Карфаген смеется - Муркок Майкл Джон - Страница 77

— И кто станет следующим папой римским? — Лаура погладила его по спине. Она говорила обычным спокойным насмешливым тоном. — Лянча? Фиат?

Фиорелло едва не задохнулся, услышав это. Он яростно тряхнул головой и, собравшись с силами, встал на ноги и положил руку мне на плечо.

— Он может быть иностранцем. В Ватикане уже есть сторонники Форда. Но французы поддерживают кардинала Пежо. — Он наклонился и с притворной серьезностью добавил: — Со своей стороны я ставлю на темную лошадку. На кардинала–младенца.

— Кто это? — Мы все вытянули шеи в его сторону.

— Как же! Не кто иной, как малыш Роллс–Ройс, друзья мои. Попомните мои слова, вы еще услышите о нем через год–другой. Он украл твои чертежи, Макс. Он хочет поднять святого Петра поближе к небесам. Весь папский город расположится на огромном дирижабле и будет парить над землей, свободный от временных ограничений, далекий от всей мелкой политики. И когда папа римский будет спускать воду у себя в туалете, его моча прольется и на католиков, и на протестантов!

— И на турок! — попросил я. — Пусть она льется и на турок.

Фиорелло был благодушен:

— Они получат всю ватиканскую канализацию. И если их землю покроет это святое дерьмо, на ней останется только христианская пища. И они обратятся в истинную веру так же, как обратились наши предки, — через желудки.

Выпив, Лаура становилась немного мрачной:

— Я думаю, что Форд и Остин уже достаточно влиятельны, чтобы действовать так, как пожелают. — В этом состоянии она весьма неодобрительно относилась к полетам фантазии Фиорелло. — В итоге на людей наибольшее впечатление производят наличные. Покупайте их бензин и давайте им денег, чтобы они могли предоставить нам машины.

— Триумф торговли! — заявил я, может, чуть более решительно, чем было необходимо. — Торговля делает всех людей друзьями. Мир богатых — это мир дружбы.

Лаура нахмурилась:

— Но у кого будет самая большая доля?

— Эта проблема уже решена в России. — Маленький человечек никак не хотел спускаться с небес на землю. — Когда будет известен результат, мы узнаем, куда двигаться дальше. Какой потрясающий мыслитель Ленин! Возможно, нам нужно попросить, чтобы его сделали папой римским? Тогда все будут относиться к нему гораздо спокойнее.

Во мне тоже вызвали протест социалистические идеалы Лауры.

— Мы просто перенесем летающий Ватикан–град в Москву!

— Но как быть с патриархом Константинопольским? — спросил один из их приятелей из–за плеча Фиорелло. — Куда деваться бедняге?

Фиорелло приподнял трость:

— У меня есть ответ. Триумвират: Папа Римский Генри Форд, Патриарх Греческий и Римский Владимир Ленин и диктатор д’Аннунцио. Ist es gut so?[117] Все оттенки авторитаризма представлены. Священный компромисс.

Эсме была очарована его странным личиком и резкими движениями. Время от времени она начинала хихикать в самый неподходящий момент, иногда она сидела, уставившись на него, на лице ее отражалась неуверенность, а глаза расширялись, как у играющего ребенка. Ей нравились его комические позы, мелодраматические жесты, невероятное красноречие и самодовольное хвастовство. Я не чувствовал ревности. Фиорелло был прирожденным клоуном, а я хотел лишь одного — чтобы Эсме была счастлива. Я знал, что это общество и эта атмосфера подарят ей веселье и хорошее настроение, и не мог не радоваться. Я надеялся, что мы встретим таких же друзей в Париже и Лондоне, ведь такова была моя естественная среда обитания, которая идеально подходила и Эсме. Здесь смешалось все: идеи и деньги, политика и искусство, наука и поэзия. Среди таких людей мне неизбежно удалось бы обнаружить тех, кто оценит мои изобретения и поможет воплотить их в реальность — именно так поступил бы Коля, если бы сумел подольше остаться в правительстве. (Вот почему я считал, что Ленин несет персональную ответственность за мои беды и страдания: Колю изгнали, когда свергли Керенского.) Теперь, однако, в Риме и в других местах можно ожидать наступления будущего, где эти молодые люди сумеют построить настоящую Утопию. Они умоляли меня стать ее архитектором. Риторика Фиорелло вдохновляла нас. Он говорил о насилии, которое запускает двигатель. Общество должно принять насилие, если ему нужен прогресс.

