Солдат из Казахстана
(Повесть) - Мусрепов Габит Махмудович - Страница 6

Бухгалтера мы видели редко, он появлялся всего два-три раза в неделю, говорил торопливо, куда-то всегда спешил и опять исчезал. Всеми было замечено его высокое мастерство в курении табака: он затягивался так глубоко, как будто совсем проглатывал дым, который исчезал с такой же быстротой, с какой исчезает дымчатый пушистый хвостик суслика, юркнувшего в нору. Затем, после паузы, бухгалтер начинал говорить, стреляя в нос собеседника клубами дыма. Особенно ловко получалось это у него, когда во дворе он доказывал нашему заву необходимость получения денег на строительные материалы. Чтобы научиться этому высокому искусству, мы однажды раздобыли папирос, и несколько ребят упражнялись весь вечер. За курением нас застал Шеген, и нам от него влетело. Поэтому мы все были злы на бухгалтера и с нетерпением ждали случая подстроить ему какую-нибудь веселую каверзу. Но по тому, как наш заведующий молча выслушивал его подчас довольно резкие заявления, мы были склонны думать, что все же бухгалтер, должно быть, умнее своего начальника.

В этот осенний день Мария Викторовна была какой-то растерянной. Она в волнении рассказывала одной из воспитательниц о том, что заведующий — на хлебоуборке, бухгалтер — бог знает где, а в гороно ее водят за нос. Тогда я еще не понимал образного смысла этой фразы. Поэтому, с любопытством взглянув на ее покрасневший от холода нос, я спросил:

— Прямо за нос?

Мне стало жаль эту добрую женщину. Мы дружески обступили ее.

— Может быть, нарубить вам дров?

— Может, съездить за сеном? — участливо предлагали ребята.

— Нет, дети, все это пустяки…

— А что же тогда не пустяки?

Мария Викторовна огорченно сообщила нам, как печальный итог своих переговоров с начальством, что нас, старших ребят, «перебрасывают» в город Уральск. Почему это было печально, никто из нас не понял. Нам даже сделалось весело: может быть, там заведующий будет с другой фамилией.

С работы на току возвратились самые старшие во главе с Шегеном. Мария Викторовна с самого начала с большими подробностями и еще печальней все объяснила им.

— Работали мы с вами не покладая рук. Хорошо ведь работали, и вот — на тебе! Перебрасывают! — ища сочувствия, восклицала она.

Шеген внимательно, словно бы соболезнуя, слушал и вдруг неожиданно резко и весело заключил:

— Плохо, конечно, когда работают плохо, а я думаю, что еще хуже, когда люди уверены, что работают хорошо. Бывает еще и так: сами знают, что все никуда не годится, а кричат во всю глотку, что все отлично…

Мы понимали, что Шеген говорит печальную истину, но нас удивила его смелость и веселость.

— Значит, прощаться со знакомыми местами? — спросил Шеген.

— Выходит, что так. Завтра утром подадут машины, — сказала Мария Викторовна.

Шеген позвал меня попрощаться с городом. Боря стал собираться к отъезду, а мы побрели к знакомым местам. Шел мелкий дождь вперемежку со снегом. «Дворец» наш был залит. Лужа мутно-зеленой воды выплеснулась туда из бушующего Урала. Шеген через лужу прошлепал в дальний угол пещерки, порылся и вытащил из камышей красивую черную коробочку, в которой оказался большой золотисто-коричневый жук.

— Это жук-верблюд, — убедительно объявил мне Шеген. — Я, правда, сам придумал название, но думаю, что оно подходящее. Гляди, как похож на верблюда. Может, потом ученые дадут ему другое имя, а теперь пусть так и будет — «верблюд».

Шеген подарил жука мне.

— Я берег его целых три года, — сказал он, — и ты береги. Мне заспиртовали его в аптеке.

Так Шеген расставался с последними привязанностями своего зыбучего детства, вступая на новую, твердую почву осознанной юности.

Мы равнодушно прошли мимо базара — нас туда уже не тянуло. Невдалеке от базара из каких-то покосившихся ворот вышла пестро одетая женщина с ребенком на руках, за ней шел ее муж, милиционер, в длинной черной шинели.

— Он! — толкнув меня в бок, негромко воскликнул Шеген.

— Кто он?

— Кто целый год ловил меня.

Лицо Шегена изменилось мгновенно, в его карих глазах вспыхнули лукавые мальчишеские искорки, и он превратился в прежнего, почти забытого мной озорника. Я испугался, как бы мой друг не выкинул какой-нибудь шутки. Но глаза его быстро прояснились, и он уже серьезным тоном сказал мне:

— Подойдем… я должен поблагодарить его.

