Сердце Хейла (СИ) - "Lieber spitz" - Страница 47

- Тогда расскажите мне о вашей проблеме. Правдиво, – попросил Дитон.

- Послушайте, доктор, – начал Стайлз, закипая и тут же высказав врачу все о том, что он думает насчет говорливых своих любовников, выкладывающих знакомым своего любовника такие подробности чужой жизни, которые выкладывать ни в коем случае нельзя, потому что это, черт возьми, вторжение в частную жизнь; это преступление, уж он-то знает, у него отец – коп...

- Я ни с кем не обсуждал вашу частную жизнь, Стайлз. Поверьте и успокойтесь.

Прозвучало это достаточно проникновенно и без излишней нотки профессионализма в голосе. По-человечески прозвучало. Так, что Стайлз почему-то сразу же поверил и только тогда сообразил, что стоит уже у двери, вцепившись в ручку, в шаге от позорно истеричного побега.

- Я уже не уверен, что хочу еще хоть что-то обсуждать. Тем более, вы сказали сами – психолог из центра успешно решил мою проблему.

Он отвернулся, приоткрывая дверь, а в спину ему донеслось:

- Проблем было две, Стайлз, и психолог, решавший вторую, наиболее важную на тот момент, просто не мог отвлекаться на первую. Впрочем, он мог не разглядеть её вовсе.

- Вы-то тогда как разглядели? – нервно спросил ошарашенный Стайлз врача, своим вопросом признавая наличие всех симптомов и означенных проблем.

- Потому что я специализируюсь именно на этом.

- И что же это за... специализация такая у вас? – с нарастающим ужасом проговорил Стилински, так и застыв в невежливой позе – спиной к доктору, не в силах обернуть к нему свое перекошенное лицо.

- Я решаю проблемы насилия.

Он сделал весомую паузу.

- В том числе и сексуального.

- Да господи боже ты мой!!! – практически заорал Стайлз. – Заткнитесь вы нахрен!!!

Он вцепился в ручку двери, надеясь, что теперь-то вежливый доктор вызовет на подмогу себе здоровенных медбратьев, которые скрутят сорвавшегося в истерику пациента и выпроводят вон.

Но за ор из кабинета его, с помощью или без, никто не выгнал. А так хотелось.

Стайлз прикрыл глаза, не понимая, как этот доктор сумел разглядеть в нем надлом, оставленный Питером? Как распознал?

- Поверьте, я работал со многими людьми, которые прошли через это, – донесся до него спокойный голос. – И вы ведете себя точно так же, как они.

- И как же?

- Как человек, отрицающий по отношению к себе понятие “жертва”. Пусть он и является этой жертвой фактически. Жертвой изнасилования.

Стайлз дернулся, будто его хлестнули, не веря, что кто-то произнес в отношении него это гадкое слово.

И тут его настиг прямой, убийственно не щадящий вопрос:

- Вы понимаете этот термин? Изнасилование? Вас насиловали, Стайлз?

Стилински растерянно обернулся к доктору, мечтая провалиться, исчезнуть, не слышать этого, но только и смог, что кивнуть.

Больше он не мог отпираться.

Чёрт, да. Его насиловали. Питер насиловал его. Да.

- Это нормально, – утешал его Дитон через долгую минуту. – Плакать. Это хорошо. И то, насколько быстро возникла эта эмоция, подтверждает мои опасения, что вы достаточно долго замалчивали в себе столь ужасающий факт.

Стайлз вдруг представил, как это гадко, должно быть, в представлении врача – трахаются два потных мужика, один из которых слабо трепыхается под толчками второго, и невозбужденные гениталии его трясутся, не выглядя хоть сколько-нибудь эстетично.

- Подождите, – оцепенело произнес он. – Вы понимаете вообще, кто был моим партнером?

- Партнером, который вас изнасиловал? – переспросил Дитон.

- Господи, да можно уже не произносить этого слова? – психанул Стайлз.

Дитон покачал головой и молча, даже покорно, ожидал продолжения.

- Моим партнером был мужчина. Меня поимел против моей воли мужик. Я гей. Пидор. Понимаете?

Стайлз знал, что несет чушь; что быть изнасилованным женщиной, наверно, стыдней на порядок; что быть изнасилованным вообще кем-либо достаточно ужасно, а признаться в этом – ад.

