Закон Жизни (СИ) - Георгиевич Ярослав - Страница 3

— Извини, Гурт, не со зла…

— Извинения твои, мне как волку овёс. Так чего? Будешь учеником? А то, смотри, могу и усыновить. Своих-то… Своих нету.

— Ну-у-у… Не знаю. Подумать надо.

— Ты ещё думаешь?! Да обычно родители умоляют, чтоб их чадо мастер взял! — голос моего благодетеля наполнен ни разу не наигранной обидой. — Денег предлагают, дочерей в жёны сватают!.. А ты ломаешься! Станешь учеником, бирку получишь! Особую. Мы, кузнецы, всегда в почёте. Или тебе то не нравится, что я рабом раньше был?..

На лице у мужика появляется такое свирепое выражение, что мне становится не на шутку страшно за себя. Спешу поправить положение:

— Что ты, что ты, Гурт, конечно же нет! Да для меня это наоборот, скорее, хорошо. Просто, как-то… Неожиданно, что ли? А я ещё и не помню ничего! Вдруг мне нельзя в кузнецы… По религиозным соображениям? — опять вижу, сказал не то. По лицу кузнеца пробегает очередная тень. — Нет-нет, я не отказываюсь! Но мне бы в себя прийти сначала, хоть что-то вспомнить. Может, невеста молодая дома ждёт? Плачет! И бежать скорей к ней надо, а то женихи набегут, уведут, что буду делать, как жить? Да ладно, ладно, помогать-то обязательно буду, не отказываюсь… Сколько нужно, столько и буду. Только, боюсь, не смогу пока, — рука, на которую опираюсь, подрагивает от напряжения. А я же всего-то сижу, облокотившись… Откидываюсь назад, сдавшись, и невольно скриплю зубами. Ох и не нравится всё это.

— Сейчас никто и не просит. Ты отлежись, и правда, для начала-то. Оклемайся. Кому хворый работник нужен?.. Но над предложением подумай. Хорошо подумай, крепко!

Ко мне, тем временем, опять подкатывает то уже знакомое премерзкое состояние, когда всё равно. Слушаю своё хриплое, натужное дыхание, сопение кузнеца, как скрипят полом его тяжкие шаги. И взгляд как-то сам собой сползает на нечто странное в углу, нагромождение необычных штуковин, которое приметил уже давно, но всё как-то не вглядывался.

На столике — статуэтка существа, вроде как человека, но с бычьей головой, весьма искусно выполненная. Злобные глазки, оскаленная пасть, мускулистое тело. Вялая тень понимания, будто рыбка меж пальцев, скользит мимо, но я успеваю ухватить её за хвост. Такую тварь я знаю, это минотавр!

Статуэтка изображает, как этот самый минотавр вонзает меч в лежащую у ног бесформенную тушу. Сзади ещё две картины, выполненные яркими, но какими-то однотонными, мрачными красками, будто засохшей кровью. На одной всё тот же рогатый душит льва, на другой — сидит на троне, а перед ним на коленях обнажённая женщина в цепях. Над всем этим, ещё выше, блестит позолотой, или чем-то таким, знак. Точь-в-точь как тот, который видел уже на воротах, когда валялся на улице: полукруг, с загнутыми вверх «рогами», и вертикальная чёрточка, растущая от самой нижней его точки, и одновременно середины, вниз и вверх. Перед всем этим расставлены свечи, какие-то мисочки, непонятные предметы. К полу свисают ожерелья с зубами, блестит металлом что-то…

В ушах нарастает мерзкий звон. Перед глазами начинают танец светящиеся мушки. Понимаю, что вот-вот отрублюсь. А взгляд, как магнитом, притягивается к отвратительной минотавровой харе, вернее, к этим его маленьким злобным глазкам. Так и гляжу в них, пока не подкатывает чернота. Кажется, будто существо на самом деле живое и изучает меня, ухмыляясь чудовищной пастью.

Глава 3

Волны тихонько плескались, лаская скалы. Ветер гладил кроны деревьев, запуская невидимые пальцы глубоко в листву, заставляя её шелестеть, трепеща от удовольствия. Птицы дарили миру спокойные, умиротворённые трели, такие же вечные и мелодичные, как журчащий неподалёку ручей. Ленивые стада облаков ползли где-то там, в голубой дали, медленно меняя очертания, сталкиваясь и будто нехотя обгоняя друг друга. Поразительное ощущение, когда чувствуешь себя частью природы, будто растворяешься в ней…

Глубокий глоток, и пустая бутылка звякнула о камень, становясь в ряд с ещё двумя такими же.

