала, что она из Горьковской области, была три месяца в учебном полку, на фронт просилась давно, а послали только сейчас. Очень жалеет, что их разлучили с подругой, и рада, что ей сразу доверили боевую работу. Я в свою очередь похвастал своими друзьями. Рассказал про Лешу Чапко, про Курнакова Женьку, Юру Смирнова. Вспомнил, как в первую блокадную зиму едва не отдали концы, когда учились в школе связи на Суворовском проспекте. Как помогал мне спастись от голодной смерти отец.

— Сохранился у него бидончик столярной олифы, он столяром был. А на помойке у нас была замерзшая картошка. Откопаешь несколько штук, на олифе поджаришь и — жизнь продолжается.

Валя бросала на меня быстрые взгляды, но сквозь прикрытые веками ее глаза нельзя было понять — то ли она не верит, то ли сочувствует, то ли удивляется, что такое могло быть на самом деле.

В деревеньку — конечный пункт маршрута — мы пришли в сумерки. Мороз снова сковал хрупким стеклом края луж. Охладевшее небо низко раскаталось над грустными полями, по которым шел накрап воронок. Промежуточный пункт связи обжил два блиндажа, оставленные немцами — чистые, обшитые неошкуренными стволами изведенного на это дело ближнего соснового подлеска.

— Нам про тебя уже телефонировали, — встретила нас полнотелая связистка со старшинскими погонами. — А вам, товарищ сержант, придется ехать обратно. Студебеккер попутный есть. Хотя мы надеялись, что вы у нас заночуете. Спиртику желаете?

Поесть хотелось. Но и от спирта не отказался. Не успел как следует подковырнуть ножом тушенки из глиняной миски, как у блиндажа просигналил студор. Надо было прощаться.

— Удачи в службе, Валюша, — сказал я и протянул руку. И когда в моей лапе оказалась ее маленькая теплая ладошка, вдруг почувствовал, что щеки и уши стали горячими. «Это от спирта», — успокоил себя и вышел из блиндажа.

А недели через две, когда сидел за ключом и отстукивал радиограмму в штаб корпуса, в жарко натопленный подвал с дымящимся котелком вошел Женька Курнаков и весело сообщил:

— Слышь, Вась, тебя спрашивает некая Валя. Приехала за продуктами для пункта связи.

Тут я снова почувствовал, что жаркая волна ударила в лицо.

Смутилась и Валя, когда увидела меня совсем близко. В этот раз на ней вместо ватных брюк была короткая, плотно обхватившая бедра защитная юбка. И хотя ноги в коричневых чулках свободно болтались в раструбах голенищ, это не портило внешнего вида, скорее подчеркивало стройность ее фигуры.

— Знаешь, — сказала она просто, — я тебя вспоминала чуть ли не каждый день. Звонила к вам на станцию, но тебя не было. А тут вот оказия подвернулась, я и напросилась.

— И я о тебе думал, — признался я и снова покраснел. — Ну, как у тебя там дела?

— Старшина у нас, ты ее видел, хорошая тетка. Как наседка, все заботится о нас, все жизни учит. Приглашала тебя в гости.

— А ты приглашаешь?

— Само собой, буду очень рада.

У нее было около двух часов свободного времени, и мы решили погулять в темнеющем неподалеку хвойном лесу. Уже который день не по-весеннему жарко пекло солнце, и лес задыхался от распаренной хвои. Хвоя была всюду: вверху зеленая, чистая, густая; и под ногами — подошвы скользили по мягкому многолетнему навалу сопревших и ныне подсушенных иголок. На стволах сосен запеклись выжатые солнцем прозрачные капли смолы. Валя отодрала от коры липкую сосульку и посасывала ее с удовольствием, как в детстве леденец. Ее примеру последовал и я. Было покойно и мирно. Слышались приглушенные голоса бойцов, звякающих инструментом возле разобранных гусениц танков, далеко на западе мерно ухали то ли выстрелы тяжелых орудий, то ли разрывы снарядов. Даже не верилось, что в десятке километров идут кровопролитные бои с прижатыми к морю частями курляндской группировки.

Я не заметил, как Валина рука оказалась в моей руке, как мы присели у толстого, выпирающего из земли корня старой сосны и Валя, как нечто само собой разумеющееся, положила на мое плечо свою легкую головку. Короткие волосы нежно коснулись моей щеки, и я замер, боясь спугнуть сладкое остановившееся мгновение.

Уже на следующий день группу радистов бросили в прифронтовую полосу, где немцы предприняли очередную попытку вырваться из курляндского котла. Работать пришлось и под обстрелом, и под бомбежкой, и даже хвататься за карабин, когда в расположение штаба просочилась группа немецких лазутчиков. Бои затихли так же неожиданно, как и начались.

— Пасха приближается, — не то в шутку, не то всерьез сказал капитан Горбачев, — Будут сидеть смирно, по праздникам они не любят воевать.

Еще он сказал, что высшее начальство очень довольно работой радистов, и что всех приказано представить к наградам. Воспользовавшись добрым расположением духа и хорошим настроением ротного, я попросил разрешения обратиться по личному вопросу.

— Что у тебя, Головко?

— В гости меня приглашали на пункт связи. Может, разрешите?

— Новенькая телефонистка?

— Так точно.

— Что ж… Разрешаю! В воскресенье, на Пасху, в понедельник к вечеру быть в роте!

Ночь накануне я почти не спал, волновался, все представлял, как встретит Валя. На рассвете еще раз начистил сапоги и предстал перед ротным.

— Пасха, пьяные эстонцы, мало ли чего может случиться. Зря вы его отпускаете, — заметил заместитель Горбачева.

— Пусть сбегает. Я обещал. Но в понедельник, как штык! Понял?

Что же тут было непонятного? В распоряжении 36 часов. Значит, 50 километров пути — не привыкать. Вышел на околицу, еще сморенную сном, и бодро зашагал по гравейке. Восток уже рассветлился и обещал добрый день: по-весеннему теплый и безветренный. То и дело оглядывался, надеясь увидеть попутную машину или хотя бы конную упряжку, но дорога была пустынной, а пройденные километры значительно короче всамделишных. Привыкший, как все связисты ходить много и быстро, я подсознательно верил, что у любой дороги есть конец, что на любой дороге, тем более такой крепкой и почти не разбитой разрывами и транспортом, обязательно появится попутка. Эта уверенность усиливала хорошее настроение от предстоящей встречи с Валей. Когда мы прощались в прошлый раз, она совершенно неожиданно обхватила меня рукой за шею, вытянулась на цыпочках и поцеловала. Горячо. В губы. Я прямо ошалел от такого пассажа, а когда опомнился, Валя уже махала рукой с подножки тронувшегося студебеккера.