Не совсем уверенный в его намерениях, я молча последовал за ним.

— Здравствуйте… — сказал Шеген, подойдя к милиционеру.

Милиционер удивился:

— Кто ты?

Шеген улыбнулся мягко и ласково, как он умел улыбаться. Затем, так же ласково ухватив милиционера за локоть, сказал:

— Помните, как вы гонялись за мной? Я ведь тогда сам искал детский дом, а вы пустились за мной, как за дичью. Раз так, я вам назло решил: «Ну уж нет, им меня не поймать!» Детдом тогда напоминал мне о мулле… пока не подрос, не поумнел… — заключил Шеген, разводя руками. — Теперь я давно уже в детдоме, никто меня не загнал — сам пришел.

Шеген протянул человеку в черной шинели руку, как равный равному. Милиционер пожал протянутую руку.

— Так, значит, ты учишься, да? — спросил он Шегена с волнением и теплотой.

— Шеген — отличник во всем! — нетерпеливо воскликнул я, чтобы обрадовать этого доброго усача.

Он обнял обоих нас за плечи и привлек к себе.

— Ну, учитесь, учитесь, ребята, — сказал он почти с отцовской теплотой. — Ведь раньше казах не мог ничему как следует научиться. Теперь нагоняйте!

Мы расстались.

Утром подошли закрытые грузовики, — мы поехали в Уральск.

Кто из ребят не любит менять места, попадать в новый дом, в новый город! Вместе с другими и не меньше других шумел и я, стараясь по мере сил увеличить предотъездный кавардак, воцарившийся в детском доме в то утро. Мы все кричали, делая вид, что без этого плохо пойдет погрузка наших вещей и автомобили не смогут сдвинуться с места.

Когда мы наконец ввалились в машины и, шумно толкаясь, уселись, начался дождь. Он барабанил по брезенту. Спасаясь от холода, мы опустили задний полог и запели. От тряски машины голоса наши смешно дрожали, и мы забавлялись этим, когда я вдруг вспомнил, что дорога в Уральск идет мимо моего родного аула, мимо родного дома, где теперь остается мать, которая не сможет, как обещала, приходить навещать меня, и бросился в заднюю часть кузова. Меня удерживали, кричали, что я наступил кому-то на ногу, бранили, толкали, но, никому ничего не объясняя, я рвался, чтобы хоть взглядом проститься с домом, которого мне вдруг стало жалко.

Когда наконец я смог выглянуть из машины, я уже ничего не увидел, кроме пустой, голой осенней степи. По знакомому одинокому дереву я понял, что наш аул остался далеко позади. Только тогда я почувствовал боль от навеки, казалось, невозвратимой потери матери и дома. Если бы машина шла тише, я, может быть, спрыгнул бы и убежал домой. Но машина неслась по дороге. Никто не понимал меня, все беззаботно пели, а я, прислонившись к борту кузова и скрывая от всех свои слезы, бесшумно и молча плакал, пока не заснул, убаюканный однообразным мельканием осенних холмов.

VI

Только в день отъезда Шегена в армию я вспомнил, что мне стукнуло уже пятнадцать лет, а я все еще живу под крылышком интерната и за пазухой «дяди зава». Я окончил шестой класс и считался отличным физкультурником. До начала учебного года оставалось около трех месяцев. Неужели опять все лето вертеться на турниках да гонять мячи? Довольно ребячества!

Я сразу почувствовал себя старше, и жизнь, которая кипит за стенами детдома, с силой потянула меня к себе. Все самое обыденное и простое, но не изведанное мной вдруг приобрело какую-то особую прелесть.

Окна нашего интерната были обращены к городскому саду. Я заглядывался на пестрые платья гуляющих девушек, заслушивался их звонким смехом. Они манили меня. Бежать к ним туда! Но что-то удерживало меня. Я отворачивался от окна, и тут меня подкарауливало зеркало.

Правду сказать, я немало времени тратил на то, чтобы полюбоваться собой. Темно-коричневая кожа, блестящая, как у морского льва. Упругие крепкие мышцы… Хорош! Правда, на этом широком лице хватило бы места для более крупных глаз, можно бы было, конечно, быть не таким скуластым, и нос мог бы быть более горделивым и не таким приплюснутым… Но все это мелочи. Зато темные волосы очень красиво ложатся волной. Стоп! Я поймал себя на кое-каких запретных мечтаниях. Отворачиваюсь от зеркала, а рядом окно в щебечущий, звонко хохочущий, пестрый, зовущий сад. От весны и юности не уйдешь.