Рыцарь духа
(Собрание сочинений. Том II) - Эльснер Анатолий Оттович - Страница 18

— Кто-то оскорбленный хохотал в душе моей, но вот в Париже глаза мои начали получать как бы второе зрение: я стал видеть мир по ту сторону жизни этой, и понял я тогда, что наше существование — прах и тленье <…>.

Он посмотрел на лица окружающих его и воскликнул:

— Вы все смеетесь!

Действительно, все смеялись злым, искусственным смехом, полным досады. Смеялись девушки, потому что его слова противоречили их желанию жить роскошно, легкомысленно и развратно; смеялся Капитон, потому что в жизни он видел только единственный смысл — наслаждение тела; смеялся сын управляющего, так как самые умные люди, по его мнению — великие эгоисты, а слова Леонида оскорбляли все его верования и хищные стремления; смеялся и Серафим Модестович злым, досадливым смехом, хотя в побледневшем лице его отражались смятение и страх.

— Ха-ха-ха-ха! — горьким смехом рассмеялся и Леонид, но вслед за этим раздался его негодующий голос:

— Да, вы смеетесь, а между тем, вы не знаете, кто вы, где живете и где будете странствовать, когда распадется ваша скорлупа — тело, и вот, чтобы вы знали, что вечность живет в вас, я отдерну пред вами завесу того мира…

— Ты! — воскликнула Зоя, глядя на него расширившимися, смеющимися глазами.

— Ты интересная личность, — сказала ее сестра, — новый Калиостро или Сан-Жермен.

— Отдерну завесу того мира, — повторил он, — и вы увидите прежнюю обитательницу этой комнаты.

— Безумную Клару увижу я! — вскричал Серафим Модестович, с выражением ужаса глядя на сына. Леонид пристально посмотрел в его глаза и, точно в глубине их увидев что-то ужасное, в нервном порыве вдруг отскочил, рассмеялся странным горьким хохотом и вдруг, уставив глаза на отца, присел на корточки.

— О, отец мой, из глаз ваших смотрит маленькое чудовище — большой старый грех. Вижу, вижу! Но не ужасайтесь тому, что быть должно: все зло земли переносится в тот мир, и вот вы увидите его и странницу, бледную, загробную тень…

Странная поза, в которой он находился в то время, как лицо его смеялось каким-то нервным, трагическим смехом, делала его страшным и одновременно с этим смешным. Вдруг он вскочил, забегал по комнате и, потушив лампу, воскликнул:

— Луна — фонарь, зажженный Богом, свети нам, свети… В твоем свете колеблются души жестокие, души преступные, души, раздираемые скорбью… Кровь пролитая багровым облаком носится пред глазами и в лунном сиянии отражаются бледные, унылые тени…

Бледный свет месяца слабо освещал черные стены комнаты, и лица присутствующих казались бледными, таинственными и как бы неземными. Необъяснимый страх охватил всех и в нервном потрясении все испуганно смотрели на Леонида. Последний стоял, прислонившись к стене, под портретом Медеи, и лицо его казалось лицом белой статуи, ярко вырисовывающейся на черном фоне. Вдруг он расставил руки и каким-то чужим голосом громко закричал:

— Медея! Разлейся искрами в комнате этой и яви доказательства бессмертия сына земли.

В темноте комнаты все ясно увидели искры, заблиставшие на концах пальцев его расставленных рук. Вслед за этим над головой его вспыхнуло сияние, под потолком раздался удар и все предметы в комнате задвигались и застучали.

Леонид продолжал стоять.

В воображении его носился живой образ Клары, бывший для него несомненной реальностью, а та таинственная сила, которая исходила из его тела, электричество или иная, все равно — материализировала образы его ума (если не признавать объективности явлений), придавая им серебристо-бледные линии.

Раздался его голос:

— Великий дух мироздания, рассеянный в пространстве вселенной, взываю к тебе: рассей завесу тленного материального мира и дай увидеть нам астральный мир, в котором блуждает в эфирном одеянии дух Клары, скинувшей свои земные покровы. Явись, явись!

Он умолк.

Воздух заколебался, точно вздохнуло множество невидимых существ, и в углу забилось что-то облачно-белое, воздушное и живое. Облако дышало и росло, и постепенно из него стала обрисовываться женская фигура с белым, как снег, лицом и голубыми, лучистыми, но неживыми глазами. Прошел еще момент и чудное существо пристально устремило свои ярко-голубые лучистые глаза на старого фабриканта. Одной рукой своей она держала арфу, стоящую у ног.

Было невозмутимо тихо.

Охваченный ужасом, Колодников с минуту стоял в оцепенении. Несмотря на ужас, он в безумии отчаяния громко заговорил:

— Мой мозг в тумане… Околдовано все во мне и я в болезни страшной. В глазах картины больного ума… Клара, ты видение бледное, но нет тебя. Как же ты могла бы отвалить тяжелый камень и явиться? О, призрак, ты игра безумного ума… Или, может быть, меня обманывают… Ты, ты!..

Бледные уста видения зашевелились. Заметив это, старик, затихнув, с невыразимым волнением стал ждать, глядя в ее голубые, мертвые глаза. Необыкновенным благородством дышало воздушно-белое лицо Клары, и когда она заговорила, фабриканту показалось, что ее голос зазвенел, как струна волшебной лиры:

— Среди воздушного океана и сонма сверкающих светил, забыла я страдания свои земные и раны, нанесенные тобой мне и хочу я только тебе сказать, что твоя ложь пред людьми разлетится, как дым, в воздушном мире, потому что пред собой ты всегда будешь видеть нож, который ты вонзил в горло…

С последней неоконченной фразой призрак заколебался, как голубое облако, колеблемое ветром и, испуская свет, стал отступать к стене. Слышно было, как заскрипела дверь, медленно раскрываясь. На мгновение там сверкнула воздушная фигура в лучах и исчезла.

Несколько мгновений старик стоял неподвижно и вдруг из горла его вырвалось:

— Ага, в дверь ушла, как живая… Я за ней… Сердце, сердце, сердце, как ты стучишь!.. Но видение — шутник… Вот с этой палкой я иду.

Он шагнул к двери и вдруг остановился, с ужасом глядя вверх: над головой его колебалось слабое очертание ножа, залитого кровью. Глядя на него, он дрожал с головы до ног, а в это время откуда-то донесся звон струн и мелодический голос пел:

В течение всего этого времени, старик продолжал смотреть вверх в одну точку. Нож двигался над головой его, подымаясь и опускаясь, и он смотрел на него, испытывая смертельный страх, и, о, ужас, с конца ножа скатилась капля крови, и он почувствовал, как что-то теплое и липкое покатилось по его лбу. Содрогнувшись всем телом в чувстве ужаса и отвращения, он медленно пошел к двери с поднятой вверх головой, но на ходу в безумии заговорил хохочущим голосом:

— Чудо-чудо!.. Опять ты запылал кровью, как тридцать лет назад… Проклятое железо… Тебя погрузил я в горло… О, о!..

— Зажгите лампы! — раздался испуганный голос Анны Богдановны.

Комната озарилась светом.

Присутствующие представляли странную картину. Одни сидели в креслах, другие на полу — с бледными лицами и глазами, испуганно и изумленно устремленными друг на друга. Один Леонид стоял неподвижно, как монумент, с бледным, как у мертвеца, лицом.

— Какой вздор! — упрямо проговорил Илья Петрович.

В этот момент за дверью послышался крик смертельного ужаса и затем как бы падения на пол какого-то тела. Все бросились в соседнюю комнату.

Колодников лежал на полу без движения и далеко от него — палка.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I