— Когда пьёшь пиво, самый вкусный глоток — первый. А к концу всё хуже. Хоть не допивай!

Вроде мои слова, вроде сказанные мной… Но говорил не я. Я почувствовал себя зрителем, попавшим на сцену, на место главного героя, без возможности влиять на что-либо. Ничего не оставалось, кроме как расслабиться, отпустить вожжи, позволить реке событий нести себя… И, главное, постараться ничего не упустить.

А также думать. Думать, например, о том, что как бы ни было человеку хорошо, это «хорошо» всегда кончается. Причём, в большинстве случаев, человек приближает конец сам, просто потому, что ему надоело.

— Так не допивай, — тем временем, мне-не-мне ответил насмешливый голос, хорошо знакомый, голос, который будто старый трудяга-локомотив тянет за собой целый состав ассоциаций и воспоминаний. Сейчас они ускользают, или, скорее, спрятаны за надёжной дверью, но я твёрдо знаю — рядом сидит друг, хороший друг, с которым пройдено немало. И да. Я настолько увлекаюсь, пытаясь вспомнить что-то про его личность, что даже не обращаю внимания на эти странные слова «состав» и «локомотив»…

— За что уплочено, должно быть проглочено!

— Жмот!

— А вот и нет. Просто бережливый!

— Тогда взбалтывай. Чтобы всё одинаково, и снизу и сверху.

— Угу. Наверное, так и надо. Хотя… Знаешь, вот есть у меня подозрение, что тут другое. Так сказать, закон пивного постоянства, пивная константа. Неважно, откуда начинать, и ровно так же не важно, где и чем заканчивать. Начало всегда, ну почти всегда, классное. А конец вот — он как минимум хуже. Если не плох, то, по крайней мере, не так хорош, как начало… Да о чём я говорю, конец всегда и для всего один! И не самый хороший, уже потому, что он есть конец. Заводишь щенка — готовься, что придётся хоронить. Знакомишься с девчонкой, влюбляешься — будь готов, что рано или поздно разойдётесь, и будет паршиво. Или, наоборот, не разойдётесь, поженитесь, но она из милого ангела превратится в стерву, притащит на поводке злобную тёщу, и опять всё будет не очень. И так оно везде! Безотказно работает. Так что, уверен — даже если я высверлю эту бутылку снизу и начну оттуда, всё точно так же и получится. Это как начать отношения не со свидания, а со знакомства и с ругани с тёщей. Вот уверен!

— Философ хренов. И пессимист. Давай лучше, следующую открывай.

Гудение рассекаемого воздуха, блеск, и пролетевшая мимо бутылка с солидным всплеском ухнула под воду, тут же вынырнув на поверхность и начав недовольно покачивать горлышком, будто кто-то из глубины грозит прозрачным пальцем.

— А ты — свинтус хренов! Это что сейчас такое было? — Я-не-я сдержал возмущение с трудом. Впрочем, я-я его полностью в этом поддерживал. Мусорить — нехорошо!

— Это было, и есть, послание потомкам! Когда-нибудь, спустя века, археологи откопают мою бутылку. И поймут по ней… Многое. Или, может, инопланетяне прилетят на давным-давно мёртвую планету, искать следы цивилизации. А тут им такой шикарный подарок — целая настоящая бутылка! Может, клонируют меня из неё. Кто знает, какие там будут технологии?..

— Ну-ну. Шиш будет всем этим твоим потомкам и инопланетянам, а не бутылка. Или разобьётся о камни, или подберёт ханурик, сдать за рубль. Сколько там сейчас за стеклотару дают, а? Не в курсе?

— Скучный ты, нет в тебе романтики…

— А вот не надо. Как раз этого говна — хоть ковшом хлебай. Сейчас, например, знаешь, о чём думаю?

— О бабах?

— А вот и нет. Думаю о том, что как хорошо было бы, исчезни и взаправду все эти мерзкие человеки, кидающие повсюду бутылки, со своей вонючей и шумной цивилизацией. И я такой, крутой хоббед, или ельф, или гнум бородатый. Топаю себе, с мечом, или с топором, или с луком даже, а может вообще — на лошади еду. Навстречу героическим приключениям! И всё прям зашибись, никаких тебе гор мусора под ногами, битого стекла, вонищи от протухших отходов, мерзавцев и дебилов вокруг… Нет того самолёта, что вид облаков портит… Налоговой, наконец!