Сердце Хейла (СИ) - "Lieber spitz" - Страница 53

Питер, кажется, не особо вникал в мотивы приезда своего бывшего стажера и любовника. Словно не важно это было. А Стайлз рассчитывал несколько на другое. На другие слова, жесты. На другой взгляд. Да хоть на какой-нибудь, кроме обычного, насмешливого.

Он боялся и одновременно хотел видеть в Питере признание вины. И был разочарован выбором Хейла, а тот пожелал делать вид, будто ничего не произошло.

Стайлз, как и прежде, никак не мог научиться скрывать чувств. Может поэтому прочитанные на его лице эмоции и заставили Хейла остановить его в дверях словами:

- Могу я извиниться за то, что так и не смог навестить тебя тогда в больнице?

Стайлз изогнул бровь, фыркнув.

- А за другое ты извиниться не хочешь? – спросил со злым сарказмом и тут же понял, что нет. Питер не хочет. И никогда не сделает этого потому, что говорить: “Извини, я хотел признаться в любви, а вместо этого изнасиловал” как-то глупо.

Питеру не было жаль. Да и Стайлзу тоже. Его психиатр как-то исподволь, за небольшой достаточно срок изъял из него отравленную начинку; то самое, что разъедало изнутри, не давая жить и двигаться дальше, а вместе с этим ушло в прошлое и сожаление о том, что ничего нельзя изменить, когда изменить хотелось.

А хотелось, чтобы той последней встречи с Питером не было, чтобы она попросту не случилась. Но вот теперь Стайлз смиренно соглашался с фактами – все это было в его жизни, и если оно не убило его, то надо просто продолжать дальше жить.

Поэтому, прикрываясь уже насквозь лживым гневом, направленным на своего насильника, Стайлз изо всех сил старался не закричать, что больше всего на свете ему жаль другого. Того, что Питер даже сейчас не собирался признаваться в истинной причине, по которой он сбежал от него тогда, после взрыва, когда Стайлз почти умирал и его всего-то нужно было подержать за руку.

Стайлз понимал, разрываясь на части, что добивать умирающего, каким казался ему Питер на бланках анализов, подло. Больше каких-то извинений за пятилетней давности преступление, ему хотелось страстно, громко, совсем по-мальчишески несдержанно заорать на Хейла – ты что, вот так бросишь меня теперь? Уйдешь в прекрасное далеко, ни слова не говоря, как и хотел – сильным, хищным, прекрасным зверем, сердце которого я разорвал своей дурной любовью, больше похоже на смертельный вирус?

Как ты посмеешь бросить меня здесь, в этом мире одного, ты, мое прекрасное, вечное зло? Не смей, Питер! Не смей.

И вот что вышло. Потакать злу – дурная привычка. Питер пользовался своей репутацией и донимал Стайлза разговорчиками. Весь месяц, который провел Стайлз в родном городе, они встречались примерно два раза в неделю в том самом лофте – Стайлз решил не напоминать о его так и не состоявшейся продаже и не ныть сучкой из-за не очень приятных воспоминаний.

Изменения бросались в глаза. В лофте теперь не было кофе. Был зеленый чай, кальян у низенького дивана, который заправлялся исключительно бестабачными смесями, и новый, но все тот же, Питер Хейл. Логично было бы вцепиться в перемены бульдожьей хваткой, требуя ответов, или хотя бы принять несколько недоумевающий вид – куда же делись из бара алкогольные изыски, а из холодильника попперсы, но Стайлз этот ход как раз-таки не успел продумать, не понимая, что выдает себя с головой таким несвойственным себе равнодушием.

