Карфаген смеется - Муркок Майкл Джон - Страница 92

— В основном ищу кредитора для новой компании. И часто хожу в кино.

— Мы тоже страстно полюбили кино. Только что смотрели «Отца Сергия». Знаешь такой фильм? Уверен, режиссер сейчас в Париже.

— Его фамилия Протазанов. — Анаис говорила по–французски со слабым, не парижским акцентом. Ее голос звучал мелодично и насмешливо. На губах ее всегда была улыбка. Очевидно, она преклонялась перед Колей так же, как и я. Возможно, потому, что у нас была одна общая страсть, мне Анаис очень понравилась.

— Сейчас я почти не смотрю русские фильмы, — признался я. — Это слишком тяжелое испытание.

Коля налил нам белого вина.

— Понимаю. Есть у тебя любимый режиссер?

Это мог быть только Гриффит. Я заговорил о «Рождении нации». Когда речь шла о других фильмах, я обсуждал актеров и актрис. Лилиан и Дороти Гиш, Дуглас Фэрбенкс, Чарли Чаплин, Бастер Китон, Мэри Пикфорд. Я видел их всех.

— Вам, наверное, нравится Гарольд Ллойд! — Анаис пришла в восторг. — Разве он не чудесный! Такой нелепый! Такой забавный!

— И Ферн Андра или Пола Негри? Разве ты не находишь их столь же привлекательными, как все эти американцы? — Коля сардонически усмехнулся. — И впрямь, Димка, ты становишься поклонником американцев! Я думал, что ты ненавидишь эту страну. Ты туда собираешься?

— Мне вполне хватит Лондона. Помнишь миссис Корнелиус? Она согласилась помочь мне, когда я приеду. Но у меня тоже проблемы с визой. Возможно, если бы я был один, все прошло бы легче, но у моей подруги Эсме вообще нет документов. — Коля знал о моей первой Эсме. Я немного рассказал ему о встрече в лагере Махно. — Точная копия прежней. Эсме, которая очистилась.

Анаис сказала:

— Может, ее смогла бы удочерить приличная английская семья.

Коля рассмеялся:

— Ты слишком жестока, Анаис. Мы подумаем вместе и отыщем какое–нибудь решение. У твоего отца есть деловые связи в Англии. Он сможет помочь? — Коля обратился ко мне: — Отец Анаис — промышленный магнат, кавалер Легиона чести[145] и бывший член Палаты депутатов. Видишь, в какие влиятельные круги я теперь вхож, Димка? И все–таки не могу получить разрешение на выезд в Соединенные Штаты, чтобы преподавать там русский язык. Вместо этого я — альфонс.

Анаис неодобрительно поморщилась:

— Когда военные действия в России закончатся, ты сможешь вернуть по крайней мере часть своего состояния.

Коля подмигнул мне.

— Ты так думаешь, дорогая? Русские везде стали нищими гостями. Бедными родственниками всех остальных народов мира. Люди скоро перестанут нас терпеть.

Официант подал основное блюдо.

— Как далеко зашла ваша «Аэронавигационная компания», мсье Митрофанич?

Анаис толкнула Колю, который фыркнул от смеха, и наклонилась ко мне. Естественно, она называла меня именем, под которым я жил в Петербурге.

— Некоторые кредиторы заинтересовались проектом, но ничего конкретного пока нет.

— Вы думаете, это хорошее деловое предприятие?

— Мы используем в своих интересах рост туризма после войны. Количество пассажиров, путешествующих из Нью–Йорка в Париж, значительно возросло — и это только одно направление. Мое судно будет перемещаться гораздо быстрее круизных лайнеров, путешествия станут спокойнее и безопаснее. Конечно, мои проекты совершенствуются, я изучил все сведения о строительстве дирижаблей, которые удалось собрать за время войны. Теперь немцы обогнали всех. Британцы планируют начать коммерческие перевозки через год или два. За несколько месяцев мы сможем опередить и тех и других, если корабль привлечет всеобщее внимание. Например, если во время пробного полета он пересечет Атлантику за рекордный срок.

— Это восхитительно, мсье. — Анаис аккуратно отрезала кусок мяса. — И весьма убедительно. Что ты об этом думаешь, Коля?

— Он — гений, — просто ответил мой друг. — Я верю, что он способен на все.

