Рыцарь духа
(Собрание сочинений. Том II) - Эльснер Анатолий Оттович - Страница 34

Леонид стоял неподвижно, глядя на нее и чувствуя, что земля в лице Тамары притянула его, разбивая его высшие силы, и что скрытые в нем чувства «зверя земли», тонким ядом разлившись в его существе, затуманивают его ум, свет глаз его. Он чувствовал, что так долго мирно таившийся в нем «змей похоти» выполз из глубин своих и снова стал дышать отравой и огнем. А Тамара продолжала стоять, наблюдательно глядя на него. Вдруг она глубоко вздохнула с особенным, многозначительным выражением в лице и улыбочкой и ее грудь, высоко поднявшись, заволновалась. «Бросся на нее и пей яд и пламя ее тела», — точно тонкая молния, пробежала мысль в его мозгу, но Леонид стоял неподвижно, делая усилие уничтожить в себе эту мысль и желая смирить поднявшегося зверя в себе. Страшная сила желаний влекла его к этому грешному телу, а волнующаяся грудь Тамары манила его всеми чарами обольщения, точно в ней были заключены все волшебные зелья, приготовленные каким-то злым чародеем земли для пленения и порабощения людей. Леонид продолжал стоять, мысленно призывая все свои знания, волю свою и все стремления к свободе и независимости вечного человека. Вдруг Тамара, пленительно рассмеявшись, с тонкой насмешкой проговорила:

— Сын неба, спуститесь на землю и удостойте меня, дочь земли, побеседовать с вами.

Она взяла его за руку и быстро повела куда-то. Идя за ней, Леониду казалось, что она его уводит в бездну, что с каждым шагом он куда-то проваливается. Теперь им всецело овладело одно желание — победить зверя в себе и одержать победу в битве сил духовных с силами зверя земли. Он внезапно остановился.

— Сын неба, идите же за мной.

— О, не думайте! — воскликнул он и морщинки забегали по его лицу, давая понять, что в нем снова воцаряется бог иронии и юмора.

— Что не думать?

— Что сын неба может попасть вам в лапки… в ваши нежные бархатные лапки… В плен взять меня — ни за что. Сознаюсь, однако, — дочь земли обдает меня пламенным дыханием уст своих… Прелестная дама, да не будет свободный сын неба превращен в раба, вдыхающего в себя отраву вашего тела, подобно спутникам Одиссея, превращенным какой-то волшебницей в свиней. Нет, божественная Тамара, если я и не сын неба, то, во всяком случае, свободный гражданин этой маленькой грязной планетки и никогда не паду побежденным рабом перед телом женщины, хотя бы в вашей красивенькой храминке, очаровательная дама, скрывались бы все соблазны мира, все одуряющие чары, и если бы даже в вас горели все огни, пылавшие некогда в телах чертовок Клеопатры, Таисы, Тамандры и той адской полудевы-поэта, которая, пожираемая палящим в ней огнем любви к женщине, бросилась со скалы в море.

С бесчисленными морщинками смеха на лице, он насмешливо отвесил ей низкий поклон. Тамара стояла неподвижно и черные глаза ее побледневшего лица горели негодованием, злобой и поднявшейся в ней бурей желаний. Леонид повернулся уже, чтобы уйти, как кто-то резко проговорил:

— Чудовище!

Около Тамары стояла Зоя, окруженная целой свитой юношей, — среди которых было видно огорченное лицо ее мужа. Зоя пристально смотрела на брата негодующими, злыми глазами.

— Ты совершенное чудовище и дурак, — раздельно продолжала она, — если решаешься говорить таким тоном с моим божеством, с моей прекрасной Тамарочкой.

С последним словом она нежно обняла Тамару, голова которой склонилась на ее плечо и жгучие глаза снова уставились на Леонида. Последний стоял неподвижно, с печалью в глазах и с таким грустным лицом, точно на него упала туча.

— Несчастная Зоя, — начал он тихим и скорбным голосом, — знай, что я делаю все усилия, чтобы быть человеком в самом лучшем значении этого слова, и если во мне и скрывается чудовище, то оно должно будет уйти в бездну свою от молний света в царстве вечного духа моего.

Глаза его загорелись и голос стал звучать увлекающей всех силой.

