Ставка на выбывание (СИ) - Сергеева Оксана Михайловна - Страница 32

— Еще?

— Угу, — промычала она, и Виталий снова налил ей шампанского. Вспенившись, оно пролилось на ковер и Машкино платье.

— Надо было сразу тебя напоить.

— Угу, — снова неопределенно гмыкнула она и засмеялась.

— Я знаю, почему ты сегодня такая нервная.

— Почему?

— Чулки напялила, вот и бесишься от раздражения. Снимай давай, — резковато сказал он и начал стаскивать с себя одежду.

Сначала пиджак, потом белую рубашку, брюки. А Машку руки не слушались. Она подняла подол трикотажного платья, беспомощно сложила руки на коленях и уставилась на них, как будто забыв, что дальше делать.

Бажин бросил на нее взгляд через плечо:

— Платье тоже снимай.

Решив помочь, в одну минуту содрал с нее всю одежду. И в глазах у него снова потемнело при виде ее обнаженного гладкого тела, округлой нежной груди с розовыми сосками.

— Я могу хоть что-нибудь решить сама? Хоть что-нибудь в этих отношениях я могу решить сама? Я же не кукла какая-то, чтобы ты просто делал со мной то, что тебе хочется…

Что-то трогательное, щемящее и надрывное сквозило в ее слабых движениях и тихом голосе.

— Нет, конечно. — Не объясняя, что конкретно подразумевал прозвучавший ответ, посадил Машку себе на колени. Убрал ее волосы на одно плечо и, расстегнув замочек, снял с шеи бриллиантовое колье. — Маня, тебе очень идут бриллианты, ты знаешь? — Бросил украшение на платье, горкой валяющееся на полу.

— Всем женщинам идут бриллианты. — Подняла руки, чтобы снять серьги, но он не позволил, перехватив запястья.

— Нет. — Не отпустил, сначала освободил от часов и браслета, а потом сам вынул из ушей серьги и отправил их к колье. — Некоторых даже бриллиантами не спасешь. Красивых женщин много, но красивыми умеют быть не все. — С удовлетворенным вздохом прижал Машку, потерся губами о щеку, скользнул к уху и слегка прикусил мочку.

Маша погладила его спину. Бажин ходил с перманентно расцарапанной спиной. Чуть позже она вонзит в нее ногти и обновит зажившие царапины.

Она обязательно это сделает, потому что он снова доведет ее до запредельного удовольствия.

Проведя по выступающим мышцам Машка, как всегда, содрогнулась от наслаждения. Эту внутреннюю дрожь нельзя контролировать, сложно отрицать и невозможно заглушить. Сразу и не скажешь, отчего испытывала больший кайф: что он целовал шею или что в этот момент сама гладила его тело. Одно от другого стало неотделимо. Это пропасть, и выбираться из нее каждый раз все труднее.

Жадность, с которой целовал Виталя, сводила с ума и возбуждала сильнее, чем любые ласки. Дело не в особенном понимании женской натуры или умении дарить искусное наслаждение — она нуждалась в нем. Ничего изощренного в его действиях не было, только жадность Проникающая под кожу жадность.

Правильно говорил: достаточно одного касания, и все ее женское существо реагировало на его подавляющую мужскую сексуальность. Всем своим существом она чувствовала его голод и жажду. Подкожно знала о его желаниях. И он уже все о ней знал.

В постели Маша позволяла делать с собой все, что ему нравилось. Он этим пользовался, жестоко выжимая ее всю без остатка. Ей всегда хотелось отделить секс от чувств и скатиться до механического акта, но она так не умела. Впускала в голову, впускала в свои желания, а потом не могла вырвать его оттуда. И это катастрофа.

Каждый раз обещала себе так больше не делать, каждый раз обещала, что это в последний раз, но вновь и вновь себя предавала.

Клялась себе не попадать в этот капкан любви и привязанности. Потому что зависимость от другого человека приносит только боль и разочарование. Особенно, когда четко понимаешь, что новая привязанность в сотни тысяч раз сильнее, чем то, что испытывала до этого.

Поначалу любовная игра завлекает и другими удовольствиями, но это рано или поздно заканчивается, остается только боль. И пустота.

Как ни сопротивлялась, все равно попала в эту клетку. Просила отпустить, но Бажин не отпускал. И не откроешь эту клетку, не разрушишь, не сломаешь… Потому что она внутри. Эта клетка внутри нее.

