Ермак. Начало - Валериев Игорь - Страница 4

Крепкий хозяин — казак Савин Иван Митрофанович. У него и табун лошадей в три косяка по двадцать голов, и стадо коров количеством пятьдесят, и своя маслобойня, и две конно-канатных мельницы, и лавка торговая с трактиром в станице Черняева. От богатства своего стал Иван Митрофанович в рост деньги давать станичникам. И хоть процент небольшой накручивал, да много уже казаков к нему в кабалу да зависимость попало — то не урожай, то еще какая беда.

Вот и Афанасию Васильевичу пришлось за долг с процентами отдать последнего строевого коня, оставшихся в хозяйстве кобылку трехлетку и корову, да еще кое-какого добра по мелочи. И остался георгиевский кавалер Афанасий Васильевич Аленин с почти пустым от живности двором и внуком на руках. Родни рядом никого.

Подумав, Афанасий Васильевич продал двух оставшихся быков, корову, купил для внука и себя двух молодых трехлеток амурской породы, и пошел наниматься в пастухи к Савину. А что оставалось делать. Вспахать двадцать десятин Аленинской земли сил не было. Афанасию Васильевичу шел шестьдесят пятый год, не было уже былой силы в руках, а после свалившихся на голову смертей близких как-то разом разболелись старые раны. А с внука какой спрос в пахоте. Вот и остался один выход, идти в пастухи. Так вот и жили третий год.

Глава 2

Тимоха Аленин

Позавчера в субботу Афанасий Васильевич и Тимофей приехали домой на побывку: в бане помыться, припасов наготовить на неделю. Отдохнули, по дому прибрались, и в ночь на понедельник решили ехать на пастбище, но скрутило спину у старика Афанасия, да так, что не вздохнуть, не охнуть. Еле с костылем по дому мог пройтись. Так и уехал в ночь Тимоха на пастбище один. Сказал, что справится.

В полдень Афанасий Васильевич сидел на скамейке у дома, грея кости на солнышке, и смотрел через открытые ворота на дорогу, положив подбородок на рукоять костыля, зажатого между ног. Сидел и думал о внуке, о том, что с ним дальше делать, а то своего здоровья и жизни осталось, кажется очень немного.

— Эх, Тимоха, Тимоха, — вздохнул старый Афанасий. — Хороший казак растет. Нашей Аленинской породы.

Тимофей или пока еще Тимоха рос крепким, высоким парнем, имел черные, кудреватые волосы, лицо продолговатое, смуглое и пригожее, нос как у всей Аленинской родни с горбинкой, глаза черные, переходящие в темно-карие. После смерти родителей взор стал строгим и каким-то пронзительным.

Постоянная верховая езда на пастбище и ежедневные занятия под руководством деда по рукопашному и ножевому бою, рубке шашкой, джигитовка закалили тело подростка, которое казалось скрученным из жил и мышц. Не было у Тимохи и капли жира, все из-за занятий сгорело до грамма, да и питание не сказать, что бы было богатым.

— Что же мне с тобой делать, внучок, — вслух произнес старик и его глаза наполнились влагой. — Совсем мне мало осталось.

Зимой ещё Афанасий Васильевич разговаривал со станичным атаманом Селевёрстовым Петром Никодимычем о возможности поступления внука в Иркутское юнкерское училище на казённый кошт, да до поступления ещё четыре года и на подготовку к экзаменам, и на учёбу деньги нужны.

— Эх-хе-хе… Грехи наши тяжкие! — вновь тяжело вздохнул старик. — Лишь бы освоил науки Тимоха. Умным растет, стервец — все книги, оставшиеся от младшего сына Ивана, уже прочитал. Только хватит ли этих знаний?

В этот момент ещё острые глаза старого Аленина заметили вдали на дороге к хутору группу всадников и его сердце тревожно заныло.

Когда всадники приблизились, и стало видно, что между двумя лошадьми приторочены самодельные носилки, в которых лежало чьё-то тело, от них отделился один конник и намётом поскакал к Аленинскому дому.

— Здрав будь, дядька Афанасий! — поприветствовал старика, въехавший во двор окружной атаман Селевёрстов. — Тимоху твоего, хунхузы сильно побили, но жив пока.

Атаман соскочил с крепкого гнедого жеребца и перекрестился:

— Сейчас доктор приедет, и за Марфой я послал.

— Что случилось? — с трудом поднялся с лавки Афанасий Васильевич.

— Тимоха твой, мой младший Ромка, да Петруха Данилов погнали станичный войсковой табун и ваш савинский косяк с Вороном на водопой к Амуру. — Селевёрстов снял фуражку и вытер ладонью пот с лица.