Разговор перешел на общие темы. Я внезапно испытал прилив абсолютного счастья. Вечер прошел очень успешно, я был в ударе. Мы ушли из ресторана едва ли не последними. Оба чудесных создания расцеловали меня на прощание, и Коля записал адрес, поклявшись, что очень скоро свяжется со мной.

— Мы больше никогда не расстанемся!

Насвистывая веселый мотив, я зашагал по рю Сен–Сюльпис и только тут понял, что забыл сообщить Коле о смерти его кузена, Алексея Леоновича, пилота, который едва не погубил меня, разбив свой самолет. Возможно, подумал я, было бы нетактично сразу заговаривать о таких вещах. Я мог все рассказать Коле в ближайшем будущем.

Когда я вернулся, Эсме, как обычно, спала, но в тот вечер ее дыхание было быстрым и неровным. У нее начался жар. Я держал ее потное маленькое тельце на руках и укачивал ее, когда она стонала:

— Не оставляй меня, Максим. Не оставляй меня.

Я дал Эсме немного воды и аспирин, чтобы ослабить жар, а потом лег рядом с ней и попытался рассказать о своей встрече с Колей, но она вновь погрузилась в беспокойный сон.

На следующее утро я отправился на поиски доктора. Ближайший жил на бульваре Сен–Мишель. Доктор Гюлак насквозь пропах табаком и розовой водой. Его моржовые усы пожелтели от никотина, кожа, покрытая пятнами, напоминала панцирь черепахи. Я помню седые редеющие волосы, до блеска отполированные ботинки и старомодный сюртук. Осмотрев мою девочку, он твердо сказал, что Эсме нужно хорошенько отдохнуть. Он дал микстуру и потребовал, чтобы Эсме принимала ее три раза в день. У нее анемия, сказал доктор. Она страдает от нервного истощения.

— Но она очень молода, — сказал я старому дураку. — В ней полно жизненных сил. Она — ребенок!

Доктор Гюлак недоверчиво посмотрел на меня:

— Она употребляла слишком много алкоголя. И мне трудно перечислить все наркотики, которые она, несомненно, принимала. Кто–то должен следить за вашей сестрой, мсье, если вы сами не можете этого делать.

Я не стал говорить ему, что Эсме употребляла наркотиков и спиртного не больше, чем я сам.

— Она страдает от обычных в наше время симптомов, — неодобрительно заметил доктор. — У вас нет родителей? Лучше бы ей остаться с ними.

— Мы сироты.

Он вздохнул:

— Не стану вас осуждать. Но вам нужен кто–то, способный направить вас по верному пути, мсье. Я советую вам уехать из Парижа. Поживите в провинции месяц–другой. Измените свой образ жизни.

Я вызывал доктора, а не священника. Поучения меня раздражали. Тем не менее я вежливо поблагодарил его, сказал, что обдумаю это предложение, и отдал наши последние деньги. Когда я сел на стул у кровати Эсме и сжал ее теплую, мягкую руку, мне в голову пришла мысль: а не был ли я чрезмерно эгоистичен? Почему я настаивал, чтобы она вела такую же жизнь, как и я? Я всегда отличался невероятной активностью — я полагаю, это свойство живого ума. Другим людям редко удавалось за мной угнаться. Вероятно, я был несправедлив, ожидая от Эсме такой же энергии. Она слишком молода, она еще не имела представления о пределах собственных сил. Это погружение в коматозное состояние, возможно, стало для нее формой отдыха. Я решил ухаживать за ней, пока она окончательно не придет в себя. За это время я обдумаю положение. Я верил: теперь, когда для нас открылись новые возможности, дела пойдут лучше. У Эсме были все основания для беспокойства. Она, вероятно, инстинктивно чувствовала, что меня тревожит ЧК. Кроме того, я говорил ей, что мы поедем в Англию, а мы все еще оставались в Париже. Она по–прежнему слабо владела языком. Вероятно, Эсме начала тосковать по дому и не хотела мне в этом признаваться. Наверное, нет ничего хуже такой беспомощности — смотреть, как рядом кто–то бредит и дрожит в лихорадке, от которой не помогут никакие медицинские средства. Как бы то ни было, я совладал с паникой. Я подумал, что стоит проконсультироваться у кого–нибудь еще, и решил, что при первой же встрече с Колей попрошу его порекомендовать более знающего доктора, чем этот местный шарлатан. Как ни прискорбно, это почти наверняка означало, что мне придется посетить Сережу.