А Дитон снова покачал головой:

- Не вижу никакой разницы в том, кто над кем совершает насилие. Я здесь не занимаюсь перепрофилированием ориентаций или же отпущением грехов. Я делю людей на две простых категории: психически здоровые и больные. Так на чем мы остановились?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Все было так наигранно обыденно, весь этот их разговор. Как будто Стайлзу предлагалось освоить давно забытое умение из детства: рассказывать маме о смешной обиде, когда в песочнице тебя ударил один мальчик, а ты не смог ответить ему, потому что тот был старше и сильнее.

- Вы сможете вспомнить некоторые подробности, Стайлз? – настойчиво спросил его врач, и снова нахлынуло смущение, адская неловкость, как только Стайлз, вынырнув из спасительного омута детских представлений о мире, осознал, что та песочница, где его недавно обидели, запятнана кровью разбитого сердца. И эта кровь – его.

- Какие подробности? Зачем? – сердито вскинул на доктора он глаза, понимая – реальность, которую тащит из него Дитон, сейчас попросту его уничтожит.

- Мне нужно, чтобы вы проговорили их вслух, как проговариваете этапы своей другой катастрофы, – спокойно объяснил психиатр.

- Пикантностей захотелось, что ли? – развязно протянул Стайлз, злясь еще больше.

Дитон профессионально заметил:

- Не в них дело, Стайлз. Дело в проговаривании последовательности эмоций, которым вы сопротивлялись после акта изнасилования. Это важно. Важнее того, что вы назвали пикантным. Хотя не понимаю совершенно, как может такой эпитет вообще быть применим к ситуации, когда человека насилуют. Это страшно. Это неправильно. И это не может быть пикантным.

- Господи, какой стыд... – прошептал Стайлз и понял, что вот-вот заплачет снова.

Дитон терпеливо ждал. И Стайлз, пользуясь спасительно отсрочкой, попытался возмутиться непрофессиональной спешкой.

- Для первого сеанса вы что-то слишком торопите меня, док, – неуверенно произнес он, понимая, что это выстрел в никуда; что он вообще ничего не знает о работе психотерапевтов, даже прообщавшись с одним несколько недель.

Он был сбит с толку такой настойчивостью врача – ему казалось, что задушевные беседы ни о чем, просто для притирки друг к другу, должны вестись как минимум месяц. А этот ненормальный мозгоправ уже на первой встрече вывернул его наизнанку.

- А насколько долго вы намерены посещать мой кабинет с упорством ипохондрика? Стайлз? – иронично поинтересовался Дитон, поясняя: – Мне показалось, что вы достаточно вынашиваете в себе эту проблему, и иссечение её экстренным способом – есть лучшее решение. Согласны?

Стайлз закусил губу и помотал головой. Его дерганый жест можно было расценить двояко, но Дитон не купился.

- Значит, да, – уверенно сказал он и снова вытянул из пациента все то, что хотел: грязь, боль, сожаление и обжигающий стыд.

Стайлз понимал, что именно стыд являлся ключевой эмоцией: он стыдился себя, потому что не знал, как объяснить факт своей нелогичной безвольности, с которой он пресёк в себе всякие позывы с сопротивлению. Как будто заставил себя поверить в то, что если не будет сопротивляться – это не посчитается насилием. Они притворятся, что это просто не очень удачный секс, и всё.

- Понимаете, я мог бы вести себя по-другому тогда...

- Не могли, Стайлз.

- Что?

- Вы не могли. Ни вести себя по-другому, ни что-либо изменить. Перестаньте же искать варианты, в которых ваш мир все еще надеется на возможность остаться неизменным. Таких вариантов для него попросту нет.

Дитон говорил такие логичные вещи, а Стайлз только раскрывал рот, слушая его. Это было так... просто.

- Вы же аналитик, да? – спрашивал его психиатр. – Вы привыкли все анализировать. Привыкли рассматривать все варианты событий. Но в вашей истории их нет. Нет тех вариантов, в которых бы насилие перестало таковым быть. И вы больше не должны винить себя в этом, потому что в насилии, в каком бы антураже оно не произошло, виноват только насильник.

Это был шах и мат. Но Стайлз все равно ощущал себя далеко от линии противника, все еще позорно прячущимся в тылу. Он только-только разглядел своего врага, не понимая, как мог раньше оправдывать действия Питера своим бездействием.