— Не тяни, Никодимыч!

— Хунхузы! Будь они не ладны! — сплюнул атаман. — Амур в этом году обмелел, вот они у Песчаной косы через остров Зориха и переправились верхами вплавь.

— Кто же их ждал то! — махнул рукой Селевёрстов. — Ведь ни разу рядом со станицей даже зимой не шалили. А тут, видимо, на табун, варнаки, позарились.

— Дальше то что? — судорожно сжал в руке костыль Афанасий.

— Что? Что! Когда казачата увидели, что хунхузы через Амур переплывают, твой Тимоха кричит: «Заворачивай табун. В падь его гони!». Ну и погнали, а хунхузы, переправившись, за ними.

Перед тем как в Соворовскую лощину спуститься Тимоха опять кричит: «Гоните в станицу. Казаков поднимайте!»

Тут выстрел, Ромка мой обернулся, глядит, а Тимоха из седла валится, ну они с Петрухой в станицу и припустились.

— Бросили, значит? — угрюмо произнёс старый Аленин, сверкнув глазами.

— Да погоди ты, дядька Афанасий! — атаман опять вытер пот, теперь рукавом рубахи. — Влетели Ромка с Петрухой в станицу с криком: «Караул, хунхузы!» Мы в набат. Кто в станице из казаков был — в ружьё, на конь и к Соворовской лощине. Пока скакали, казаки гутарят, что поздно уже, увели хунхузы табун, придётся за ним на ту сторону Амура идти.

— Да не тяни ты, Никодимыч! — взмолился Афанасий.

— Да… живой, живой твой Тимоха. Вона привезли уже. — Селевёрстов показал рукой на въезжающих на двор Алениных казаков.

Старый Аленин с трудом дошел до подвешенных между лошадей носилок, где лежал внук Тимофей и невольно отпрянул. Вид у Тимохи был ужасен: порванная рубаха, шаровары, сапоги — всё было в грязи и буквально залиты кровью. Лицо и волосы молодого казака были покрыты буро-коричневой коркой. Лишь на голове, да на правом предплечье белели повязки из холстины, также пропитанные кровью.

— Не бойся, дядька Афанасий, — атаман неслышно подошёл и положил старику руку на плечо, — не его эта кровь. Легко можно сказать твой внук отделался.

— А чья кровь тогда? — повернув голову к атаману, спросил старик.

— Расскажу всё, подожди. Сейчас казаки Тимоху в бане разденут, отмоют и в хату занесут. Давай быстрее, станичники! — повелительно гаркнул Селевёрстов. — Шевелись!

Четверо казаков, спешившись, осторожно сняли носилки с телом Тимохи и понесли к бане Алениных. Ещё двое бросились в дом за вёдрами. Кто-то уже черпал воду из колодца, а мощного телосложения черноусый казак кинжалом щипал лучину для розжига банной печки.

В это время на двор въехала бричка, из которой вылез окружной фельдшер Иван Петрович Сычёв. Что-то, спросив у казаков во дворе, он быстрым шагом с саквояжем в руке прошел в баню.

Старый Афанасий тяжело опустился на лавку у дома и, показав атаману Селевёрстову, чтобы тот садился рядом, устало произнёс: «Ну, сказывай далее».

— Да что сказывать то… — также тяжело опустился на лавку атаман. — Не понятно всё!

— Что не понятно?

— Да то. Получается, дядька Афанасий, что Тимоха то твой двенадцать хунхузов на тот свет отправил.

— Как двенадцать? — брови старика Аленина от удивления взлетели вверх.

— А не знаю как! — Селевёрстов поставил шашку между ног и оперся подбородком на её эфес.

— Последнего он у нас на глазах убил, — атаман разгладил пальцами свои сивые усы. — Галопом влетаем с казаками в Соворовскую ложбину, там уже нет никого. Несёмся дальше к спуску к Амуру у Песчаной косы, глядим — сверху на холме Тимоха стоит в таком вот виде: весь в кровище, а на него хунхуз верхами несётся во весь опор, визжит и своей железякой китайской машет. А у Тимохи правая рука плетью висит, а в левой только кинжал.

Атаман замолчал. Старик Аленин напряжённо ждал продолжения.

— Представляешь, дядька Афанасий, — Селевёрстов развернулся всем телом к старому казаку, — на него китаец этот летит, да здоровый такой, как бы ни больше нашего Митяя Широкого, а твой Тимоха стоит с одним кинжалом и ждет его спокойно.