— В тебе, дочь отца моего, тоже скрыто чудовище, но ты не отгоняешь его силой воли твоей, а наоборот — голубишь его и ласкаешь, оно растет в тебе, дышит огнем, рассылая по телу твоему тысячи желаний и зарождая в уме тысячи мыслей-убийц. В глазах твоих я вижу тень зверя этого, ты его раба. Ты будешь убивать словами и изменой без ненависти, пожираемая огнем твоих страстей…

— Сумасшедший, пошел от меня! — вскричала Зоя и ее полные, чувственные губы судорожно передернулись в выражении ненависти и злобы, в то время как из глаз светился страх. Злость и какая-то непонятная пугливость перед силами Леонида — два чувства, которые рельефно отразились теперь в ее лице. Опасаясь, чтобы он не устроил какой-нибудь «своей штуки», она быстро повернулась и, сопровождаемая толпой своих ухаживателей, стала быстро удаляться. Тамара шла, обернув к нему лицо и ее два черных глаза, казалось, высказывали ему какие-то скрытые в душе ее тайны.

Потянулись дни и недели. Глафира и Зоя царили в доме полновластными хозяйками, причем Зоя, всегда окруженная целой толпой гостей, заняла почти целую половину дома, Глафира — другую. Глава семьи ютился где-то в третьем этаже, но, так как он считал себя «гостем этого мира», то и не высказывал никакого неудовольствия. Леонид, однако же, давно догадался, что его отец считается всеми душевнобольным и находится под опекой.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Леонид ходил по своей черной комнате, свесив голову на грудь. На лбу его образовались складки, показывающие, что мысли его ушли в глубину его существа. Лампа под красным абажуром, стоящая на письменном столе, ярко освещая крест и череп, бросала на черные стены багровые полосы.

Сознающее «я» Леонида уходило все глубже в свои бездны, силясь увидеть все глубины свои, все свои потаенные места, — увидеть с такой ясностью, как человек с фонарем в руке видит недра пропасти, или водолаз — морское дно. При этом мысли его приняли такой оборот:

«„Познай самого себя“, — в этом вся мудрость, разгадка бытия, лестница, ведущая к Богу, и в этом же крест с распятым на нем змеем-искусителем. Это значит найти в себе Бога, слышать в себе его голос, знать, что начало мое от Бога и потому мое бытие началось не в этой жизни и не окончится с потерей ее. Все многоликое мироздание с его стихийным добром и злом заключено во мне, как в микрокосме. Я есмь необъятное в храмине тела, и в своем царстве я вижу бледные лики глядящих палящими очами из своей тьмы и кроткие нежнолюбивые лики, как в первобытном хаосе вселенной: поэтому я понимаю многообразное зло — оно смотрит из глубины моей, и многоликое добро: здесь во мне небо и ад. Теперь вот, глядя в себя, я ясно вижу все это».

Он остановился с опущенной вниз головой и глаза его смотрели вовнутрь себя. Он видел, или ему казалось, что он видит, лики демонов и ангелов, ведущих между собой борьбу и заключенных в его храме-духе и слышал голоса, исходящие из таинственных глубин его — голоса как бы его многообразных «я». Его сознательное «я», — функция его мозга — наблюдало, осматривало все находящееся в нем, критиковало, сомневалось, утверждало, но в нем не было ничего вещего, и всегда так бывало, что чем яснее оно мыслило, тем храм, заключавшийся в нем, все более распадался, превращаясь в иллюзию. Его сознательное «я», его ум были подобны часовому, стоящему на вершине башни: оно наблюдало, прислушивалось и подымало тревогу, как только в его царстве появлялись силы, которых оно не признавало. Тогда эти тайные силы скрывались его «я» опять ничего не видело, кроме башни — головы своей и крепости с миллионами электрических звонков-нервов — машины-тела. Дело обстояло иначе, когда часовой этот засыпал или когда он утрачивал свою бдительность и отказывался от своей роли наблюдателя и критика: тогда из глубин непознаваемого царства подымались вечные силы — дух, разум, голоса — маленький храм-человек начинал светиться изнутри сиянием вечного духа и его как бы подымали невидимые крылья. Внешним образом, физиологически, это выражалось подъемом, вибрированием всей его нервной системы.