Хейл ласково улыбался чересчур серьезному своему мальчику, словно всё-всё понимал и может поэтому многого не требовал. Всего-то, весело болтать о всякой ерунде, которая ни у одного, ни у второго не выходила правдивой. Но Стайлз был согласен. Он рассказывал Питеру, приняв правила игры, о своих многочисленных интимных встречах, и странно не испытывал при этом неловкости. Может, потому, что все они были по большей части вымышленные. Было ли это следствием медленно убивающей их обоих, болезненной привязанности к своим ролям во всей этой истории, или же просто нагулявшись в свои шестнадцать, слишком рано, по мнению отца, Стайлз стал чересчур разборчив, выжив после испепеляющего напалма в лице Питера Хейла, и искал что-то особенное, свое. Боясь даже думать, что своё он уже потерял, что их процентная совместимость с Питером была максимальной из возможных, и больше таких бурь в жизни не предвидится. Никогда и ни с кем. И он выдумывал своих случайных партнеров, боясь признаться Хейлу в этом, и чувствовал, как фантазия иссякает. Нюансы, так необходимые в этой игре, давались трудно, и Стайлз почему-то из раза в раз прикрывался узнаваемо колоритным образом Дерека, с неземной тоской понимая – единственный парень, с которым у него получилось в постели нечто горячее, был полной ему противоположностью. Он был русоволос, невысок и крепок. Он был голубоглаз, уверен в себе больше нужного и понимал дурную многословную иронию Стайлза с полуслова.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он был восхитителен, потому что был... Питером. На двадцать лет моложе настоящего, и наталкивающего Стайлза на неосторожные фантазии, а что было бы, если они с Хейлом встретились раньше хотя бы на десятилетие. Да, он был в курсе, что тогда ему было бы шесть.

Этот их вечер ничем от остальных не отличался. По крайней мере, Стайлз старался себя не выдавать, зная, что наутро у Хейла назначена госпитализация перед плановой операцией на сердце, сообщение о которой звучало примерно так: “Завтра я улетаю в Сидней на вечеринку. Будет весело”.

Именно поэтому Питер прибыл в лофт с небольшой дорожной сумкой, в которую что-то складывал, быстро опустошая полки в комоде. Между делом перебрасываясь привычными для них фразочками касательно сексуальных приключений каждого, а позже, когда тема себя изжила, вольготно упав на диван посреди лофта.

Сумка стояла собранная у дверей лофта, а они просто курили по очереди кальян, по-сибаритски валяясь на диванах напротив друг друга.

- Собрался? Ничего не забыл? – спросил Стайлз скучным голосом, отмахиваясь от клубов белого парного дыма, настоенного на какой-то свекле, но отчего-то пахнущего дыней.

- Собрался, – кивнул Хейл и выжидательно прищурился.

Стайлз держался, не придираясь к неточностям. Он знал, что Питера ждет операционный стол, а никакая не Австралия. Анализы были сданы, детали оперативного вмешательства обсуждены, подобран анестезиолог и переведены немалые деньги за отдельную палату-люкс, в которой, если все пойдет хорошо, Питер пролежит не более недели. Если же нет...

Стайлз еще неделю назад позвонил Дереку, сообщив дату операции, купил два билета из Бостона для него и медведя, и уже который день обстоятельно подыскивал сиделку на всякий случай, ничем себя не выдавая, пряча волнение за наипошлейшими разговорчиками о выдуманном сексе с малознакомыми парнями.

Но Питер изменил сценарий, вплетя в свои рассказы этот действительно смущающий секс по телефону. Хотелось снова накричать на Хейла, выдав себя тем, что знал он наверняка: доктор запретил заниматься даже мастурбацией, снижая нагрузку на изношенное сердце, которое, начав пять лет назад с легчайшей аритмии сейчас разогналось до вполне себе смертельного диагноза.

- Ты против, что я представлял тебя, когда делал это? – спросил Питер тихо, совсем закрывшись облаком пара, пряча за ним свое лицо. Напоминая об их малозначащем вчерашнем телефонном разговоре.

Стайлз сглотнул. Он не знал, насколько сильно противоречило произошедшее – этот нечестный односторонний телефонный секс – их установленному нейтралитету.

Боялся обидеть жалостью. И не смог сдержаться, поддавшись на провоцируемые Питером перемены в сюжете их последней – боже, последней! – встречи, ясно показывая последующей своей фразой, а точнее даже мольбой, о том, что он абсолютно не против быть для своего родного негодяя предметом похотливых грёз. Что он в принципе – не против.

- Останешься сегодня здесь? – настойчиво разгоняя пар рукой и всматриваясь в голубые глаза, слишком безжизненным голосом спросил он Питера, намекая, что и сам останется.

Что неохота ехать через весь город домой, к отцу. Что сегодня важнее погрузиться в более горячие, алеющие кровавым закатом в сознании воспоминания, которым не место в его подростковой комнате на втором этаже семейного коттеджа. Там, где до сих пор пахнет мальчишеским неудовлетворением, мокрыми снами и молоком.