— Как поезд может двигаться без энергии, горящей в котле локомотива? Как изготовить сталь без доменной печи? Как самолет взлетит без топлива? Ich glaube es nicht![118] И точно так же страна не достигнет совершенства без крови и штыков. Из насилия рождается порядок — то замечательное спокойствие, которое наступает после сражения. Мои русские друзья, я подарю вам «Мир, рожденный войной!» и «Порядок, рожденный борьбой!».

Аплодируя его речам, мы еще не могли знать, что Фиорелло был подлинным глашатаем энергичного и реалистического нового века. Великолепное пробуждение итальянской гордости стало очевидно лишь два года спустя, когда Муссолини отправился в поход на Рим[119].

— Вы должны остаться с нами, мой дорогой Корнелиус! — В одной руке Фиорелло держал винную бутылку, а в другой — шляпу. — Останьтесь с нами и помогите создать… — Он рассмеялся. — Excusez–moi, der Motor ist überhitz![120]

И он опустил голову на колени терпеливой Лауре и громко захрапел, притворяясь, что спит. Я им восхищался, но не мог относиться к нему серьезно. И все же его поэтическое предвидение оказалось удивительно точным. Под руководством невероятного дуче Италия начала решительно отстаивать все то, что было жизненно важно, благородно и современно. Муссолини совершил лишь одну ошибку — поверил своим друзьям- ренегатам. В конце концов я решил, что больше похож на Муссолини, чем на д’Аннунцио. Инженер прекрасной возрожденной страны, он мечтал почти о том же, о чем и я. Я первым готов выступить против крайностей гитлеризма. Трагическая несправедливость состояла в том, что к Бенито Муссолини относились так же, как к Гитлеру. Иногда людям нужно показывать дубинку и бутылку касторки, как собакам показывают палку. Он страдал, потому что не мог разглядеть дурного в своих союзниках, в людях, которые называли его повелителем, замышляя низвержение. Сейчас в Англии меня ободряет то, что многие люди наконец начинают понимать достоинства тех лидеров. Даже несчастного защитника национальной гордости, сэра Освальда Мосли[121], наконец признали благородным патриотом, каким он всегда и был: его интеллектуальные способности и поэтическое дарование можно сравнить с моими. Но он, вероятно, чувствовал себя очень плохо, находясь в печальном изгнании в сельском французском замке и видя, как в мире совершается все то, о чем он тщетно предупреждал. Я смог пожать ему руку лишь однажды, на обеде, который устроили для панъевропейцев в конце сороковых. Мне тогда пришло в голову, что на его судьбу существенно повлияло физическое состояние. Когда он благодарил меня за поддержку, в его глазах стояли слезы, но прежде всего я обратил внимание на другое — к своему стыду, я отметил необычайно зловонное дыхание сэра Освальда. Я подумал, указывал ли ему кто–нибудь на это. Я поговорил с его верным помощником, Джеффри Хэммом[122], и высказал предположение, что обычная жидкость для полоскания рта, если ее использовать ежедневно, может значительно увеличить шансы лидера на успех. Но меня неправильно поняли. Хэмм приказал вышвырнуть меня из комнаты. Предупредил, что если я еще раз появлюсь, то он лично меня изобьет. Так всегда бывает с благими намерениями. Мы с Мосли могли бы вместе спасти Великобританию от медленного падения в бездну социалистических фантазий. У Муссолини не было проблем с запахом изо рта, а если и были, то я не замечал этого, так как интенсивное использование чеснока и оливкового масла в итальянской кухне, не говоря уже о томатной пасте и обо всем прочем, приводит к тому, что все пахнут одинаково. Гнев Хэмма не помешал мне проголосовать за Мосли в 1959 году, когда он выдвинул свою кандидатуру в парламент от нашего района, но к тому времени все уже пошло не так. Негры проголосовали и одержали победу.