— Я все равно выбью тебя из образа. Ты у меня вылетишь оттуда как миленькая, — прошептал Виталя глуховато, прикусывая шею. — Я даже знаю — как.

Зубы мягко впились в кожу там, где яростно бился ее пульс. Машке стало страшно. Не от этой жестковатой ласки, конечно, не от легкого укуса.

Боли не было, но страшно стало потому, что он и правда может выбить, если обещает.

— Как? — спросила серьезно.

Бажин засмеялся, обозначая хриплым смешком не веселье, а, скорее, решимость, а ей не смешно. Она знает: у мужчин тяжелая рука. А еще она знает вкус крови. Она до сих пор его помнит.

— Клин только клином вышибается.

Как будто доказывая свою силу, целует в губы жестче. Влажно сминает их, подчиняя себе все: чувства, разум, волю. Тело уже в его власти. Да и сложно сопротивляться, когда сама почти голая, в одних трусиках, крепко прижатая к его горячему телу.

Он целовал ее грудь, чувствовал Машкино возбуждение, ее дрожь, томление и удовольствие. В его поцелуях читалась и ревность, и страсть, и одержимость. Машка заражалась от него этими чувствами, как болезнью.

Отпустив его плечи, потянулась за шампанским, которое осталось стоять на полу.

— Маня, не время пить шампанское.

— Как раз самое время. Ты же хотел волшебный трах? Чтобы умереть и воскреснуть. — Поднесла бокал к его губам.

— Хочу, да, — улыбнулся и отпил.

— Тебе понравится. Снимай трусы.

— Может, я мечтаю, чтобы ты сама это сделала. Каждый мужик только и мечтает, чтобы баба с него трусы сама стягивала.

— Буду знать. — Машка засмеялась и, подцепив за резинку, сняла с Бажина белье.

— Осторожнее только с этим знанием.

— Хлебни, охладись, — вернула ему иронию и снова уселась на него сверху, приникла и начала целовать.

Это был пьянящий поцелуй со вкусом шампанского, которое она слизывала с его языка. Со вкусом тревожности, одержимости и безысходности.

Он менялся, этот поцелуй, постепенно раскрываясь другими оттенками. Они целовались долго. До тех пор, пока, кроме яростного возбуждения, никаких других ощущений не осталось.

Бажин хотел стянуть с Машки трусики, но она помешала.

— Нет.

— Как это нет?

— Вот так. Сейчас только трусы с меня снимешь, и мой сценарий к чертям полетит.

— Дай потрогать.

— Нет. Тебе команда «лежать». А ему «стоять».

Виталя засмеялся и откинулся на спину.

— Маня, вот вообще не вопрос, если ты собираешься делать то, что ты собираешься делать.

Она не ответила, с чувственной обещающей улыбкой на губах, сползла по нему еще ниже и устроилась между ног. Лизнула член, проведя шелковым языком по всей длине, от основания до головки. Бажин крупно вздрогнул, и Маша вздрогнула тоже. От его удовольствия. Еще больше загораясь возбуждением, нежно облизнула головку, чувствуя на языке солоноватый вкус.

Виталя застонал, потянулся к ней руками, собрал волосы в пригоршни, убирая их о лица. Хотел видеть, как она это делает, как ласкает его. Это

самые сладкие ласки, которые может подарить женщина мужчине. Самые дерзкие и необузданные, и самые нежные.

Отпив шампанского, Маша снова сомкнула губы вокруг члена, принимая его в глубину рта.

— О, эти волшебные пузырьки… Маняша, девочка моя любимая, что же ты со мной делаешь… — прошептал Бажин, тяжело дыша.

Его Маня делала это с удовольствием, она умела дарить настоящее наслаждение, не сводя все к примитивному удовлетворению сексуальных потребностей. Каждый раз, когда она делала глоток шампанского и брала чувствительную плоть, все тело пронзало током, и животная страсть шарашила в крови. И от увиденного, и от ощущения шелкового горячего языка на контрасте с прохладными лопающимися пузырьками шампанского у нее во рту. От их чувственного откровения и слияния без рамок.

— Маняшка, лизунья ты моя. Такая сладкая. Вся сладкая моя девочка.

— Ни баба, ни девка?